Николаевъ.

Ну, братъ, — учрежденіе это давно извѣстно и называется[317] просто.... (Говоритъ на ухо.)

Иванъ Михайловичъ.

Читайте... Много еще?

Шаферъ.

Нѣтъ, вотъ сейчасъ. — (Читаетъ.) «Живя въ комунѣ среди соотвѣтствующей мнѣ среды,[318] я буду принимать участіе въ литературныхъ органахъ и посильно проводить идеи вѣка, какъ теоретически, такъ и въ конкретѣ. Я буду свободна и независима. Прощайте, Прибышевъ. Я ни въ чемъ не упрекаю[319] васъ. Я знаю, что грязь среды должна была отразиться и на васъ; о Марьѣ Васильевнѣ я не говорю; вы должны были быть тѣмъ, что вы есть. Но помните одно: есть свѣтлыя личности, не подчиняющіяся ударамъ вѣка, и на нихъ-то вы должны, ежели хотите не утерять достоинства человѣка, на эти личности вы должны взирать съ умиленіемъ и уваженіемъ. Я буду искренна — я не уважаю васъ, но не отвергаю абсолютно въ васъ человѣческихъ тенденцій. Я выше упрековъ!»

Иванъ Михайловичъ.

Все? — Погоди-жъ!

Шаферъ.

Нѣтъ.... P[ost] S[criptum]: «Прошу продать мою землю и полагаю, что не дешевле 50 руб. за десятину; надѣюсь на вашу честность, — и въ самомъ скоромъ времени прислать мнѣ 2 300 руб. серебромъ. Изъ доходовъ же прошу прислать мнѣ 150 руб. съ следующей почтой».

Иванъ Михайловичъ.

Отлично! Забрала уже 200, а со всего имѣнія получается 150. Ужъ проберу жъ я тебя, матушка! Ну, другое: отъ студента, вѣрно. Читайте.

Николаевъ.

Она бѣшеная! Её на цѣпь надо. А ты все ученіе ея хвалишь.[320]

Шаферъ.

«Иванъ Михайловичъ! Я у васъ забралъ впередъ 32 рубля. Я ихъ не могу отдать теперь. Но ежели вы не безчестный господинъ, то не будете имѣть подлость обвинять меня. Я вамъ пришлю деньги, какъ скоро собьюсь. У богатыхъ людей всегда привычка презирать бѣдныхъ. Въ вашемъ домѣ это производилось слишкомъ[321] нагло. Я ѣду съ Катериной Матвѣевной. Вы объ ней думайте какъ хотите, а я ее считаю за высокую личность. Впрочемъ, мое почтенье».

Иванъ Михайловичъ.

Вотъ — коротко и ясно. Готовы ли лошади? Всю четверню задушу, а догоню и потѣшусь по крайней мѣрѣ.

Марья Васильевна.

Что ты, Иванъ Михайловичъ! Ты его пожалѣй! вѣдь бѣдный, одинъ.

1-й Гость.

Есть чего жалѣть!

Иванъ Михайловичъ.

Ну-съ, еще послѣднее.... Добивайте....

Шаферъ (читаетъ).

«Отецъ! Я весьма много размышлялъ объ философіи нашего вѣка. И все выходитъ, что людямъ новаго вѣка скверно жить оттого, что ихъ угнетаютъ ретрограды. Всѣ ужъ согласны, что семейство препятствуетъ развитію индивидуальности. Я ужъ пріобрѣлъ очень большое развитіе, а у васъ ультра-консерваторство, и маменька дура; ты самъ это высказывалъ, — значитъ, всѣ это сознаютъ. За что жъ мнѣ утратить широкой размахъ и погрязнуть въ застоѣ? Въ гимназіи еще не доразвиты преподаватели, и я этаго не выношу! Въ карцеръ сажаютъ!... Обломовщина уже прошла, уже начались новыя начала для прогрессивныхъ людей. Я буду слѣдить зa наукой въ университетѣ въ Петербургѣ,[322] если профессора хороши, а если дурны, то самъ буду работать. И ежели ты не Кирсановъ и не самодуръ, такъ пришли мнѣ средства къ жизни въ Петербургѣ.[323] Потому что я ужъ рѣшился.—А я еще убѣдился, что и Венеровскій ретроградъ. Онъ не признаетъ свободы женщинъ.— Прощай, отецъ. Можетъ быть, увидимся въ новыхъ и нормальныхъ соотношеніяхъ, какъ человѣкъ къ человѣку. Я сказалъ все, что накипѣло въ моей душѣ. Петръ Прибышевъ».

Марья Васильевна.

Боже мой! Боже мой! Что это такое!

Николаевъ.

Жалко, жалко мнѣ тебя, братъ Иванъ, a дѣлать нечего, самъ виноватъ. Вотъ-те и новое! Какое новое! — все старое, самое старое; гордость, гордость и гордость! — Отъ сотворенія міра молодые хотятъ старыхъ учить.

1-й Гость.

Это такъ.

2-й Гость.

До чего однако доходятъ!

1-й Гость.

Глупо и смѣшно.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, глупа ты, Марья Васильевна, а я глупѣе тебя въ 1000 разъ. Эй! готово, что ль?

Лакей.

Подаютъ-съ.

Иванъ Михайловичъ.

Вели Дуняшѣ сбираться[324] ѣхать со мной. Да постой, гдѣ она, дарственная запись? Ну-съ, господа, простите, я ѣду! (Прощается съ гостями.)

Посредникъ.

Такъ какъ-же, Иванъ Михайловичъ, насчетъ нашего дѣла?

Иванъ Михайловичъ.

А вотъ какъ-съ. Пока мнѣ не велятъ съ ножемъ къ горлу, ни однаго клочка не отдамъ даромъ, ни одной копейки, ни однаго дня, ни однаго штрафа не прощу! — Будетъ удивлятъ-то-съ! Нѣтъ-съ, ужъ я нынче выученъ. <Нѣтъ-съ, батюшка, будетъ-съ, поломался.>[325]

Лакей.

Готово-съ.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, шинель, собачій сынъ! Что ты думаешь? По старому? — Правда твоя, Марья Васильевна, все хуже стало. И уставныя грамоты хуже, и школы, и студенты.... все это ядъ, все это погибель. Прощайте. Только бы догнать ихъ, хоть на дорогѣ. Ужъ отведу душу! Петрушку розгами высѣку! Да.

Марья Васильевна.

Иванъ Михайловичъ, пожалѣй ты меня, не кричи очень на Алексѣя Павловича, право. Такой худой, жалкой! Чтожъ, онъ по молодости...

Николаевъ.

Сына то воротишь, а дочь не развѣнчаешь!

Иванъ Михайловичъ.

Не говори лучше. (Подходитъ къ столу и выпиваетъ стаканъ вина.) Да, да — высѣку, розгами высѣку. Прощайте. — Смѣй- тесь, кричите, злитесь, a высѣку, высѣку! — И самъ спасибо скажетъ, да!

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ V. 

дѣйствующія лица:

Прибышевъ.

Венеровскій.

Любовь Ивановна.

Катерина Матвѣевна.

Петръ Ивановичъ.

Твердынской, студентъ.

Смотритель.

Староста.

Дуняша, горничная.

Театръ представляетъ комнату для проѣзжающихъ на почтовой станціи.

ЯВЛЕНІЕ I.

Входятъ смотритель и староста.

Смотритель.

Ну, гонъ! Съ Макарья такого не было. Чей рядъ?

Староста.

Акимкинъ; еще не оборачивался. Должно быть задержали въ Лапшевѣ. Спасибо, еще курьеръ не бѣжитъ.

Смотритель.

Вотъ въ 7-мъ часу опять почта, — что станешь дѣлать? Надоѣстъ проѣзжающій теперь.

Староста.

Вотъ такъ то бывало въ старину, при Тихонъ Мосеичѣ: какъ нѣтъ лошадей, онъ въ сѣнникъ и спрячется. Я тоже старостой ходилъ. Ѣхали съ Капказа такъ то, ѣхали[326] двое пьяныхъ, такъ чтò надѣлали! Вся станція разбѣжалась, всѣхъ перебили. Тихона Мосеича нашего за ноги выволокли. «Я чиновникъ, — не смѣйте!» Какъ принялись холить! Вѣрите-ли, по двору волокутъ. То-то смѣху было!

Смотритель.

Да наскочилъ бы на меня такой-то. Я бы ему задалъ.

Староста.

Нѣтъ, нынче много посмирнѣлъ проѣзжающій. А то къ чему, ваше благородіе, я хотѣлъ спросить; нынче все «вы» проѣзжающіе стали намъ, мужикамъ, говорить.

Смотритель.

Образованіе, значитъ, прогрессъ. Да ты что, дуракъ?

Староста.

Только мы съ ребятами примѣчали, какъ ежели кто «вы» навываетъ — ужъ на водку не жди. А что больше галдитъ, да на руку дерзокъ, ужъ этотъ дастъ. Такъ и жди, либо четвертакъ, либо двугривенный.

Смотритель (смьется).

Тоже замѣчаютъ!... Будетъ лясы то точить. Вишь свинство надѣлали. Подмести вели, да хоть бы со стола то стеръ. Вѣдь вотъ нѣтъ того проѣзжающаго, чтобы не скучалъ. Нечисто все имъ. A вѣдь кто жъ гадитъ? все они. Такъ и наровятъ все загадить и уѣхать. И все ему нечисто. (Староста убираетъ.) Пойти соснуть. Никакъ опять! Ну, посидятъ, ужъ не прогнѣвайся.