Посредством этих механизмов пациент, по существу, уклоняется от ответственности за свое поведение. Ответственность (responsibility) для него – это вина (blame), и, боясь обвинения, он к нему готов. Он как бы говорит: «Я не отвечаю за свои установки, виноват мой невроз.» – Но на самом деле ответственность – это «способность отвечать» (response-ability), способность выбирать собственные реакции. Невротик – отделяет ли он себя от себя самого посредством проекции, Интроекции, слияния или ретрофлексии, —находится в положении, когда, отказавшись от ответственности, он одновременно отказывается от своей способности отвечать и от свободы выбора.

Чтобы помочь невротику восстановить свою целостность, мы должны использовать любую меру ответственности, которую он готов взять на себя. То же относится и к терапевту. Он должен взять на себя полную ответственность за свои реакции на пациента. Он не ответствен ни за невроз пациента, ни за его трудности в понимании, но он отвечает за собственные мотивы, за свое обращение с пациентом и за терапевтическую ситуацию.

Прежде всего, ответственность терапевта состоит в том, чтобы не оставить без вызова любое утверждение или поведение пациента, которое не представляет его самости, которое свидетельствует об отсутствии у него ответственности за себя. Это означает, что он должен иметь дело с каждым невротическим механизмом, как только тот проявляется. Каждый из этих невротических механизмов должен быть интегрирован пациентом и трансформирован в выражение самости, так чтобы пациент мог действительно ее обнаружить.

Как мы обращаемся с этими механизмами? Ранее описанные примеры плача и головной боли, а также приступ одышки/тревоги, указывают на некоторые способы работы со слиянием. Эти психосоматические симптомы являются по существу признаками слияния. В первом случае контроль над мышцами вокруг глаз оказывается связанным с контролем над потребностью в плаче, во втором связаны контроль над дыханием и управление эмоциональными реакциями. Установив тождество между различными средствами двух различных отношений, пациент прерывает второе, прерывая первое. Мы помогаем пациентам разорвать этот клинч, давая им обнаружить при переживании симптома, что эти две вещи связаны искусственно, что симптом подменяет самовыражение и переживание себя.

Что является свидетельством ретрофлексии? Мы часто обнаруживаем ее в физическом поведении пациента, равно как и в его использовании местоимений «сам себя». Предположим, например, что пациент сидит, разговаривая о чем-то, и при этом мы замечаем, что он ударяет одну из своих ладоней кулаком другой руки. Совершенно очевидно, что это – ретрофлективное поведение. Если терапевт спросит его:

«Кого вы хотите ударить?» – он может поначалу оторопело посмотреть на терапевта: «О, это просто нервная привычка.» – иными словами, на данный момент пациент не хочет принимать на себя ответственность за свое поведение.

Но по мере продвижения терапии и расширения области сознавания, ответственность пациента также расширяется. Если «нервная привычка» сохраняется, пациент однажды в ответ на вопрос терапевта даст прямой ответ, исходящий от самости. Ответом может быть, что он хочет ударить свою мать, или отца, или босса, или терапевта. Как бы то ни было, пациент в этот момент сознает свое поведение, его объект, и сознает себя самого. Мы, разумеется, не оставляем ситуацию на этом, но здесь я не буду описывать, как мы с ней дальше обходимся. В целом эти способы будут описаны в следующей главе.

Люди, незнакомые с гештальт-терапией, часто поражаются, насколько быстро, ясно и как бы сама собой возникает реакция. Как будто пациент просто-таки отчаянно ждал возможности выразить себя. Это нередко оказывается поразительным не только для наблюдателя, но и для самого пациента.

Когда утверждение пациента кажется терапевту проекцией, он может обойтись с этим несколькими путями. Если пациент говорит об «этом»: «Это беспокоит меня», – как в случае головной боли, – мы должны прежде всего добиться, чтобы он связал себя со своей головной болью. Это он может сделать, видя, как он сам порождает свою головную боль, так что она ставится не «этим», а частью его самого.

Если пациент выражает мнение о других, которое является проекцией, например, «они меня не любят», «они всегда третируют меня», – мы просим его обратить утверждение: «Я не люблю их», – или: «Я всегда третирую людей». Мы можем попросить пациента повторять это до тех пор, пока фраза не будет прочувствована как самовыражение.

С Интроекцией мы можем обходиться прямо противоположным образом, предлагая пациенту сознавать свое отношение к интроецированному материалу. Интересно видеть, как быстро эмоциональное Сознавание «проглоченного» целиком может превратиться в действительную физическую тошноту и желание выбросить нечто из себя.

Мы часто предлагаем пациентам эксперименты, материал для которых предоставляют нам наши наблюдения за тем, что они делают и чего не делают. Задача эксперимента состоит в том, чтобы помочь пациенту выяснить, как он прерывает себя. В наших терапевтических экспериментах не ставится задача добиться какой-то определенной цели. При любых манипуляциях пациента терапевт остается в сильной позиции, но пациент этим не удовлетворяется. Он продолжает свое, всегда встречая выносимую меру фрустрации, пока наконец не начинает сознавать, что он делает.

С другой стороны, если пациент действительно заблокирован, он проявит признаки этого, краснея, например, или заикаясь. В таком случае, поскольку пациент не может сразу провести эксперимент на реальном уровне или уровне разыгрывания роли, мы продолжим его в фантазии.

Терапевт: Вы можете представить себе, какой будет моя реакция, если вы это скажете?

Пациент: Да; вы подумаете: «Что за ужасное создание».

Терапевт: Вы можете представить себе ситуацию, когда вы могли бы сказать мне: «Что вы за ужасное создание»?

Пациент (оживленно): Да, я как раз это и подумал: «Что вы за ужасный человек, что ставите меня в такое затруднительное положение!»

Терапевт: Не можете ли вы рассказать мне более подробно, как мне нравится ставить людей в затруднительное положение?

Пациент теперь свободнее, чем он был раньше. И, может быть, он готов проиграть в фантазии психодраму о том, как некто ставит людей в затруднительное положение, тем самым трансформируя еще одну проекцию («терапевт хочет поставить меня в затруднительное положение») в самовыражение. Ко времени окончания сессии пациент может понять, что он прерывает удовольствие, которое получает, ставя других в затруднительное положение, приходя в замешательство сам. Теперь мы интериоризировали проецировавшийся конфликт и можем легко интегрировать два его компонента: «прерывать» и «приводить в замешательство». Мы можем, например, обнаружить, что пациент предполагает, что если он воспрепятствует мне в моих терапевтических усилиях, он приведет меня в замешательство. Таким образом он будет меня контролировать и заставит почувствовать себя беспомощным. Очевидно, что если эту установку быстро не обнаружить, она может сделать всю терапию невозможной. Так что мы предлагаем пациенту пофантазировать о своей потребности контролировать других.

Мы можем при этом обнаружить дикие фантазии про то, как пациент будет сокрушать людей, чтобы они не могли нанести ему вред. Теперь мы можем интериоризировать проецируемое нанесение вреда и интегрировать получение и нанесение вреда, как раньше мы интегрировали прерывание и замешательство.

В этот момент терапевт, может быть, заметит, что пациент начинает приводить в движение свои мышцы. Возможно, он сжимает кулаки или делает какое-то неожиданное движение рукой или ногой. В самовыражение вовлечена уже большая часть его целостной личности. Если раньше пациент был зажат от локтей и выше, то теперь он, в первый раз, начал двигать плечами. Вместо того, чтобы чувствовать себя раздавленным, как он часто делал, он может теперь хотеть сокрушать других, что означает, что он предпринимает первый шаг к мануальной и дентальной агрессии, к разрушению и ассимиляции.