Женя вылезла из машины и застыла, оглядываясь. Чудное местечко, навевающее уныние своим аскетизмом и неухоженностью, рождало желание сбежать побыстрей и подальше. Но как раз сбежать отсюда Женя бы и не решилась. Куда? Вокруг камни и тишина, а вдали неровные линии горных хребтов, куда ни глянь. Людей почти не видно, где юг, где север – не понятно. Дорога? Проложенная шинами машин? Иди, найди ее через пару часов.

Девушка поежилась.

— Что ты? — улыбнулся ей Хамат.

— Сафара не вижу. Машины его тоже.

— Возможно еще не приехал, — обнял ее за плечи и повел в дом.

Здесь явно приветствовался аскетизм. Никаких изысков и лишних вещей, даже дверей меж комнат не было – проемы. Стены, похоже, глиной отштукатурены. Единственное, что выбивалось из скромного антуража – шикарные паласы и циновки. И надо отдать должное, при всей убогости жилья в помещении было чисто.

— Не пугайся. Бабушка не любит лишнего, но в моих комнатах вполне комфортно, — сказал Хамат, видя растерянность девушки. — Пойдем, она, наверное, в своей комнате.

Пожилая, полная женщина в темной одежде и платке сидела на циновке и читала книгу в бархатной обложке, а рядом расположились две молоденькие девушки. Они скручивали шерсть, тихо переговариваясь меж собой. Завидев Хамата и Женю, они мигом смолкли и, стрельнув с любопытством глазами сторону гостей, низко склонили головы, пряча зардевшиеся лица.

— Здравствуй, бабуля, — улыбнулся Хамат. Женщина проворно встала, заулыбалась в ответ, оглядывая внука, словно не видела его век. Парень склонил голову перед ней и получил крестное знамение и поцелуй в лоб, чему Евгения сильно удивилась:

— Ах, проказник, явился таки! Вспомнил меня! —грубоватым и далеко не старческим голосом сказала женщина. Старушкой бы ее Женя не назвала – далеко той было до старости. Лицо смуглое, круглое, с пушком волос над верхней губой и почти без морщин. Взгляд карих глаз острый, цепкий и пронизывающий до самой души. Не понравился он девушке: умный, гордый и насмешливый. Такой обычно у очень уверенных в себе людей бывает, которым и море по колено, и Памир под стопой. А уж людишки и вовсе – книга вон в бархатной потертой обложке – выученная, до дыр зачитанная и понятная до зевоты.

— Разве я мог тебя забыть, дорогая бабушка?

— Ай, ай, подлиза!— Покачала головой женщина. — А кто обещал появиться вчера?

— Прости, бабушка, Сафар только вчера привез документы. Утром я его проводил и сразу к тебе.

— Проблем не было?— хитро прищурилась на внука.

— Нет, бабушка,— рассмеялся, обнимая ее.

— По-моему вышло?— уставилась на Женю. — Ну, ты доволен?

— Я счастлив, бабушка. Она само совершенство. Не знаю, как тебя отблагодарить. Твоя мудрость, только твоя мудрость и любовь соединили нас.

— Ну, о чем говоришь? Разве ж могло быть иначе? Не могу я тебе, проказнику отказать, знаешь и пользуешься. Ай, ай, —улыбалась радостно, похлопав парня по плечу.

— Одна ты у меня, бабуля, любимая, родная,— обнял ее опять Хамат.

— Ну, все, все, что за сантименты? Устали с дороги, проголодались? Гульшера, что расселась негодница? А ну, неси-ка ужин, видишь, гости дорогие приехали, внук с молодой женой. Айкануш, комнаты для молодых проверь, все ли ладно. И смотри, останется внук мой недоволен, с тебя спрошу!

Черноглазая девушка, прикрыв рот ладошкой, с удивлением и восторгом глянула на Женю и, вскочив, унеслась вглубь дома. За ней вторая поспешила исчезнуть, поклонившись гостям.

— Ну, садись, рассказывай, что да как, пока негодницы суетятся,— женщина указала парню на циновки, села сама. Хамат уселся рядом, скрестив ноги, и потянул Женю. Та неловко уселась чуть в стороне, чувствуя себя не в своей тарелке.

— Что ж ты их так, бабушка? Не помогают? Может, сменить тебе приживалок?

— Ленивы, как вся молодежь, все б шептаться да на солнышке нежиться,— отмахнулась. — Только зачем менять – все одинаковы.

— Разве?— рассмеялся, лукаво щурясь, и подтянул Женю, обнял за плечи, прижав к себе.

— Ох, ох, хитрец какой! О тебе речи нет, не спорю. Если б все, как ты были, да куда им! А! О чем говорить? Ну, что жена-то радует? Смотрю, пуглива, как козочка, да горяча, да-а, —поцокала языком, глядя прямо в глаза Жене. И та взгляда не отвела, диковатого, испуганного и все же упрямого. — Горда, пэри твоя. А мне по нраву. Сама такая. Смотрю на нее – себя молодую вижу. Ну, что скажешь-то? Все ли гладко прошло?

— Почти, —замялся.

— Ах, вон оно что! —поняла, то ли по лицу прочитав, то ли в силу опыта догадавшись. — Боишься, взбрыкнет козочка твоя? Взбрыкнет. Еще как! —хохотнула, оглядывая Женю. Той не нравилось внимание женщины, чудилось, что оценивает та ее, словно товар на ярмарке, но влезать в разговор родственников, заговорить или уйти она не решилась. — А как ты думал? Взять девку взял и думаешь на том конец? Э-э, нет! Только начало. Ну, да ничего. Что мне в тебе нравится, милый мой внучек, так ум твой, что вперед других не бежит, на старость мудрую оглядывается, к слову старшего прислушивается. Правильно ты сделал, что сюда пэри свою привез. Поживете рядом с бабкой в покое да тишине, жизнь-то я вам и налажу, не убежит, не дернется жена твоя и в сторону не глянет. Один ей будешь и светом, и тьмою ночной. Сильна она. Ишь, путы почти сбросила, а ведь крепко мы ее окрутили, другой бы не вырваться. Ну, ничего, ничего, Хамат, беды нет, по уму все сделал. Остальное уж моя забота. Пару дней дай. Оно ж, когда видишь – лучше, а что мне снимки ваши? Браслетик-то заговоренный, смотрю, исчез. Ну, тоже не беда, главное, он да крем привели ее в твои руки, остальное уж не проблема.

— Здесь другое, бабушка. Она не знает, что мы женаты, —сказал вкрадчиво, смущенно, боясь получить нагоняй.

— Почему? Вот дела!— всплеснула руками. — Это ж где видано? Значит, вместе на супружеской постели спать сладились, а все как полюбовники?!

— Прости бабушка, я виноват.

— Не предлагал, что ли?

— Предлагал, перстень купил, но она отказала. Пришлось то, что ты мне давала, использовать.

— Ну? И чего после-то не сказал?

Хамат замялся.

— Молчи, вижу. Сладко было и ни о чем больше не думалось. Решил, твоя власть теперь навсегда, а она возьми да очнись. Ай, сильна, молодец. Сам выбрал такую, что ж теперь пенять-то. Предупреждала я тебя, трудно будет ее заарканить. Это тебе не Сусанка, дурочка. Что в ней Самшат нашел? Говорила ему. Ай, он не ты. Ты у нас все лучшее до крупицы подобрал.

— Сусанна мне помогала.

— Зелье мое подливала? Ой, помощь великая! Не перегнулась невестушка? —презрительно скривилась женщина .

— Кланяется она тебе, бабушка…

— А чего ей не кланяться? Только тебе она, тебе до конца жизни должна, так и передай! Слаба я к тебе, отказать не могу, а ты вон что творишь! Ну, что голову-то клонишь? Неужели смелости не хватило, что жена она тебе прямо сказать?

— Нет, бабушка, за что обижаешь?

— Тогда подумал, что рано да вильнет хвостом рыбка? А?! Что ж, ладно, что с тобой поделаешь? Под моим присмотром-то не вильнет, а потом и поздно будет,— улыбнулась хитро. — Ай, гордячка, какая! Вот девка глупая, от счастья своего бегает! Или не гож ты ей, нос воротит? Не похоже. Ну, да разберемся, а что муж ты ей, скажи. Как – твоя печаль, внучек. А что взбрыкнет, не бойся, смирим.

— Скажу, бабушка. Затем и привез, чтоб никто нам не мешал. И бояться мне нечего, я ее никому не отдам.

— То-то, положили звездочку на ладонь, сумей ее сохранить, —успокоилась. — Самшат-то как? Первенец-то его вчера ручкой мне во сне махал, ‘баба’ называл. Скоро, видать, явится.