Помимо назначения в Свиту Алексеев получил еще одну награду от Государя — именной рескрипт, врученный ему в день годовщины принятия Николаем II поста Верховного Главнокомандующего. 23 августа 1916 г. Алексееву был вручен особый торжественный акт, в котором отмечалось: «Благодарю Вас, дорогой Михаил Васильевич, от глубины души за неутомимое усердие и многополезные труды Ваши. Высоко ценя службу Вашу, молю Бога даровать Вам и впредь силы и здоровья до конца выдержать тяготу возложенной на Вас ответственной работы. Сердечно Вас любящий и уважающий, Николай».
Характерен был и ответ Михаила Васильевича, оформленный в приказе по Штабу Верховного Главнокомандующего: «Бесконечно счастлив объявить высокомилостивые слова Государя Императора, в глубоком сознании, что они одинаково относятся ко всем моим сотрудникам. Проникнемся этими словами и с горячей верой в Бога, с глубокой преданностью нашему Державному Вождю, с прежней энергией будем работать и впредь на пользу Государю, Родине и нашей доблестной армии, выполняя честно и по мере нашего разумения предначертания нашего Великого Государя»{49}.
Итак, 1916 г. заканчивался… Заканчивался он в условиях стабильного фронта, но и все более и более нараставшего внутриполитического кризиса. Был убит «Царский друг» Г. Распутин, привычной стала порочная «чехарда министров». За пределами Думы в сотнях экземпляров расходились уже не только копии частных писем Гучкова, но и громогласные речи депутатов: П.Н. Милюкова, с его знаменитым рефреном «глупость или измена»; А.Ф. Керенского — с призывами к решительным переменам во власти; В.М. Пуришкевича — с обвинениями в «германофильстве» государственных чиновников. Разговоры о «негодности» Государя, о его «неспособности управлять», о «царице-немке» шли и в великосветских салонах, и в «хвостах» — очередях в петроградские хлебные лавки. С критикой политического курса выступал даже Совет объединенного дворянства.
Потенциальным «заговорщикам» во главе с Гучковым становилась очевидной задача разработки конкретного плана действий. Не оставили они без внимания и Алексеева. Точных сведений о встрече генерала с «оппозиционерами» в Севастополе нет. По воспоминаниям Воейкова, которые отличаются чрезмерным вниманием к толкованию тех или иных, подчас совершенно не связанных между собой, деталей, генерал Алексеев будто бы сказал двум посетившим его делегатам Государственной думы: «Содействовать перевороту не буду, но и противодействовать не буду». А согласно воспоминаниям Деникина, Михаил Васильевич на вопрос о своем участии в «перевороте» ответил категорическим отказом: во время войны, особенно накануне решающих сражений, радикальные изменения обстановки в стране создают огромную опасность для армии.
Схожие слова генерала приводит и начальник операционного отдела Морского штаба в Ставке капитан 1-го ранга Л.Д. Бубнов. В воспоминаниях Верховского приведен рассказ каперанга о состоявшемся визите к Алексееву в Могилев неких членов Государственной думы, которые предлагали «для сплочения России и династии убрать Николая II, заменить его кем-либо из более сговорчивых великих князей, добиться, таким образом, предоставления Думе права выдвигать ответственное правительство и влиять на назначение генералов». Бубнов, не уточняя обстоятельств и времени подобной встречи, тем не менее приводит показательный ответ Михаила Васильевича о том, что «всякое потрясение во время войны окончательно сломает армию, которая и без того еле держится».
Улучшение здоровья побудило Алексеева вернуться в Ставку и незамедлительно включиться в работу по составлению планов предстоящих операций. И, не закончив определенный врачами курс лечения, 17 февраля 1917 г., за несколько дней до начала «февральской» революции, Михаил Васильевич выехал в Могилев и прибыл в Ставку вечером 19 февраля. Незаконченный курс лечения периодически напоминал о болезни высокой температурой, болью. Но, превозмогая немощь, Алексеев стремился показать, что он по-прежнему готов работать на пределе сил и жалеть себя не намерен.
В причинах такого преждевременного возвращения в Ставку подчас усматривалось «подтверждение» того, что генерал сознательно спешил, чтобы принять участие в заговоре против Государя. В недавно опубликованных воспоминаниях члена Государственной думы Н.В. Савича содержится одно из характерных «объяснений» поспешного отъезда генерала из Севастополя в Могилев. В апреле 1922 г. якобы Гучков сообщил Савичу (очевидно, со слов бывших чинов Ставки), что «за некоторое время до переворота Государь стал плохо относиться к Алексееву и, под влиянием Александры Федоровны и ее окружения, задумал заменить его Рузским. В то время у Алексеева уже началась будто бы болезнь простаты (ошибочный диагноз. — В.Ц.), лечил его ассистент профессора Федорова и залечил так, что болезнь явно обострилась. Два доктора обратились тогда к Базили, предупреждая последнего, что Федоров и его ассистент умышленно растравляют болезнь Алексеева, чтоб вынудить отставку последнего.
Базили предупредил тогда зятя Алексеева. Вскоре Алексеев уехал в отпуск, устроив на свое место Гурко. Дней за двадцать до революции Алексеев писал Гурко, прося исхлопотать ему продолжение отпуска. На это Государь ответил, что не только не возражает против продолжения отпуска, но считает, что Алексеев вообще мог бы заняться серьезно лечением, не думая о возвращении. Узнав об этом, Алексеев поспешил вернуться». Психологически вполне объяснимо беспокойство генерала, считавшего, что его личная работа «на благо фронта» даст гораздо больше, чем переписка по телеграфу. А размышления Гучкова о намеренном «залечивании» Михаила Васильевича и о «плохом отношении» Главковерха к своему начштабу вполне опровергаются материалами цитированной выше переписки Романовых.
Показательна и оценка возвращения Алексеева в Ставку, отраженная в переписке Романовых. 22 февраля 1917 г. Александра Федоровна писала: «Надеюсь, что никаких трений или затруднений у тебя с Алексеевым не будет и что ты очень скоро сможешь вернуться (в Петроград. — В.Ц.)». Николай II в ответном письме (23 февраля 1917 г. — в день начала революционных беспорядков в Петрограде) вполне с этим соглашался: «Был солнечный и холодный день, и меня встретила обычная публика с Алексеевым во главе. Он выглядит действительно очень хороню, и на лице выражение спокойствия, какого я давно не видал»{50}.
Никаких непримиримых разногласий не было у Алексеева и с генералом Гурко, временно заменявшим его в Ставке. В воспоминаниях последнего содержится убедительная характеристика служебных и личных качеств Михаила Васильевича: «Характер его можно описывать, ни о чем не умалчивая, поскольку он был безупречен. Даже на самых высоких постах он сохранил необыкновенную скромность, доступность и простоту, о которых с теплотой вспоминают все, кому довелось общаться с ним непосредственно. Его невозможно упрекнуть в излишней мягкости, поскольку он умел с необходимой жесткостью принимать меры для выполнения однажды принятых решений. Если и имелись в его характере недостатки, то они касались исключительно его общения с ближайшими помощниками и коллегами, на ошибки которых он был склонен смотреть с излишней терпимостью.
Но, как известно, даже на солнце есть пятна, и генерала Алексеева в основном упрекали за то, что он стремился переделать все дела сам. Он вплоть до мельчайших деталей прорабатывал множество вопросов и проделывал массу подготовительной работы вместо того, чтобы распределить эти задачи между своими подчиненными, возложив на них ответственность за их безукоризненное и вдумчивое исполнение. Вполне естественно, что такие методы работы доставляли ему много неудобств и, возможно, заставляли его перенапрягаться, что и стало причиной болезни, которая незаметно подкралась к нему в октябре 1916 г. и через несколько дней едва не свела в могилу.
Только после четырех месяцев отдыха в солнечном Крыму он оправился достаточно для того, чтобы вновь приступить к исполнению своих обязанностей начальника штаба Ставки. Это произошло всего за несколько недель до революции. Позднее, хотя только на короткое время, он становится Верховным главнокомандующим русских армий. В этом качестве характер его деятельности изменился только очень незначительно, поскольку, будучи начальником штаба, он практически исполнял обязанности Верховного главнокомандующего в те периоды, когда Николай II отвлекался для отправления других государственных дел.