Как отмечалось в одном из сообщений В.В. Шульгина из Киева, «немцы хотят восстановить русскую монархию, русскую империю и русское единство, но на этот раз под другой формой, выгодной для них… Действительно, это печально, что немцы вовремя поняли все это и выполняют, в то время как союзники еще пытаются что-то построить с большевиками».
Монархию дадут нам немцы? Для Алексеева, как и для подавляющего большинства бойцов Добровольческой армии, это было недопустимо. Более того, апеллируя к готовности немцев восстановить в России монархию, Милюков только усиливал недоверие генерала к незамедлительному провозглашению монархического лозунга. Нужно отметить, что и сам Николай II, и Александра Федоровна, находясь в Тобольске и затем в Екатеринбурге, категорически исключали малейший повод к своему возвращению на престол с немецкой помощью.
Сближение с немцами ради достижения каких-либо политических выгод перечеркивало все прежние жертвы, весь прежний смысл борьбы, участия России в войне. Нельзя было искать политических выгод и временных политических расчетов там, где речь шла о национальной чести.
Здесь лучше всего проявились патриотические качества Алексеева. Многие находившиеся в эмиграции, да и некоторые современные публицисты ставили в упрек генералу то, что для него «Россия выше Царской власти». Да, тогда это действительно было так. Для Алексеева выше всех политических интересов была победа России в войне. В феврале 1917-го, оказавшись перед выбором — спасение престола любой ценой и начало войны гражданской, или продолжение войны с внешним врагом до победы — генерал выбрал последнее. Этот же выбор сделал и сам Верховный Главнокомандующий — Государь Император Николай II, отрекшись от престола и завещав войскам подчиниться Временному правительству ради победы в войне.
В 1918 г. выбор был между попыткой восстановления монархии с немецкой помощью и отказом от немедленного провозглашения монархического лозунга, ради его сохранения для будущего. Алексеев свой выбор сделал: изменять России ради пусть даже любой лучшей формы правления генерал счел неприемлемым.
Что же касается настроений в армии, то здесь имели место неформальные предпочтения, судя по которым монархическая приверженность генерала Алексеева не оспаривалась. Неформальное разделение на «корниловцев», «деникинцев», с одной стороны, и «алексеевцев» и, позднее — «дроздовцев», с другой, означало негласное разделение по принципу отношения к монархии.
Еще во время 1-го Кубанского похода подобное негласное разделение существовало. Понимал это и Корнилов. В воспоминаниях Хана Хаджиева содержится показательное описание реакции командующего Добрармии в отношении перспектив возрождения монархии вообще и того, как это представлялось, но мнению Хаджиева, Алексеевым и «алекссевцами»: «23 марта, после приезда Верховного (Корнилова. — В.Ц.) с фронта… генерал Романовский сообщил ему о намечающемся в армии расколе на две партии: монархистов и демократов. Это известие сильно взволновало и огорчило Верховного…
— При таких обстоятельствах я не в состоянии работать! Придется мне или просто уйти от командования армией, или заявить: “Господа монархисты — в одну сторону, а демократы — в другую” и уйти с последними, оставив господ монархистов их вождю, генералу Алексееву. Ведь это мальчишество, думать в такое время о какой бы то ни было партии! И это взрослые люди?! Не понимают, что Родина сейчас горит от партийности. Прежде чем мечтать о какой бы то ни было власти, необходимо сперва восстановить порядок в России. Если русский народ после восстановления порядка придет к заключению, что ему необходим монарх и этот монарх будет выбран всей Россией (на Национальном собрании или Земском соборе. — В.Ц.), то я первый буду служить ему. Если же монарх будет “штампованный” немцами — я эмигрирую из России. Ах этот Алексеев со своими монархистами! Дойдут до того, что развалят армию, вырвав веру в начатое нами дело у лучших сынов ее. Я думаю, после взятия Екатеринодара армию придется основательно почистить! — говорил Верховный генералу Романовскому, ходя по комнате из угла в угол».
К сожалению, между двумя лидерами Белого движения, принципиально схожими в отношении к перспективе восстановления монархии в России (посредством «соборного избрания») и одинаково не принимающих монархию, «навязанную немцами», не нашлось взаимопонимания.
Согласно свидетельству другого участника «Ледяного похода», журналиста А. Суворина, «до Екатеринодара и смерти Корнилова политические вопросы были в армии как будто крышкой прикрыты, зато после Екатеринодара о них стали говорить много и везде. Дело в том, что в армии, в сущности, было только две партии: “алексеевцы”, которых было большинство, — Алексеев почему-то считался монархистом, — и “корниловцы” — демократы, народоправцы. Из главных полков армии: Офицерский был почти сплошь — монархисты; Корниловский — по преимуществу, народоправцы… Однако и алексеевцы признавали, что сейчас надо идти за Корниловым, ибо он — яркий боевой талант, такой генерал, который и нужен армии для победы… Все равно нужно, прежде всего, победить общего врага, а до победы обеим партиям надо идти по одной дороге»{126}.
Помимо этого, следовало учитывать также не только рост монархических настроений в Добрармии, но и степень готовности к поддержке идеи монархии среди большинства населения. В письме генералу Щербачеву Алексеев подчеркивал: «Добровольческая армия не считает возможным теперь же принять определенный политический лозунг ближайшего Государственного устройства России, признавая, что вопрос этот недостаточно назрел в умах всего русского народа и что преждевременно объявленный лозунг может лишь затруднить выполнение широких государственных задач». Нельзя было не учитывать и настроения местного населения — донского и кубанского казачества: «В своей деятельности Добровольческая армия пока связана местными условиями… она должна, в известной мере, приспосабливаться к настроению населения этих двух областей, еще далеко не подготовленных к восприятию монархической идеи».
При этом Алексеев делал принципиально важное уточнение: «Руководящие деятели армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, которые необходимы для облегчения гигантской работы но управлению для одного лица. Как показал продолжительный опыт пережитых событий, никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства и объединить в одно целое различные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонялись в своей деятельности от этого основного принципа»{127}.
Но такой, абсолютный монархизм, однако, представлялся Алексееву совершенно излишним, даже опасным. В цитированном выше июньском письме к Деникину Алексеев отметил в числе «причин недовольства» казаков добровольцами т.н. «инцидент в станице Бессергеновке», во время которого «некоторые офицеры Офицерского полка учинили дебош, врываясь с винтовками в дома и гоняясь за станичным Атаманом». Алексеев отмстил также, что «назревает новый конфликт между казаками и отрядом полковника П.В. Глазенапа в станице Грушевской, где, по слухам, офицеры будто бы выпороли бабу… Вообще, отношение казачества к Добровольческой Армии, в связи с увлечением некоторых офицеров “политикой”, переходящим зачастую в грубое политиканство, назойливое распространение монархических идей среди не подготовленного еще к этому населения может иметь крайне нежелательные и опасные для нас последствия».
Чтобы подобные позорные для армии «инциденты» не повторялись, Алексеев решил выступить перед офицерами 1-го конного полка («отряда Глазенапа»). По сохранившимся тезисам, в своей речи генерал выразил не только свою «благодарность за великую боевую службу доблестного полка», но и свое «желание, чтобы в наше добровольческое дело не вмешивать местные власти», а также «требование, чтобы не дать повода ни к одному аресту местными властями офицера нашей армии», и «веру, что… здравый смысл, русское сердце, любовь к армии возьмут верх над слабостями человеческой воли»{128}.