Осенью 1845 года Захарий возвращается в Самоков. Рильская эпопея — во всяком случае для него — завершилась. Работы в главном храме и часовнях продолжались до 1848 года, да и позднее в монастыре и окрестных церквах находилось применение зографскому искусству. Так, в 1862 году кто-то из земляков Захария покрыл своды и фасады Дупницких и Самоковских ворот очаровательной росписью, еще раз подтвердившей заслуженную популярность самоковской франги: фантастические здания, беседка, увитая лозой, фонтаны и чешмы, река и плавающая в ней рыба, олени, птицы, клюющие виноград, цветы в гирляндах и вазах-амфорах… И здесь же сабли и пистолеты, библейский Самсон, разрывающий цепи и побеждающий льва, снова лев, но уже как символ порабощенной болгарской силы — с человеческой головой, на цепи и в кандалах… (Такой же лев с хвостом трубой и грустными человеческими глазами, на фоне пейзажа с башнями и оленями изображен в 1844 году на внешней стене монастырской звонницы.) Посредством наивных и понятных всем и каждому символов, бесхитростным языком народной живописи художник говорил о рабстве и унижении, тревогах и надеждах на грядущее освобождение.
Тогда же, в 1862–1863 годах, сын Йована Иконописца Никола Образописов, уже давно не ученик, но зрелый и признанный мастер самоковской школы, учитель и наставник сына Захария Зографа Христо, исполнит на стене церкви апостолов Петра и Павла подворья Орлица многофигурную композицию «Перенесение мощей св. Ивана Рильского из Тырнова в Рильский монастырь». Произведение младшего современника Захария станет, по существу, одной из первых в болгарской живописи исторических картин, и в то же время это жанровая, бытовая сцена, в которой наряду с монахами и священниками в качестве героев искусства впервые выступят болгарские крестьяне, одетые к тому же в современные художнику национальные костюмы.
Время донесло до нас живые голоса современников, видевших Захария Зографа за работой в Рильском монастыре. И хотя имя художника не выделено из среды его товарищей и соавторов, эти свидетельства можно рассматривать как первые суждения критики о нем.
Одно из них принадлежит В. Григоровичу, посетившему Болгарию и Рильский монастырь в 1845 году. В опубликованных им в «Московских ведомостях» за 1853 год заметках говорится: «Из его архитектуры и убранства можно сделать вывод о многочисленных дарованиях и вкусе трудолюбивого народа.<…> Стенная живопись не только не пестра, как на Афоне, но носит даже отпечаток весьма заметного стремления к изящному» [27, с. 128].
Другое свидетельство — в «Описании Рильского монастыря», составленном позднее Неофитом Рильским: «…и когда кто-то впервые войдет в церковь, если случится ему посмотреть прямо на церковную стенопись, и если он поднимет голову, он забудет все и долго-долго будет ненасытно глядеть на эту красоту, которой не видывал нигде и никогда в своей жизни… и трудно будет ему оторваться и склонить голову, настолько его очарует это прекрасное и разнообразное церковное изображение…» [58, с. 76–77].
ТРОЯНСКИЕ
Дорога бежала на север. Когда-то этот древний путь пролегал через всю Фракию столь же величаво, как шествовали по нему римские легионы; сейчас же, петляя в лесистых предгорьях, узкая каменистая дорога торопилась к перевалу, степенные буйволы ускоряли мерный шаг, а впереди повозок поспешала ранняя в том году весна, и посреди потемневших проталин за одну ночь вспыхивали зеленые факелы прозрачной листвы. Обычно закрытый до самой пасхи, а нередко и после нее, перевал был свободен для проезда уже в начале апреля; Захарий одолел его вместе с первыми в том году самоковскими торговцами железным товаром, торопившимися к весенней ярмарке. В обратный путь они запасались изделиями троянских гончаров: красные, желтые, зеленые, коричневые двойные горшки для пищи, тарелки, миски, кувшины, чашки, украшенные иногда лепными птицами и зверями и всегда очень своеобразным орнаментом, славились по всем Балканам с незапамятных фракийских, эллинских, праславянских времен. В этих местах император Траян повелел разбить огороды; поселение огородников и легионеров, превратившееся с веками в большое болгарское село, сохранило имя воинственного и удачливого римлянина.
Еще один дневной переход, и к закату Захарий вместе со своим племянником, сыном Косты Вальова, двадцатидвухлетним Сотиром, прибыл в большой и радушный дом богатого джелепина Петра Балюва. Тот был уже заранее извещен Стояном Тодоровым Чалыковым о приезде зографа и принимал Захария с почтительным уважением. Минувшей осенью Балюв сам ездил к ловечскому епископу Дионисию и тырновскому владыке за разрешением на роспись церкви Троянского монастыря. Игумен не поскупился на украшение храма: отпущенных монастырем денег вместе с щедрыми дарами Стояна Чалыкова, а также Петра Балюва, Спаса Маринова, братьев Васила, Димитра и Бочо Папазоглар и многих других, менее именитых сограждан оказалось достаточно для приглашения славного мастера из Самокова.
В Трояне Захарий и Сотир задержались на несколько дней: отдыхали после изрядно утомившей их долгой дороги. Селение это, а вернее небольшой городок с караван-сараем, многолюдным базаром, нависшими над рекой Осым эркерами домов, крытых не черепицей, как обычно, а плоскими каменными плитками, особенно ничем не примечательно. Как и везде, здесь ткали абу и шаяк, и разве что гончарство выделяло его среди других городов. Как и везде, были здесь и свои зографы; в XVIII веке и начале XIX столетия в Трояне и окрестностях возникла так называемая «школа триптихов», мастера которой своеобычно соединяли миниатюрное письмо с выразительными средствами народной живописи. Во времена Захария Зографа троянские зографы писали очень яркие и вполне примитивные по исполнению иконы. Видимо, такие образа удовлетворяли непритязательным вкусам не слишком состоятельных и образованных троянцев, в перспективе же времени они воспринимаются очаровательными в своей жизнерадостной и бесхитростной наивности образцами народного творчества. Впрочем, был тогда в числе троянских зографов незаурядный мастер Пенчо хаджи Найденов, автор многих икон и стенописей, в частности в церкви Всех святых в селе Большая Железна (1845). Писал он легко, ярко, «весело» и по-своему поэтично; вполне возможно, что Захарий и встречался с ним, но прямых указаний на это нет.
Однако надо было торопиться в монастырь: работа предстояла большая, а братия выражала надежду, что хотя бы основная часть ее будет завершена к концу лета — чудотворная икона Богоматери-Троеручицы, перенесенная сюда еще в 1600 году из Хилендарского монастыря на Афоне, привлекала на престольный праздник множество паломников.
В гостиной Петра Балюва на видном месте висела гравюра, представляющая крестный ход в Троянском монастыре и исполненная, как гласит подпись, в 1839 году иеромонахом Филотеем. Захарий с любопытством рассматривал ее: нравилась простодушная наглядность изображения, снабженного к тому же пояснительными надписями: вот село Троян, а вот монастырские виноградники, путь до пустыни, река, мельница, сам монастырь, скит св. Николая… Еще в Самокове Захарий слышал от Карастоянова, что истоки болгарской гравюры восходят к Троянской обители: здесь в 1818–1819 годах жил и работал монах Леонтий из Киева по прозванию Рус, принесший на болгарскую землю приобретенное им в Печерской лавре умение гравировать по металлу. Широкое распространение имели исполненные Леонтием Русом вид Троянского монастыря, «Богородица-Троеручица», «Св. Николай», и вот сейчас его дело продолжается учеником и последователем, иеромонахом, ставшим потом игуменом Филотеем. Захарий и раньше интересовался искусством гравюры, хотел испытать в нем свои силы, но, захваченный целиком живописью, так и не осуществил это намерение.
Славой Троянский монастырь, очевидно, уступал Рильскому и Бачковскому, но вслед за ними он сохранял первенствующее положение среди болгарских монастырей. Его легендарная история уходит в глубь веков: первое упоминание о нем относится к 1393 году, а более достоверное — к 1600 году, ставшему временем возрождения его игуменом Калистом. Своей известностью монастырь был обязан не только чудотворной иконе, но и связанному с ним жизнью и мученической смертью святому Онуфрию Габровскому, а также ученому монаху Спиридону, написавшему здесь в конце XVIII века «Историю во кратце о болгарском народе словенском». Алчность и жестокость османов вписали в историю обители трагические и драматические страницы: игумен Калиник был заколот в своей же келье; в 1783 году захватчики, требуя сокрытые сокровища, истязали настоятеля Пахомия и иеродиакона Никодима, брату Теодосию отрезали уши. В 1820 году игумен Партений возвел каменные монастырские стены и был за это заключен в ловечскую тюрьму: откупился за 15 тысяч грошей; в следующем году видинский паша снова ограбил монастырь на 10 тысяч…