В целом Сергей Федорович Ахромеев был человеком и военачальником высокой чести и достоинства, до конца верным присяге и своему долгу. Он обладал прекрасной памятью и незаурядным аналитическим умом. Из времен войны известен случай, когда он с гранатой в руках оставался в подбитом танке, пока на выручку не прибыли наши разведчики. Будучи командиром полка и дивизии, даже в обычные дни, когда не было учений, он спал не более 5—6 часов в сутки, а все остальное время работал. Нередко в 4—5 часов утра он вызывал на танкодром или танковую директрису командиров полков. Это рождало, разумеется, и нарекания, но он исходил из того, что пока дело не налажено, служебные обязанности в полной мере не выполнены, ни о каком отдыхе или расслаблении не может быть и речи. Помню полет из Ташкента в Москву после проведенного под его руководством учения, где мы трое суток почти не спали. Сев в самолет, он не позволил себе подремать и до конца полета корпел над документами.

Будучи очень строгим и требовательным к себе и подчиненным, в самой напряженной обстановке он не терял самообладания, проявлял выдержку и всегда был очень тактичным в обращении с подчиненными.

И друзья, и недоброжелатели Сергея Федоровича единодушно отмечали такую его черту, как кристальная честность и порядочность, проявлявшаяся даже в мелочах. На любой должности, которую он занимал, не могло быть и речи о каких-либо злоупотреблениях с его стороны. Когда было издано постановление ЦК КПСС и правительства об обязательной сдаче зарубежных подарков (дороже 500 рублей) в доход государства, он оказался первым и одним из немногих, кто это постановление щепетильно выполнял.

…Человек столь высокой чести и достоинства не мог, конечно, выдержать то, что случилось с нашим государством в 1991 году. 24 августа того жестокого года он оставил записку: «Не могу жить, когда гибнет мое Отечество и уничтожается все, что я всегда считал смыслом моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право из жизни уйти. Я боролся до конца. Ахромеев».

Все это можно как-то понять: глухота и безразличие одних, цинизм и предательство других довели его до отчаяния, до последнего предела нервного и психического напряжения.

О событиях тех лет его главными действующими лицами написан ряд мемуаров. Примечательно, что почти все из них никакой вины за собой не чувствуют и всячески доказывают, что они все якобы делали правильно. Вот такой парадокс: каждый в отдельности все делал правильно, а от совместных усилий не стало союзного государства, которое наши народы создавали веками.

В свете всего этого тот путь, который Сергей Федорович избрал для ухода из жизни, оправдать, видимо, невозможно, ибо это противоречило его же жизненным принципам. Но только Бог ему судья. И если уж говорить совсем откровенно, то и погиб он прежде всего потому, что был в Кремле самым совестливым среди окружавших его людей.

«Забот Вооруженных сил Горбачев не ведал…»

Генерал-полковник в отставке Бронислав Александрович Омеличев с января 1989-го по сентябрь 1992 года являлся первым заместителем начальника Генерального штаба Вооруженных сил СССР. Это было время распада великой страны, время коренной ломки Советской Армии. Разумеется, ближе всех к этим процессам оказались генералы и офицеры Генштаба. Итак, слово очевидцу тех непростых событий.

— Бронислав Александрович, вы получили назначение в Генштаб в крайне сложный для страны период. Насколько оно совпало с вашими жизненными планами?

— Предложение переехать в столицу было для меня неожиданным. Я всего три года отслужил начальником штаба Ленинградского военного округа, и эта должность меня вполне устраивала. Начальнику Генштаба Сергею Федоровичу Ахромееву я сказал: «Товарищ Маршал Советского Союза, я всю службу прошел в строю и не знаю особенностей работы Генерального штаба». Маршал улыбнулся и говорит: «Да, Бронислав Александрович, я так же себя вел, когда меня с должности начальника штаба Дальневосточного военного округа пригласили сюда работать, но мы — солдаты и должностей не выбираем. Поезжайте в Ленинград, через неделю-полторы будет приказ».

Я встал, сказал «есть» и уехал. Через 10 дней действительно вышел приказ, я прибыл служить в Москву. Шел 1985 год. Сначала был заместителем начальника Главного оперативного управления, потом его начальником, а с января 1989-го по сентябрь 1992 года — первым заместителем начальника Генштаба.

— Кто вы больше по складу характера: командир или штабной работник?

— Чего во мне больше — командирского или штабного, судить не берусь. Командирские должности шли вперемежку со штабными. Я командовал полком — потом руководил штабом дивизии; командовал дивизией — возглавлял штаб армии; командовал армией — был начальником штаба округа. Отслужив 8 лет в Генштабе, по достоинству оценил уровень этой работы и уже со скептицизмом вспоминал свое стремление отказаться от назначения.

— Наверное, служба в Генштабе оставила немало ярких воспоминаний…

— Самое яркое из них — работа с Сергеем Федоровичем Ахромеевым. Это он сделал из меня настоящего работника Генерального штаба, и никому другому в своей службе я не благодарен так, как ему.

— Во второй половине 1980-х годов вырабатывалась новая военная доктрина. Работа над ней — это результат осмысления самим Генштабом свежих тенденций в военном деле или реализация установки ЦК КПСС на «новое политическое мышление»?

— С приходом Горбачева к власти в военной политике стали происходить серьезные изменения. Они были связаны прежде всего с попыткой ограничить Вооруженные силы в количественном и в какой-то мере качественном отношении. Главная задача Генштаба состояла в том, чтобы, выполняя указания советского руководства, минимизировать потери, не допустить ослабления боеспособности армии, а значит, и обороноспособности страны. Принимая какие-то решения, особенно о сокращении стратегических ядерных сил, сухопутных группировок от Атлантики до Урала, мы старались учесть долгосрочные последствия их реализации.

— Идея отказа от применения ядерного оружия первыми — это тоже идея советского политического руководства?

— Да, с приходом Горбачева был дан толчок процессу ядерного разоружения. До него переговоры шли около 8 лет, не принося никаких результатов. Будучи первым заместителем начальника Генштаба, я возглавлял рабочую группу, входящую в состав группы Политбюро во главе с секретарем ЦК КПСС Зайковым. Она занималась вопросами военной политики и разоружения. Заседания проводились в Генштабе, в моем рабочем кабинете. В ее состав входили два человека от ЦК партии, заместитель министра иностранных дел, представители КГБ, оборонной промышленности.

Думаю, стремление добиться сокращения наступательных ядерных вооружений было оправданным. Ведь оружия накопили сверх нормы, экономика СССР работала с диким перенапряжением. Для того чтобы не отстать от других ядерных держав в гонке вооружений, от нас требовались все новые материальные затраты. Поэтому нужно было садиться за стол переговоров.

— Если бы в 1989 году — в период падения Берлинской стены — возник военный конфликт между странами НАТО и Организацией Варшавского договора, был ли у противников шанс выстоять против нас в безъядерной войне?

— Шанса победить Организацию Варшавского договора в военном столкновении у НАТО не было никогда. Мы четко представляли себе, что одна только сухопутная группировка наших войск в Германии такова, что держит в напряжении все войска НАТО в Европе. А ведь мы стояли еще и в Венгрии, Чехословакии, Польше. Войска были боеготовые, укомплектованные, обученные, обеспеченные новейшими образцами техники и вооружения, с хорошо отлаженной системой управления. И никакого применения ядерного оружия для разгрома противника нам не требовалось. Не случайно была прописана четкая политическая линия: никогда не применять ядерное оружие первыми. Сегодня у нас нет такого потенциала в сфере обычных вооружений, и правильно, что нынешняя военная доктрина предусматривает возможность принять решение о применении ядерного оружия при возникновении серьезных угроз для России.