Он негромко сказал бригадирам, что если сейчас не поставить котцы, то завтра не будет рыбы. Откладывать же до утра нельзя: самый большой улов бывает ночью. Сказал и поднялся. И, ни слова не говоря, поднялись за ним бригадиры.
На берегу сбросил с себя куртку, кеды, стянул трико, в одну руку взял топор, в другую осиновый кол и полез в черную жутковатую воду, А за ним, обхватив скатки желья, полезли бригадиры. Так началось это ночное сражение, о котором долго потом будут вспоминать все, кто в нем участвовал.
Иван забивал топором осиновые колья в вязкое илистое дно, ребята разворачивали жельё, привязывали его шпагатом к этим кольям. Воздух ныл от злого комарья, ноги увязали, работа продвигалась туго, стенка из желья получалась кособокая, неровная.
- Только не спешить, мальчики, только не спешить. Делать все как следует, - уговаривал Иван и проводил по лбу грязной мокрой рукой. Под рукой хрустело от комаров, сосущих кровь.
- Слушай, Иван Ильич, - позвал с берега Юрий Павлович, подтаскивающий к воде жельё, - а не запалить ли нам фонари? Складу их в ведро, а ведро на вас - как прожектор?
- Идея, - согласился Иван. - Распорядись, Юрий Павлович, пожалуйста.
Фантастически стало вокруг. С берега, из темноты, бил сноп света, а в этом свете - рыбаки, перепачканные тиной, по грудь в воде. Всплески, шлепки по щекам, по груди, по спине. Кто-то зацепился за корень и рухнул вместе с жельём, кто-то запутался в траве, и, кряхтя, вырывал ноги.
Иван что есть сил дубасил топором по кольям, загоняя их в дно, показывал ребятам, как натягивать жельё. Руки, ноги, все тело работало как машина, но на пределе. Он понимал, расслабься сейчас на секунду - усталость одолеет, придет отупение и равнодушие ко всему на свете. А потому - двигаться, махать топором, тащить, рвать, резать, подбадривать мальчишек: ведь им труднее втрое. И снова лупить по расплющенным, измочалившимся верхушкам кольев. Удар, удар, еще удар, еще, еще!
- Юра, - время от времени просил он Ширяева, - двинь-ка меня по спине, у меня руки заняты. Да только посильнее: комары жрут!
И Ширяев аппетитно бил вожатого по спине, Иван громко благодарил и крякал от удовольствия. Измотавшиеся, сонные, стонущие под тучами гнуса рыбаки немного веселели при этом и просили друг друга тоже пошлепать по спине, да посильнее…
Было уже около часу ночи, когда Иван поставил последнюю распорку в потайную щель котца и разогнулся. Река была перегорожена неровной зеленой стенкой из прутьев. Начиная дело, дед, бывало, говорил: "Ну, Ваньша, зачнем, благословясь". А когда все было готово, любил пофилософствовать: "Глаза страшатся, а руки делают…"
- Все, ребята, герои вы мои! - выдохнул Иван.
Пока обмывались в чистой воде да одевались, Иван натянул на сачок частенькую мерёжку, которую предусмотрительно позаимствовал у лагерного сторожа.
- Ожидать, конечно, что уже попало, не стоит, - сказал он бригадирам, молча наблюдавшим за его действиями. - Мы тут перебаламутили все… но попробуем. А вдруг какой-нибудь дурачок и заскочил…
Бесшумно подойдя к котцу, запустил в него сачок и осторожно повел по дну. В левом крыле котца не было ничего - одна трава. Иван снова завел сачок - тоже трава, но по тому, как затрепетал сачок, понял - что-то есть.
На берегу выбросили траву, и на мерёжке запрыгали небольшие рыбки с черными спинками и серебристыми брюшками - гольяны.
- Штук десять будет, - прикинул Гена Муханов.
- Это за каких-то двадцать минут, - сказал Иван, окончательно успокаиваясь. - Все, мальчики, - спать. Спать и спать сколько влезет. А утром будем черпать рыбу.
Глава 27
Едва дотащив ноги до палатки, Иван блаженно растянулся между Юрием Павловичем и богатырски спящим Филимоновым.
- Ну, викинг, задал ты всем денек! - хрипло сказал старший.
- Да и я упахался, старик, ой-ой-ой.
- Ты вот что мне скажи… Ну, а если завтра не будет рыбы в этих твоих котцах?
- Будет, Юра, будет. Теперь-то можно спать спокойно.
- А если нет, снова - корни?
- Найдем, Юра, что-нибудь найдем…
Юрий Павлович покурил, посветил в темноте угольком своей сигареты и опять заговорил:
- Странный ты малый, викинг! Не пойму я тебя, хоть убей… Вот смотрел, как ты надрываешься с этими котцами, и думал: "На кой ему все это, на кой черт это самоистязание?"
- Ты в конструкторском работаешь? - вместо ответа спросил Иван.
- Да…
- Не нравится?
- А… такая же дыра, как везде.
- Невеселый ты человек, Юра.
- Чего ж веселого… Помнишь у Екклезиаста?.. "Кто умножает познания, тот умножает скорбь"… Я, понимаешь, рос в некотором роде вундеркиндом. Дед - профессор, величина!.. Отец тоже был большим человеком… Мне не надо было ходить в библиотеки или рыскать по букинистам. Стоило протянуть руку, и я мог взять с полок в дедовском кабинете все, что угодно: Спенсера, Гегеля, коран, Энгельса, Ницше, "Исповедь" Толстого… Ого-го, я задавал задачки учителям! Они, бедные, не знали, как от меня избавиться. А все почему? Да потому что сами они интеллектуально ленивы. Я же презираю этот вид лени больше всего. А потом уже в институте я задавал задачки преподавателям общественных дисциплин… Да что они могут? Если тут, - огонек Юриной сигареты в сумраке палатки описал дугу и остановился у его гладкого небольшого лба, - больше, чем у них, если иные из них сами не верят в то, о чем говорят с кафедры… Отсюда, викинг, мой скептицизм и мой пессимизм… Позднее, когда началось, так сказать, мое познание жизни, я тоже встречал таких: говорят высокие слова, толкают лозунги, призывы, а сами не верят… - Старший затянулся сигаретой и продолжал: - Я часто менял места работы, изъездил полстраны, побывал на севере и на юге, и чем больше познавал жизнь, тем тоскливее мне становилось. Я смотрел на этих "гитарных" мальчиков с патлами и думал - пещерные люди! А ведь и они идут нам на смену. Откуда они, что их породило, какая почва питала? - задавал я себе вопрос. И пришел к выводу - их воспитали такими. Все родятся одинаковыми, все в виде чистых досок, что напишешь, то и будет. Да только писать-то должен умный человек… А возьми хотя бы наш лагерь… Ведь кого только не встретишь среди наших вожатых! Здесь и завскладом, и пожарник, и мальчики-безобразники, и девчушки-хохотушки, в общем, люди, которые не очень нужны на производстве. Хороших работников начальники не любят отпускать. Ну вот баба-яга… Это же тупица, каких свет не видывал! Помнится, ты сказал не так давно… "Меня с детства приучили делать все на совесть, если уж взялся"… А какой смысл, викинг? Какой смысл во всей твоей деятельности? Что от этого изменится? Разъедутся твои пацаны по домам, и их будут воспитывать родители, школа, на нуль сведут следы, которые ты, допустим, и оставил в психике парнишки. Вытравят! Пшик из всей твоей кипучей деятельности получится. Потому что здесь железный круг: невоспитанные родители посылают детей к невоспитанным же педагогам. И получаются уж вовсе испорченные люди, которые затем сами становятся родителями и педагогами. И выхода из этого круга нет…
"Нытик! Распустил слюни, слушать тошно!" - чуть было не сказал Иван, но сдержался. Чувствовал, что Юрия Павловича надо бить его же оружием - логикой.
- Во-первых, не все родители и не все школы плохие, - заговорил Иван, - а во-вторых, знаешь, Юра, мне уже не раз приходилось сталкиваться с такими вот рассуждениями: все скверно, все прокисло, весь мир - дыра, ну, хоть ложись да помирай! И каждый раз я слушаю и думаю… если человек критикует всех и все, то сам собой напрашивается вывод: человек этот считает себя не каким-нибудь там…, а причисляет себя к умнейшим, к мыслителям. А коль так, думаю я, вот ему и простенький вопросик: "Что же ты предлагаешь?" Да! Что ты, все понимающий и все познавший, предлагаешь? Ведь наверняка у тебя есть свои соображения, их просто не может не быть! Иначе ты бы давно должен был, ну… повеситься или… А коль живешь, значит, на что-то надеешься, значит, у тебя есть, по-научному говоря, своя позитивная программа… Вот и тебе, Юра, я задаю этот простенький вопросик: "Что ты предлагаешь?" Какие у тебя соображения насчет системы воспитания? Очень бы хотелось услышать, честное слово!