— И в то воскресенье Лазуткина на волейбольной поляне не было?

— Я же говорю — отпросился!

— Лазуткина видели в тот день на поляне, — сказал Корнилов и внимательно посмотрел на Павла Лаврентьевича.

— Не может быть! Зачем? — Плотский недоумевал. — Он ко мне не подходил.

— Павел Лаврентьевич, в последние дни вы никаких перемен в вашем Антоне не заметили?

— Нет. Не заметил, — рассеянно ответил директор и тут же спросил: — Что он делал на поляне в воскресенье? Может быть, это ошибка? Кто-то обознался? Да и откуда его знают? В волейбол он не играет, лежит себе, загорает...

— Зато вас знают. И знают, что он — ваш шофер. Павел Лаврентьевич, он никогда не предлагал вам купить старинный камин? — полковник показал на камин, красующийся в кабинете. — Старинные бронзовые ручки, панели красного дерева?

— Ну что вы! Во-первых, откуда у него могут быть такие вещи? А потом — покупать у своего шофера?!

— А этот камин у вас давно?

— Год. Нам купил его в комиссионном Сеславин. Мой помощник.

— Вы его об этом просили?

— Он знал, что жена мечтает о камине для дачи... Охо-хо! — вздохнул Плотский. — Какой-то редкий мрамор. Посмотрите на рисунок! А вся эта бронза? Решетки, украшения... Девятьсот рублей. Даже для директора, справляющегося с планом, деньги немалые.

— А ваш помощник давно работает с вами?

— Давно. Лет десять. Или двенадцать. Прекрасный помощник, эрудит...

Корнилов встал:

— Спасибо, Павел Лаврентьевич.

— А чай? Жена обидится, — директор тоже поднялся со своей качалки.

— С удовольствием бы выпил, но мне еще надо успеть на службу, — они опять пошли узким коридорчиком к веранде. — А у Лазуткина есть свой автомобиль? — спросил Корнилов.

— «Москвич». По-моему, он собрался его продавать. Подошла очередь на «Жигули»...

— Как, вы уходите? — искренне огорчилась Валентина Олеговна, сидевшая с книгой на веранде. — У меня жасминовый чай!

Корнилов развел руками.

— Игорю Васильевичу на службу, — сказал Плотский. — Нам остается только по дороге показать ему свой сад.

В это время зазвонил телефон.

— Послушай, Павлуша...

— Может быть, ты? — Плотский растерянно посмотрел на жену, но она взяла полковника под руку.

— Валентина Олеговна, вы за последнее время не заметили каких-либо перемен в Лазуткине?

— Конечно, заметила. Сделал челку, какой-то дурацкий зачес на уши. Ведь не мальчишка! Говорит — жене так нравится.

— Вам часто приходится с ним ездить?

Орешникова улыбнулась:

— Часто. Мне же надо кормить своего директора! Два раза в неделю на рынок. И на дачу. Но уже с мужем. Уж не расследуете ли вы, как муж использует служебную машину?

— Нет. Это не моя компетенция. Вам Лазуткин никогда не предлагал купить старинное кольцо с крупным рубином?

— Старинное кольцо с крупным рубином? — она секунду колебалась. — Предлагал. Но слишком дорого. И это было так давно...

Она открыла калитку, вышла с полковником к машине.

— Этот звонок, — Корнилов кивнул на калитку, — старинные таблички — все Сеславин?

— Да, он известный коллекционер древностей, — Валентина Олеговна улыбнулась. — Дайте слово, что приедете к нам отдохнуть.

— Постараюсь, — Корнилов сел в машину. Валентина Олеговна помахала рукой. В модном, цвета хаки, платье она почти сливалась с высоким зеленым забором.

19

Ночью Семена поднял с постели телефонный звонок. Дежурный врач сообщил, что состояние Терехова неожиданно ухудшилось, ему нужна срочная операция, а он требует встречи с Бугаевым.

— Недалеко от вашего дома «скорая», — сказал врач. — Если поторопитесь, они вас прихватят...

Когда Семен вышел из подъезда, «скорая», тревожно мигая синим огоньком, вывернула со стороны Большого проспекта. Бугаева посадили рядом с носилками, на которых тихо стонал пожилой мужчина...

— Потерпите, потерпите, — уговаривала больного медсестра. — Сейчас наш коктейль подействует и боль пройдет.

Оказалось, что у мужчины почечная колика и ему только что сделали обезболивающий укол.

Дежурный врач курил в ожидании Бугаева на лестничной площадке.

— Поздно вечером у Терехова подскочила температура, — рассказывал он, помогая Семену надеть халат. — Хирург считает — перитонит. Нужно оперировать. Минуты на счет, а ваш подопечный — ни в какую!

В широком коридоре было темно, горела лишь лампа на столике дежурной сестры, но сама сестра отсутствовала. Она оказалась в палате, где лежал Терехов, мерила температуру.

— Сорок, — шепнула она дежурному врачу. — В операционной бригада готова.

— Семен Иванович, — громко, срывающимся голосом сказал Терехов, узнав Бугаева. — Недолго музыка играла...

— Миша, без паники, — Семен старался говорить спокойно, но при взгляде на Гогу сердце сжалось — так заострились черты его красивого лица, такие густые тени залегли у глаз. — Мы еще наговоримся, а сейчас тобой займутся врачи...

Терехов поморщился:

— Не нужны мне там чужие грехи... Вертушку спою взяли? — он оглядел Бугаева колючим взглядом, остановился на небольшом портфельчике, в котором у Семена был магнитофон.

— Ладно, — согласился майор. — Поговорим. По дороге в операционную. — Гога хотел возразить, но Бугаев сказал твердо: — Миша, прения закончены. — Он обернулся к врачу: — Вызывайте санитаров!

Врач исчез. Семен вынул магнитофон, включил. Протянул Терехову крошечный микрофон. Гога попытался взять его в руку, но пальцы бессильно разжались, и микрофон упал.

— Ничего, Миша! — прошептал Бугаев, поднимая микрофон. — Ничего! — Он взял микрофон, положил руку на одеяло. Даже через одеяло чувствовалось, какое горячее тело у Гоги.

— Трудно будет взять, — сказал Терехов. — У него еще и пушка есть.

— У кого, Миша?

— Лазуткин. Шоферит у одного босса... — Терехов помолчал немного, потом собрался с силами: — Это он меня... Исподтишка...

Раскрылась дверь, двое санитаров вкатили в палату носилки. Осторожно переложили на них Терехова. Бугаев пошел рядом, повесив магнитофон на плечо, а микрофон придерживал на груди у Михаила. Гога то и дело дотрагивался до него рукой, словно хотел убедиться, что микрофон никуда не исчез.

— Ну вот, — сказал он недовольно. — Теперь не успеем.

— Успеем, — успокоил Бугаев. — Ты сейчас о главном. Подробности потом.

— Работенку левую я нашел... Камины в старых домах снимать... Рухлядь всякую. Жильцы уедут и бросят. Сундук бабкин, стол, ручки бронзовые, рамы от картин... А любители скупают, реставрируют...

— Кто?

— Многие. У меня — дядя Женя, пузанчик один. Знакомый Лазуткина. Да вы плохо не думайте — вещи-то брошенные, ничейные. Невелик приварок, — продолжал Терехов. — Вот только камины! А их мало. Да и знать надо — где. Дядя Женя знает. Даст адрес, даже фото. Платит прилично...

Санитары остановили каталку перед лифтом. Лифт был вместительный, и Бугаев смог остаться рядом с Тереховым.

— Он мужик безобидный. Свой приварок имеет, конечно, да и я не в накладе. Эта падаль... — Гога задохнулся от злости, и Бугаеву показалось, что он больше не сможет продолжать, но Миша справился: — Злой, сволочь! Псих! Он со своей пушкой наделает дел. Антон Лазуткин. Запомнили, Семен Иванович?

— Запомнил.

— Пузан этот нас и свел. Все смеялся: фирма подержанных вещей — «Антон, Мишель и К°»!

Они снова двигались по коридору, но теперь более светлому.

— За что же он тебя? — спросил майор, понимая, что разговор подходит к концу.

— Дядя Женя сказал, что знает один царский камин... На пару косых. Я решил посмотреть...

Носилки остановились у открытых дверей операционной.

— Дальше нельзя, — сказал Бугаеву врач.

— Стоять! — прошипел Гога. В его слабом голосе сохранилось еще столько властной силы, что санитары подчинились. — А на камин уже Лазуткин глаз положил. Мы с ним там и встретились. Он как с цепи сорвался. Чуть не пристрелил меня на месте.