— Чего дерешься? — хмуро бросил Шурик.

— Цыц, вошь матросская! — грозно прикрикнул Уксус, оглядываясь на ребят и разыскивая глазами того, кто посмел ему перечить. — Ошметку из морды сделаю!

Он снова повернулся к Витьке.

— Ну, о чем в штабе разговор был?

Витька, не отнимая рук от лица, тихо ответил:

— Ни о чем. Как зовут, спрашивали.

— Ну?..

— А я не сказал.

— Брешешь, сволочь! Сказал!..

Уксус затрясся от ярости и, размахнувшись, снова ударил Витьку.

— Ой!..

Витька отбежал, но Уксус бросился на него, повалил на пол и стал топтать ногами.

— Брешешь!.. Брешешь!..

— Ой!.. Ой, больно!.. Ой, не надо!.. — кричал Витька.

Ребята, сбившись в угол, с испугом следили оттуда за этой дикой расправой.

Наконец Уксус, возбужденно сопя, отошел от рыдавшего на полу Bитьки и снова огляделся.

— Хе, устроились, гаврики, — усмехнулся он. — Откуда взяли?

Ребята враждебно молчали.

Уксус подошел к макету в углу и удивленно присвистнул.

— Фартовая вещица! Сперли?

Не дожидаясь ответа, он направился к другому ящику, небрежно смахнул с него радиодетали и уселся, откинувшись к стене. Потом опять, уже с интересом, оглядел ребят.

— Выходит, дельце обделали? Та-ак… Теперь, значит, заметут. Белый день в клетку… — мечтательно продолжал он, наслаждаясь испугом, отразившимся на лицах ребят. — Жизня еще та пойдет. А вот я, к примеру, о такой жизни не мечтаю. На кой хрен она сдалась! Вот морду кому набить — пожалуйста. И вообще повеселиться люблю. Душа у меня широкая… Тут мне не перечь! Или, например, кто продаст! — и покосился на уткнувшегося в пол Витьку. — Расчет короткий. А деньгу я завсегда и так получу. Первое дело — за баранкой сижу, на грузовой. Второе… вот ты, подойди! — Уксус неожиданно указал на Олега. — Ну, вошь матросская!..

Олег подошел, испуганно моргая зелеными, округлившимися от страха глазами. Уксус насмешливо оглядел его и приказал:

— Сымай пиджак! Ишь, папа с мамой приодели. Сымай, говорю!

Олег торопливо снял пиджак и отдал его Уксусу.

— Теперь часы сыман! — продолжал командовать тот. — Не дорос еще носить! Так бате и передай.

Он забрал часы и довольным тоном спросил:

— Скажете, грабеж? Никак нет, осмелюсь доложить. Наказание. За совершенное преступление. И скажи спасибо, что в уголовку не стукнул. Ну, говори спасибо! — грозно прикрикнул Уксус.

— Спасибо, — еле слышно произнес Олег.

— То-то же! — Уксус встал с ящика и потянулся. — Ну, я отчаливаю. И чтоб тихо было, как в могиле, ясно? Кровью умоетесь!

Он направился к двери, по пути с размаху больно ударив ногой Витьку.

— Детка, вытри носик, — насмешливо сказал Уксус, — чегой-то красное течет.

В дверях он оглянулся.

— Приветик! Как-нибудь еще наведаюсь. Фартово у вас.

Ребята молчали, пока не стихли за переборкой его шаги. Потом все заговорили разом, возбужденно и зло. Витька с усилием приподнялся с пола и, вытирая рукавом рубахи кровь на разбитом лице, молча перебрался на наматрасник и замер там.

— У-у, гад! — с ненавистью проговорил Гоша. — Таких расстреливать надо.

— Его злить нельзя, — опасливо сказал Олег. — А то он, знаете…

— Его не злить, его убить, гада, надо! — выкрикнул Гоша.

Шурик рассудительно заметил:

— Убить не убить, а придумать что-то надо…

При слове «придумать» ребята невольно оглянулись на Витьку: лучше него придумать никто не мог.

Но Витька лежал, закрыв глаза, и тихо стонал.

Ребята, приумолкнув, подошли к нему, и Шурик нерешительно спросил:

— Что, Блоха, здорово он тебя, да? Больно?..

Витька, стиснув зубы, только кивнул головой.

— Сам виноват, — сердито сказал Гоша. — Не надо трепаться кому не следует.

— Ему не расскажи… убьет… — с усилием, еле шевеля губами, ответил Витька. — Прицепился… Я думал, он так…

— Может, тебя к врачу?

— Никуда… не пойду… здесь останусь…

Шурик поглядел на товарищей, потом решительно объявил:

— Я с тобой тогда… только мать предупрежу, тревожиться будет.

— А она возьмет и не пустит, — заметил Олег.

Шурик презрительно усмехнулся.

— Это меня-то? Скажу, дело есть, и все.

— Ну и я останусь, — заявил Гоша. — Отец небось еще с соседями лается.

— А я как же?.. — растерянно спросил Олег. — Мне, знаете, как влетит за пиджак и за часы!

— Так оставайся, дело большое!

— Да-а, оставайся… А он опять придет. Всех нас тут поубивает.

И вдруг каждому из четырех стало окончательно ясно, что их убежище, казалось, самое тайное и безопасное на свете, стало теперь для них самым опасным и страшным местом.

— Что же делать? — спросил Шурик. — А дома, может, уже милиция нас ищет?

При эти словах мороз пробежал у всех по спинам.

— И… и на черта сдались нам эти значки, вымпелы? — с тоской проговорил Олег. — Так спокойно жили. Вот куда теперь деться?

И снова все взгляды устремились на Витьку…

В тот день Аня Артамонова собралась раньше обычного уйти домой: так уговорились с отцом. Вернее, он просто велел ей прийти пораньше, и она обещала. Еще бы, предстоит серьезное дело. Как это здорово, что отец теперь занят такими делами! Он совсем другим человеком стал.

Аня улыбнулась своим мыслям и принялась убирать со стола папки с бумагами. Сколько их у нее!

А ведь каждая папка — это низовая комсомольская организация, к которой прикреплена Аня, за дело которой она отвечает. Есть организации маленькие, в двадцать-пятьдесят человек, но есть и такие, как судостроительный, там больше тысячи комсомольцев.

А секретарь комитета там новый, совсем неопытный и, кажется, не очень инициативный. Аня к нему еще не пригляделась. И со всякими мелочами бежит к ней советоваться. Ну, на первых порах это еще ничего, но что будет потом…

Аня невольно задумалась, держа в руках папку с надписью: «Судостроительный». Из этого состояния ее вывел озабоченный и чутьчуть просительный голос Толи Кузнецова, тоже инструктора по группе промышленности.

— Анечка, значит договорились? Возьмешь у меня инструментальный? На следующем бюро тогда утвердим.

Аня оглянулась. Сердиться на Толю Кузнецова было нельзя, просто невозможно, до того это был обаятельный парень с белозубой улыбкой и светлым шелковистым хохолком на затылке. И Аня была непримирима к его попыткам, как она выражалась, «сыграть на обаянии».

— Как тебе не стыдно, Толя! Ты же знаешь, сколько у меня организаций!

— Но ведь ты там со всеми дружишь, часто бываешь. А у меня, кроме заводов, еще университет. Это шутка, ты думаешь?

— Мало ли что я дружу. Я вот и сегодня там буду, как тебе известно. Но если по этому принципу подходить, — Аня лукаво сощурилась, — то уж мединститут, безусловно, должен отойти к тебе. Согласен?

Толя никак не реагировал на намек, но все кругом заулыбались: в райкоме уже давно шел разговор насчет комсомольской свадьбы.

В комнату инструкторов зашел второй секретарь райкома Саша Рубинин и, обращаясь к Кузнецову, озабоченно спросил:

— Из университета еще не приходил Рогов?

— Нет, а что?

— Да заваруха у них на филфаке со стенгазетой. Надо разобраться.

— Знаю, знаю, — сразу загорелся Толя, мгновенно забыв об Ане. — Пресловутая их «Мысль» явно не в ту сторону загибается.

— Вот они там какие-то меры и наметили.

— А, интересно! У меня на этот счет тоже предложение есть.

…Высокая, светлая, хоть и небольшая комната в райкоме комсомола на первом этаже кирпичного дома. Дом этот стоит в глубине широкого двора и еле виден за пенистыми вершинами могучих кленов и за молодыми, бойкими кустами сирени, прошлой осенью посаженными комсомольцами во время субботника.

И поэтому в комнате райкома зеленоватый воздух напоен густым травяным настоем. «Санаторный воздух», — говорит про него Аня и не позволяет никому здесь курить. И все ее слушаются. Даже Саша Рубинин, заядлый курильщик, гасит папиросу, прежде чем зайти к инструкторам.