Памятный день воцарения, 19 января, отмечался с выражением чувств в духе национальной традиции. Гостям во дворце надлежало пить из большого бокала с надписью: «Кто ее величеству верен, тот сей бокал полон выпьет»38. «Так как это единственный день в году, в который при дворе разрешено пить открыто и много, — пояснял этот обычай английский резидент Рондо в 1736 году, — на людей, пьющих умеренно, смотрят неблагосклонно; поэтому многие из русской знати, желая показать свое усердие, напились до того, что их пришлось удалить с глаз ее величества с помощью дворцового гренадера»39.
Однако гулянкам, обычным во времена Петра I и Екатерины, во дворце уже не было места. Гостей еще развлекали незатейливые персидские «комедианты» (скорее всего, вывезенные из оккупированных русскими войсками прикаспийских иранских провинций). Но в 1731 году русский двор во время праздничного обеда впервые услышал итальянскую «кантату на день коронации императрицы Анны Иоанновны» для сопрано, скрипки, виолончели и клавесина. В том же году в Россию из Дрездена прибыл целый театральный коллектив: под началом директора труппы актера Томмазо Ристори состояли актеры комедии дель арте, музыканты и певцы. Затем приехала группа европейских музыкантов и певцов во главе с упомянутым капельмейстером Гибнером. С появлением европейских артистов театральные пристрастия при дворе меняются, и «персиянские комедианты Куль Мурза с сыном Новурзалеем Шима Амет Кула Мурза да армяня Иван Григорьев и Ванис отпущены в их отечество».
В 1738 году танцмейстер Корпуса кадет шляхетных детей Жан Батист Ланде получил императорский указ об основании предложенной им «Танцовальной ее императорского величества школы» и выплате ему и его ученикам жалованья. Так появилась на свет труппа «обретающихся во обучении балетов российских 12 человек», включавшая первых отечественных профессиональных балерин — «женска полу девок» Аксинью Сергееву, Елизавету Борисову, Аграфену Иванову и Аграфену Абрамову40.
Нарочитая роскошь требовала значительных расходов. Жалованье придворных было немалым (камергер получал 1356 рублей 20 копеек; камер-юнкер — 518 рублей 55 копеек, что намного превосходило доходы простых обер-офицеров), но его постоянно не хватало. При Анне даже вельможи тяготились «несносными долгами». К примеру, Артемий Волынский искренне считал возможным «себя подлинно нищим назвать». «Нищета» была, конечно, весьма относительной, но зато давала повод императрице проявить милость и щедрость к тем, кто их заслуживал, за счет своих «комнатных» средств.
Завидная невеста и неудачливый жених
В этой атмосфере вступала в свою взрослую жизнь девочка, еще недавно не обладавшая сколько-нибудь определенным положением в обществе, а теперь оказавшаяся в центре внимания придворных и дипломатов. Дело было не только в родственных чувствах ее императорского величества. У Анны Иоанновны не было детей. Даже если признать, что младший из сыновей Бирона Карл Эрнст, родившийся в 1728 году и уже с четырехлетнего возраста «служивший» капитаном Преображенского полка, являлся на самом деле ее ребенком, предъявить мальчика в качестве наследника было немыслимо, а почти сорокалетней императрице было не за кого выходить замуж.
Правда, в 1730 году в Москву внезапно явился странствующий по Европе португальский принц Эммануэль. Знатный вояжер рассчитывал с австрийской помощью заключить выгодный брак — безразлично, с какой именно представительницей российского правящего дома, — но вел себя даже по меркам не отличавшегося особой утонченностью российского двора весьма неуклюже. Анне Иоанновне с Бироном залетный жених был совсем не нужен, и как только он это понял, тут же предложил руку ее сестре. Неразведенная Екатерина Ивановна убежала от гостя в слезах, а не слишком стеснительный принц был готов удовольствоваться ее дочерью — благо в ней многие видели наследницу престола. Однако Остерман и влиятельный обер-шталмейстер Карл Густав Левенвольде выступили против этого брака и сватовство удалось предотвратить, о чем сам Бирон писал Елизавете Петровне в оправдательной записке о своей службе при русском дворе.
Надоедливого жениха с почетом и подарками сплавили из Петербурга. Проблема, однако, осталась, ведь порядок престолонаследия в любой монархии являлся основным законом, обеспечивавшим стабильность государства. Случайно занявшая престол Анна Иоанновна должна была закрепить его за династической ветвью царя Ивана Алексеевича, но эта ветвь включала лишь двух ее сестер: не разведенную с буйным мекленбургским герцогом Екатерину и горбунью Прасковью, бывшую замужем за петровским генералом И. И. Дмитриевым-Мамоновым. Ни та ни другая по указанным причинам на престол претендовать не могли. В то же время имелись потомки Петра I: дочь Елизавета и внук, голштинский принц Карл Петер Ульрих, указанные как наследники в завещании Екатерины I. Этот документ, объявленный в 1727 году, но молчаливо обойденный при «выборах» Анны в 1730-м, необходимо было лишить юридической силы.
По-видимому, царица поначалу действительно хотела сделать наследницей племянницу, «благоверную государыню принцессу» (во всяком случае, дипломаты в 1730 году именно так оценивали ее положение при дворе). Но то ли Анна-старшая не пожелала юной родственнице одиночества на троне, то ли не увидела в ней необходимых для «женского правления» качеств. «С этого времени вице-канцлер граф Остерман и обер-гофмаршал граф Левенвольд часто начали заговаривать с императрицею о порядке престолонаследия в России, вкрадчиво изъясняясь, что необходимо было бы принять надлежащие к тому меры. Императрица, настроенная подобными внушениями, поручила Остерману и Левенвольду обсудить этот вопрос вдвоем и доложить ей о результатах своих совещаний» — так в середине XVIII века объяснял ситуацию императрице Елизавете Петровне бывший фаворит и герцог Эрнст Иоганн Бирон, в то время живший в ссылке в Ярославле. По его словам, еще в 1730 году Остерман и Карл Густав Левенвольде посоветовали Анне Иоанновне не назначать племянницу наследницей, а поскорее выдать ее замуж за «иностранного принца», чтобы выбрать из детей от этого брака наследника мужского пола, «не стесняясь правом первородства».
Логика в этом предложении была: мужчина-наследник с безупречно породистой родословной выглядел бы предпочтительнее и незаконнорожденной Елизаветы, и голштинского «чертушки» — сына ее сестры Анны. Заодно стоило заблаговременно умерить возможные претензии на трон самой мекленбургской принцессы — кто знает, как она может повести себя, когда подрастет? И, конечно, надо было исключить влияние ее беспокойного родителя-герцога, который, считал Бирон, «не упустил бы случая внушать дочери гибельные покушения на спокойствие императрицы»41.
Двенадцатилетняя девочка оказалась в центре внимания придворных группировок и дипломатических интриг. Клавдий Рондо отметил в своих донесениях даже слухи о возможном браке дочери герцогини с голштинским принцем. Такой «марьяж» объединял бы две линии династии. Но министры Анны Иоанновны явно не желали объединять российские интересы с голштинскими, памятуя о том, как Екатерине I в 1726 году чуть было не пришлось из-за зятя-герцога объявить совершенно ненужную России войну с Данией. Как признал Остерман после своего ареста в 1741 году, в узком кругу приближенных Анны Иоанновны обсуждался вопрос об устранении от наследования престола потомков Петра I, прежде всего Елизаветы, путем выдачи ее замуж «за отдаленного чюжестранного принца». Но министры Анны ничего не могли сделать с «ребенком из Киля» — сыном Анны Петровны и голштинского герцога Карла Фридриха.
Обстоятельный Остерман подготовил целый доклад на тему о возможных женихах для нашей героини, который больше походил на обзор внешнеполитических связей страны. В итоге министр признал «наиспособнейшим» кандидатом члена «прусского королевского дому», вторым назвал принца из «бевернского дому», каковой был бы угоден и Австрии, и Пруссии42. Анна Иоанновна долго думала. Манифест от 17 декабря 1731 года повелел подданным (на основании петровского закона о престолонаследии 1722 года) вновь присягать самой государыне «и по ней ее величества высоким наследникам, которые по изволению и самодержавной ей от Бога данной императорской власти определены, и впредь определяемы, и к восприятию самодержавного российского престола удостоены будут»43. Подданные, почесав затылки, присягнули неизвестным наследникам — с не сделавшими это разбиралась Канцелярия тайных розыскных дел. Но конкретного имени преемника императрица назвать пока не могла, власть не получила прочного юридического основания, и претензии на трон могли заявить различные претенденты.