Менее деликатные современники судачили о проблемах у принца по мужской части. Много лет спустя находившийся в ссылке в Казани полковник Иван Ликеевич поведал приятелям, что в 1739 году медовый месяц молодых начался с конфуза: императрице доложили, что «Антон Улрих плотского соития с принцессой не имел, и государыня на принцессу гневалась, что она тому причина. И после де того призывали лекарей и бабок, и Улриха лечили. И принцесса де с мужем своим жила несогласно, и она де его не любила, а любилась с другими»⁷³. За неуместные подробности Ликеевич был навечно заточен в 1758 году в Свияжский Богородицын монастырь.

Пышная свадьба не улучшила отношений молодоженов, а скандальное начало супружеской жизни — и подавно.

Поэтому нам кажется неправдоподобным предположение маститого искусствоведа H. M. Молевой, что знаменитый автопортрет художника Андрея Матвеева с женой на самом деле написан не в 1729 году, а на десять лет позже и изображает Антона Ульриха и Анну Леопольдовну⁷⁴. На портрете молодой с гордостью и нежностью обнимает юную супругу — зрителю и без пояснений понятно, что эти двое любят друг друга и счастливы. У наших же героев таких отношений не было никогда. Да и изображенный темноволосый и круглолицый мужчина ничем не напоминает мужа Анны — щуплого блондина Антона Ульриха; женское же лицо повреждено и сильно записано позднее, что сделало его старше⁷⁵.

Начало брака племянницы огорчало и саму Анну Иоанновну, которая желала как можно скорее получить наследника престола. Неудачливый Антон Ульрих как назло постоянно попадал впросак — то являлся во дворец в черном туалете, хотя было известно, что государыня не выносит этот цвет; то залезал в долги, то ссорился с супругой. Бирон не преминул доложить обо всём императрице, та позвала принца к себе и обвинила его в скрытности: он-де более откровенен с чужими людьми, чем с ней, любящей его, как сына. Она уже не скрывала раздражения — и Бирон сообщил посланнику Кейзерлингу, что государыня не хочет допускать молодых к своему столу и намерена приказать им обедать в отведенных им комнатах⁷⁶.

Супружеские ссоры открывали фавориту простор для интриги, но он всё чаще не мог — или не хотел — скрывать своего раздражения. Например, герцог прямо заявил и так-то не обольщавшемуся насчет отношения к нему супруги Антону Ульриху: «Я, по крайней мере, знаю, что, когда вы за нее сватались, она сказала, что лучше бы положила голову на плаху, чем выходить за вас. Против вас у меня нет ничего; итак, вместо того, чтобы во всём слушаться жены, советую вам вытолкать в шею тех, которые делают ей такие прекрасные внушения. Я очень хорошо знаю, какие чувства она питает ко мне; но я в милостях ее не нуждаюсь, да и никогда нуждаться не буду». О самом принце в беседах с дипломатами он отзывался довольно презрительно: «Всякий знает герцога Антона Ульриха как одного из самых недалеких людей, и если принцесса Анна дана ему в жены, то только потому, чтобы он производил детей; однако он, Бирон, считает герцога недостаточно умным даже для этой роли».

Обиженный герцог горячился и портил отношения с «молодым двором», что для опытного придворного было недопустимо. К тому же он ошибся в оценке способностей принца. Молодые исполнили свою династическую обязанность — 12 августа 1740 года не отходившая от роженицы ни на час Анна Иоанновна восприняла от купели долгожданного наследника, названного по прадеду Иоанном. 3 сентября в табель «высокоторжественных дней» в качестве официальных праздничных дат были вписаны дни рождения и тезоименитства «внука ее императорского величества, благоверного государя принца Иоанна» (соответственно 12 и 29 августа)⁷⁷.

С этим Бирон не мог ничего поделать. Но он отыгрался на претенденте на роль первого министра будущего царствования — Артемии Петровиче Волынском. Того, что называется, понесло. Кабинет-министр всё реже являлся к Бирону, жалуясь: «…пред прежним гораздо запальчивее стал и при кабинетных докладах государыне герцог больше других на него гневался; потрафить на его нрав невозможно, временем показывает себя милостивым, а иногда и очами не смотрит». «Ныне пришло наше житье хуже собаки!» — считал Волынский, сокрушаясь, что «иноземцы перед ним преимущество имеют».

Последним триумфом Волынского стал знаменитый праздник со строительством Ледяного дома и устройством в нем свадьбы шута императрицы Михаила Голицына с ее любимой калмычкой Авдотьей Бужениновой с участием диковинных «скотов» и подданных из разных концов империи. Торжество удалось на славу: «В день свадьбы все участвовавшие в церемонии собрались на дворе дома Волынского, распорядителя праздника; отсюда процессия прошла мимо императорского дворца и по главным улицам города. Поезд был очень велик, состоя из 300 человек с лишним. Новобрачные сидели в большой клетке, прикрепленной к спине слона; гости парами ехали в санях, в которые запряжены разные животные: олени, собаки, волы, козы, свиньи и т. д. Некоторые ехали верхом на верблюдах. Когда поезд объехал всё назначенное пространство, людей повели в манеж герцога Курляндского. Там, по этому случаю, пол был выложен досками и расставлено несколько обеденных столов. Каждому инородцу подавали его национальное кушанье. После обеда открыли бал, на котором тоже всякий танцевал под свою музыку и свой народный танец. Потом новобрачных повезли в Ледяной дом и положили в самую холодную постель. К дверям дома приставлен караул, который должен был не выпускать молодых ранее утра». Из этого описания, сделанного Манштейном, между прочим, следует, что и Бирон должен был принимать участие в задуманном его соперником празднике, что едва ли его обрадовало.

Можно посочувствовать несчастному Голицыну-«Кваснику» (внуку фаворита царевны Софьи) и посетовать на пошлость развлечений — но надо признать, что «шоумейкером» Волынский оказался хорошим. Представление, несомненно, имело успех как раз потому, что отвечало вкусам не только императрицы, но и прочей публики. «Поезд странным убранством ехал так, что весь народ мог видеть и веселиться довольно, а поезжане каждый показывал свое веселье, где у которого народа какие веселья употребляются, в том числе ямщики города Твери оказывали весну разными высвистами по-птичьи. И весьма то было во удивление, что в поезде при великом от поезжан крике слон, верблюды и весь упоминаемый выше сего необыкновенный к езде зверь и скот так хорошо служили той свадьбе, что нимало во установленном порядке помешательства не было», — искренне радовался забаве вместе с остальными зеваками гвардеец Василий Нащокин.

Однако для того чтобы удержаться у власти, одних режиссерских способностей было мало. Неумеренными амбициями Артемий Петрович насторожил многих, а главное — настроил против себя ключевые фигуры аннинского правительства — Бирона и Остермана. После успеха Волынского Бирон нанес ему удар. В челобитной императрице обер-камергер и герцог предстал ее верным слугой, который «с лишком дватцать лет» несет службу, «чинит доклады и представления», тем более сейчас, когда один министр Кабинета «в болезни», второй «в отсутствии», а третий (Остерман) «за частыми болезнями мало из двора выезжает». Волынский же, подав письмо против тех, кто «к высокой вашего императорского величества персоне доступ имеет», возвел «напрасное на безвинных людей сумнение». Бирон просил защитить его честь и достоинство и потребовать от Волынского, чтобы «именование персон [было] точно изъяснено».

Курляндец также обвинил кабинет-министра в происшествии 6 февраля 1740 года, когда Волынский посмел «в покоях моих некоторого здешней Академии наук секретаря Третьяковского побоями обругать». Как писал в слезной челобитной сам поэт В. К. Тредиаковский, еще накануне «его превосходительство, не выслушав моей жалобы, начал меня бить сам перед всеми толь немилостиво по обеим щекам; а притом всячески браня, что правое мое ухо оглушил, а левый глаз подбил, что он изволил чинить в три или четыре приема». Министр всего лишь потребовал от него написать вирши на шутовскую свадьбу в Ледяном доме; но вызванный в неурочный час на «слоновый двор» (штаб подготовки этого «фестиваля») стихотворец возмутился, а Волынский, который никак не мог допустить помехи торжеству, лично «вразумил» его.