Все трое суток дороги в вагоне царила приятная ресторанная атмосфера с практически непрерывными песнопениями и даже попытками литовцев продемонстрировать некоторые элементы национальных танцев. Засранец проводник обещаний своих, конечно, не сдержал, и за Уралом напустил в вагон тучу живописных бичей. Узлы, мешки и прочая кладь заполнили все проходы, а бичи сначала робко, а потом все уверенней втягивались в орбиту нашей веселой компании.
Наконец, где-то в районе Тайшета, к нам ввалился гигантский детина с двумя объемистыми мешками. Один из мешков совершенно автономно совершал хаотичные движения и временами трогательно посапывал. Добрый молодец окинул веселых пассажиров опытным взглядом слегка выпученных, налитых кровью глаз, и на его сизой роже, покрытой жесткой пегой щетиной, отразился неподдельный восторг.
— Сосибиррь — страна чудес! — С этим кличем он выхватил из-под плаща двухлитровую бутыль какого-то мутного озверина и, выдернув зубами пробку, скрученную из газеты, стал наполнять услужливо протянутые публикой стаканы.
Прибалты хотели вновь предаться хоровому удовольствию, но сибирский гость сделал грозный запрещающий жест. С шумным бульканьем он проглотил фиолетовое содержимое стакана и на секунду замер, видимо, прислушиваясь к действию зелья на организм. Затем удовлетворенно откинулся назад, разинул усеянную желтыми бивнями пасть и жутким голосом завопил:
— Бррродяга Байкаллл перрреехал…
Посуда на столе звякнула, представители западной цивилизации побледнели, вертевшийся на полу мешок пронзительно завизжал.
Поезд прибыл в Нижнеудинск ночью, я вышел на плохо освещенный перрон и двинулся к пустому вокзалу. От дверей бросил прощальный взгляд на веселый поезд. Окна вагонов неярко светились синеватым ночным светом. Все спали, только из нашего доносился стройный хор, на фоне которого рельефно выделялся крутой бичевский бас. Мне показалось, что он уже пел по-литовски.
Несмотря на трое суток, проведенных в дороге, я чувствовал себя отдохнувшим, если не телом, то душой точно. Напевая «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах…», забавный, прошу заметить, парадокс, я вошел в чужой темный город.
В единственную гостиницу Нижнеудинска я устроился без особых проблем, две трети номеров были пусты. Мне достался одноместный «люкс» с телефоном, холодильником и парой сотен крупных, как сливы, тараканов.
Главной целью был аэропорт, и уже в восемь утра следующего дня я вылез из пропыленного автобуса, остановившегося у невзрачного зеленого барака с огромной, во всю стену, надписью: «Аэрофлот — самая крупная авиакомпания мира».
За бараком раскинулось грунтовое летное поле, обнесенное ржавой, местами порванной сеткой. На поле стояли пара древних, облупленных бипланов и штук шесть свежих на вид вертолетов МИ-8. Судя по состоянию полосы, «Боинги» самая крупная компания мира не принимала.
Документ, приколотый возле окошечка кассы, назывался «коммерческое расписание». Из его содержания следовало, что к услугам желающих вылететь в Алыгджер, Нерху и Гутары аэропорт мог предложить комфортабельный фанерный лайнер АН-2. Суть же «коммерции» заключалась в том, что путешественникам, решившимся на полет на этой воплощенной скорби мирового авиастроения, следовало обождать до того момента, когда все билеты будут раскуплены. Когда же наступит сей счастливый момент, оставалось загадкой — аэровокзал был абсолютно пуст.
Ну что же, буду первым пассажиром. Пропихнув в окошечко кассы паспорт и требуемые расписанием семь рублей, я вежливым покашливанием разбудил толстую даму в авиационной форме, сладко похрапывающую в кресле кассира.
— Один билет в Алыгджер, пожалуйста.
Дама, подавив зевок, потянула к себе деньги. Готовясь заполнять билетную книжку, она пролистала паспорт и недоуменно взглянула на меня:
— А разрешение?
— Простите?
— Ну, разрешение на полет?
— Какое разрешение? Здесь же не погранзона?
Паспорт с деньгами были выпихнуты обратно.
— Получите разрешение в исполкоме. Без него билеты не продаем!
Окошечко с треском захлопнулось. Вот те на! Что за странный пропуск? Что там, в горах, военный объект, что ли? Что же является основанием для разрешения на полет? Придется обратно в город ехать.
— Разрешение выдаем гражданам, постоянно проживающим в этих поселках или по их приглашению, зарегистрированному у нас. Или в случае острой служебной необходимости. — Аппетитная секретарша в исполкоме с интересом стрельнула глазками, эффектным жестом поправила прическу.
— У меня как раз острая необходимость, — сказал я с интонацией альфонса.
— Приносите командировку, ходатайство. Пал Палыч рассмотрит. Он сегодня будет целый день.
— Обязательно. Через часок зайду.
— Заходите, заходите. — Опять тот же эффектный жест.
Эх, лапочка! Нет у меня, увы, ни командировки, ни ходатайства. Ну-ка, двинем опять в аэропорт, может, кто-то летит к тофаларам, даст Бог, познакомимся, поговорим.
К десяти часам утра клиентов у самой крупной компании прибавилось. Человек шесть составляли молчаливую очередь у кассы. Нет, в горы никто не летел.
Я вышел из барака и прошелся вдоль ржавой загородки. Ни одна машина пока не разогревалась. Недалеко от здания стоял постамент, на нем — отслуживший свое вертолет МИ-4. Застал я еще такие галоши на Камчатке.
Совсем рядом с аэропортом текла мелкая речка, судя по всему — Уда. За рекой поднимались невысокие сопки, покрытые стройным сосновым лесом. Пейзаж был симпатичным, мне захотелось прогуляться вдоль реки, тем более что до следующего автобуса было еще порядочно времени.
Не успел я перейти дорогу, как на повороте показался автомобиль. Надо же, свежий семисотый БМВ! Как процветает провинция! Из машины вышли трое подтянутых, хорошо одетых мужчин среднего возраста. Тот, что повыше, нес кейс, остальные — большие сумки вишневой кожи. Не заходя в аэровокзал, они быстро направились к летному полю. Калитку перед ними распахнул как из-под земли взявшийся здоровяк в кожаной пилотской куртке. Тотчас же затарахтел двигатель одного из вертолетов. БМВ лихо развернулся и стремительно рванул по направлению к городу.
Я подошел к парню у калитки.
— Куда борт пойдет? Не в горы?
— Спецрейс. Пассажиров не берут. — Он окинул меня холодным, подозрительным взглядом и демонстративно отвернулся.
Продолжать разговор смысла не имело. А тут и автобус подошел. Опять почти пустой. Я забрался в салон и взглянул на поле. Очень любопытно! Господин с кейсом вернулся от вертолета и о чем-то разговаривал с малым у калитки. Малый ткнул в сторону автобуса и пожал плечами. Мой взгляд на секунду скрестился с внимательным взглядом высокого мужчины. Так впервые я увидел Станислава Кедрова. Или, лучше сказать, мы впервые увидели друг друга.
Если бы хоть на мгновение я тогда мог предположить, к каким последствиям приведет эта мимолетная встреча, я бы моментально покинул этот поганый городишко! Так нет же, наоборот, заинтересовался, запомнить постарался это худое, с резкими чертами лицо.
Не успел автобус отъехать от аэропорта, как защитного цвета вертолет поднялся в воздух, сделал круг и не спеша запыхтел по направлению к Саянам, чьи острые вершины смутно виднелись в синеватой дымке на юге. Один рейс в горы сегодня все же состоялся.
Три последующих дня я шакалил по городу в поисках любой информации о Бирюсинских приисках.
Подшивки местной прессы в библиотеках, краеведческий музей, снова аэропорт, вокзал и, конечно, все имеющиеся в городе кабаки. Ничего!
В газетах никаких реляций о трудовых победах славных золотодобытчиков к всяческим праздникам и юбилеям. В музее сведения о золоте относились к временам Джучи-хана, с тех пор ничего нового. Что вы, что вы! Какие там лагеря?! Самое ценное, о чем мне поведали, кроме показа облезлого головного убора из перьев и траченного молью бубна, якобы принадлежавших шаману, это то, что тофалары разводят самых крупных в СССР оленей.
Вне себя от радости по поводу этих животноводческих успехов, я погрузился в гадюшную атмосферу кабаков. Весь цветистый пьяный треп, выслушанный мной за сорок восемь часов с редкими перерывами на тяжелый похмельный сон, сводился к следующим трем версиям. Первая. На Бирюсе сейчас никого и ничего нет. Вторая. На Бирюсе моют золото «дикие» старатели, между собой и с незнакомыми людьми они общаются с применением огнестрельного оружия.