Настал день, когда сирены воздушной тревоги завыли в пять утра, потом в семь часов и в восемь тоже. В полдень выла лишь одна сирена. Другие установки были разбиты, их обломки вместе с кусками кирпича, разбитыми дверями и окнами валялись под грудами пыли и щебня. Отец сказал: «Наше счастье, что американцы не бросают зажигательных бомб».

С десяти часов мы сидели в убежище. Жутко проголодались. Но никто не решался сходить домой за едой — боялись покинуть убежище. В убежище не было туалета. Люди ходили по нужде в угол. Шурли Бергер пел:

Госпожа Бреннер громко возмущалась, без конца повторяя: «Знал бы это фюрер!» Госпожа Бергер, мама Шурли, посмотрела на нее в упор и медленно процедила: «Знаете, что я Вам скажу? Пусть Ваш фюрер поцелует меня в задницу!» Все ей одобрительно кивали.

Когда бомба угодила в наш дом, грохот был сильный, но не сильнее, чем часом раньше, когда рухнул соседний дом. Подвал наполнился пылью, со стен посыпалась штукатурка и осколки кирпича. Один камень угодил в голову господина Бенедикта. Тот, здорово струхнув, ринулся из подвала. Но его остановили. Он размахивал кулаками, попадая в тех, кто стоял на его пути. Мне больно досталось в живот.

Соседка плакала: «Нас засыпало! Мы погребены! Мы не выберемся отсюда!» Но нас вовсе не засыпало. Подвальная дверь, сорванная с петель, лежала на лестнице, на нее упали витая решетка, стремянка и птичья клетка нашей дворничихи (без птицы), какие-то обломки и много-много пыли. Убрать все это было нетрудно.

Внешне наш дом был похож на кукольный домик. Половина его рухнула, другая половина обнажилась. Можно было разглядеть часть уцелевших квартир. Лестничных пролетов как ни бывало.

Госпожа Бенедикт не верила, что платяной шкаф, прислоненный к розовой стене второго этажа, — ее шкаф. Потом поверила. Но никто не соглашался достать ей оттуда теплое пальто. Я решила двинуть через развалины. Вообще-то это запрещалось — в любой момент все могло обвалиться. Но сейчас никто обо мне не заботился.

Среди руин попадались знакомые вещи: напольные часы господина Бенедикта, наш зеленый кухонный занавес, соседкина коричневая полоскательница, часть красного бархатного дивана госпожи Бреннер. Я нашла колесо от кукольной коляски, но не была уверена, что от моей. Еще мне попалась большая белая коробка. Под стружкой в ней лежали двенадцать ярких елочных шаров. Все целенькие! Я обтерла с них пыль.

Куча развалин, в которой я ковырялась, была метров пяти высотой. Мне нужна была палка, большая палка. Подо мной, в глубине, должна находиться моя кровать. А может, я сидела над кухней?

Захотелось пить. От пыли всегда хочется пить. Губы у меня слиплись, язык прилип к гортани. Я сползла с кучи.

Бабушкина квартира уцелела. Правда, от кухни осталась половина, с комнатой же ничего не случилось, только потолок треснул. Сестра боялась туда входить, из-за трещины, дедушка остался с нею в половине кухни. А я с бабушкой вошла в комнату.

Бабушка собрала разбитые цветочные горшки, осколки оконного стекла, стерла пыль с мебели. Я сидела на пыльной кровати и рассматривала трещину в потолке.

Мама побежала в управление взять справку о том, что нас разбомбило. Иметь такую справку очень важно! По справке давали одеяла, одежду и даже туфли на коже. Но только при подтверждении, что все погибло.

Отец поковылял в госпиталь. Он должен быть там в пять часов. Идти ему предстояло дольше обычного. Во время налета его израненные, гноящиеся ноги завалило обломками кирпича. Бабушка, высунувшись в разбитое окно, глядела ему вслед и бормотала, а так как была глухой, бормотала очень громко: «Бедный парень, бедный парень!» Потом еще громче: «Эти сволочи! Ублюдки! Собаки! Преступники! Что они натворили!»

Дедушка пришел из кухни, чтобы оттащить бабушку от окна.

— Юли, Юли! Послушай же, Юли! Управдом обходит развалины!

Посредине комнаты бабушке удалось вырваться. Она ударила обеими руками по столу и свалилась на него. Ноги у нее дергались, она продолжала кричать: «Преступники! Преступники!» Дедушка пытался закрыть ей рот. Она его укусила. «Ой-ей-ей!» — вскрикнул дедушка. Наконец бабушка замолкла, больше не кричала, не барабанила по столу, ноги ее больше не дергались. Она лежала на столе и плакала, дедушка снял с нее очки, достал из кармана платок, дал его бабушке.

Мама вернулась из управления. Она принесла справку и два одеяла. Платьев и башмаков ей не досталось. А я все рассматривала трещину. Постепенно темнело. Трещину было трудно разглядеть. Но я хотела ее видеть.

— Темно! Зажгите свет! А то трещина увеличится, и потолок упадет мне на голову!

Мама ответила, что электричества нет, все разрушено, керосиновых ламп тоже нет. Но бабушка нашла огарок свечи и зажгла его. Пламя беспрерывно колебалось, потому что в окнах не было стекол и ветер дул прямо в комнату. Бабушка с огарком в руке взобралась на стол осмотреть трещину. Та не увеличилась. Успокоенная, я заснула.

Госпожа фон Браун

Вилла госпожи фон Браун

Предложение

Утром к нам пришла госпожа фон Браун. Я проснулась в бабушкиной постели. Возле меня спала сестра. Она стонала во сне. Ее лоб и нос были все в пыли.

Крючконосая госпожа фон Браун, в плюшевом пальто, стояла в бабушкиной комнате.

— Вашу квартиру тоже разбомбило? — спросил дедушка.

Госпожа фон Браун высокомерно покачала головой: мол, ее не касаются подобные вещи.

Она села рядом со мной. Я отодвинулась. Старуха постучала по полу серебряной тростью. Поднялась пыль. Бабушка принесла тряпку, вытерла пол.

Госпожа фон Браун наконец заговорила:

— За городом, в Нойвальдегге, у меня есть летняя вилла.

Могла бы и не говорить — об этом знала вся округа. Ее вообще все хорошо знали. Она была очень старой, очень богатой и очень важной. Еще она была нацисткой. И вот русские подошли к Вене, американцы нас бомбили. Быть нацисткой стало нелегко. Старуха фон Браун убедилась, что фюрер и фатерлянд[2] не нуждаются в ней здесь, в Вене, и решила ехать в Тироль, жить там в крестьянской усадьбе. (Такие, как Браун, всегда имеют про запас крестьянскую усадьбу.)

В тирольской усадьбе поспокойнее, там нет русских и там не бомбят. Но госпожа фон Браун опасается за свою прекрасную виллу. Не хочется ее оставлять без присмотра в такое ужасное время. Даже в Вене, продолжала фон Браун, и то полно всякого сброда. Она нуждается в ком-то, кто бы присмотрел за виллой, пока она будет в Тироле. Она предлагает нам охранять ее виллу.

Бабушка не понимала, что нужно госпоже фон Браун.

— Чего она хочет? Что она говорит?

Дедушка кричал ей в ухо о предложении фон Браун. Бабушке оно не понравилось. Она смотрела на трещину в потолке:

— Продержится! Продержится дольше, чем тысячелетний гитлеровский рейх!

Дедушка вздыхал. Ему хотелось уйти. Но бабушка сверлила его взглядом. Дедушка тоже предпочел комнату с трещиной.

— К сожалению, уважаемая госпожа, Юли не хочет. Мы не можем! — сказал он старухе.

У моей мамы не было комнаты, даже с трещиной в потолке. И она приняла предложение фон Браун, даже ее поблагодарила.

Госпожа фон Браун приказала нам не трогать бидермайеровскую мебель, свернуть ковры, регулярно мыть окна, поливать цветы в саду, не царапать паркет, держать садовую калитку и входную дверь на запоре. Мама ей все пообещала. Я жутко разозлилась из-за того, как мама униженно твердила крючконосой перечнице:

— Конечно, госпожа фон Браун! Непременно, госпожа фон Браун! Само собой разумеется, госпожа фон Браун!