Но до чего ж непотопляем род людской!

«У тебя, милочка, совесть так же обрезана, как и халатик! Это, милочка, демонстрация трудящихся, де-мон-стра-ция! А не стриптиз! Именно позорить нашу колонну мы не позволим!»

Чей это голос?

«Не может быть!» – воскликнул бы тот, кто расстался с Ядовитовной в момент ее краха. То есть когда ее клочки скорострельно вылетали из главного больничного корпуса, едва тоже не разнесенного дедом заодно с виновницей.

И тем не менее. Месяца не прошло – вот она, снова при деле. На высоком руководящем посту распорядителя больничной колонны. Расставляет сестер по шеренгам, распределяет наглядную агитацию, наводит общий порядок. И, как всегда, кого-то так же неутомимо обличает. В данном случае – в неуважении к флагу. Кто же обидчик и неуважитель? Конечно же мини-халатик юной практикантки из медучилища. Такое оскорбление! Эра «мини», победоносно шествующая по всему белу свету, еще только боролась за место под солнцем в нашем верном исконности городе. «Ты, милочка, под каким флагом идти собралась? Мода тебе наша не нравится? Может, тебе и флаг наш не нравится?»

– А я вам не обязана! – гордо и отчаянно вскинут нежный подбородок. Резкий поворот, марш из шеренги. Не хотите – не надо! Майский ветер, играя, так и стремится вовсе открыть прелестные молоденькие ножки. Одной рукой держа коротенькую полу, другой – начес на голове, изгнанная, но непобежденная, шасть снова к подружкам в середку колонны.

Доктор Рыжиков всегда становился в хвостовые шеренги. К шоферам, кочегарам, плотникам, прачкам, электрикам. Сейчас к нему уже примостился шофер «скорой» Гена Пузанов. Он щелкал семечки и поигрывал голубым шариком, привязанным ниткой за палец.

– А вот я, например, на бюллетене, – тут же раздался столь хорошо знакомый Генин скрип. – Имеют меня право вызывать или нет? А то если не явишься – праздничную премию не получишь. Это что? Ее вообще везде до праздника дают, если говорить про людей. А завгар: или на дежурство, или на демонстрацию. Ладно, пойду. Но если теперь обострение, вот вы как врач скажите, кто отвечает? Я не в том, что против демонстрации, мне самому, может, интересно с людями потолкаться, свежим воздухом подышать. Но ты же не присылай ко мне посыльного… как к врагу! Ты подожди, я сам, может, первый приду…

Доктор Рыжиков ждал, как Гена перейдет в сей раз к Пушкину, но тут его потянули с другой стороны:

– А можно мне на демонстрацию?

Он оглянулся на тихий голосок и чуть не подпрыгнул.

– И, конечно, во главе всей колонны! И на белом коне!

В ответ ему несмело улыбнулась больная Исакова. Прекрасная, воинственная и неузнаваемая Жанна. Не в синем больничном халатике, а в шелковом розовом платье, как видно, принесенном мальчиком. Он стоял рядом с бледным и особенно независимым лицом. Но в то же время чуть поддерживал Жанну под локоть. Но так, чтобы всем было видно, что она и ходит, и стоит абсолютно сама. Опираясь на палочку – но не на костыль же!

– Конечно, идем! – без тени сомнения согласился на это лекарство лечащий врач. – Ты слева, я справа, а она в середине. Если в нашей колонне не окажется такого замечательного платья, то ее на центральную площадь не пустят, как же посмеем не взять?

Жанна счастливо засмеялась. Мальчик с серьезным лицом зашел слева и взял ее под локоть, хотя до выхода было еще далеко.

– Мы тебя из комсомола исключим! – раздалось в середине колонны. – Еще смеет именно умничать! Мы буржуазную мораль с собой под флагом на демонстрацию не понесем!

Мини-халатик вторично вздернул гордый подбородочек, вторично круто повернулся, вторично прошел вдоль колонны, придерживая полу и прическу, и вторично нырнул в толпу. В ее далекий от начальства хвост. В шеренгу, состоящую из доктора Петровича, Гены, Жанны Исаковой и ее серьезного мальчика. Губы халатика дерзко шептали: «Подумаешь, я ей не обязана… Пусть сама ходит в своей смирительной…» Слесари и шофера одобрительно захмыкали, радуясь такому соседству и уважая упрямую самостоятельность халатика.

– А это кто оставил?! – раздался истошный вопль Ады Викторовны, как будто кто-то, зашив полость живота, оставил снаружи забытый желудок.

К фонтану был приставлен изрядный плакат, брошенный каким-то хитрецом. Ада Викторовна боролась с ним под ветром, как парусник, потерявший управление. Все от нее отодвигались, как от гриппозной. Свободные руки прятались за спину. В арьергарде колонны народ потверже и посамостоятельней. Иди ты… Это еще потом с площади переться обратно в больницу, сдавать агитацию в склад, а все хотят прямо оттуда разбежаться домой. Лица подсобного персонала становились суровей и непроницаемей, как будто он не узнавал или не признавал в Аде Викторовне начальство колонны. И вообще чего ей здесь надо? Вот Гена Пузанов отвернулся и сплюнул в сторону семечную шелуху, хотя Аду с умоляющим взором несло прямо на него. Он посторонился, давая ей дорогу. Уже падая, она почувствовала прочную опору и кем-то возвращенную уверенность. Чья-то крепкая рука взяла злополучный шест. Рука доктора Рыжикова.

– Ах, Юрочка… – отдышалась она. – Ты всегда выручаешь… Только это нужно нести впереди. Понесли в первую шеренгу, я там тебе место освобожу… Пошли, золотко.

Как с гусыни вода!

– Поближе к начальству… – флегматично пробурчал Гена, сплюнув шелуху. – Конечно…

Ему сразу стало намного скучнее в этой замыкающей шеренге.

Но золотко осмотрело свое погрустневшее войско и чисто по-рыжиковски вздохнуло:

– Да нет, не заслужил… Уж буду лучше с тыла прикрывать. Впереди победители…

Ада Викторовна была инициатором соревнования в больнице за право идти на демонстрациях в первых рядах.

– Да, Юрочка, ты же у нас самый трудолюбивый, все это знают… Это итоги, понимаешь? С них всегда начинают… Ну идем, Юра!

Фамилии заслуживших почетное право всегда вывешивались перед праздниками на доске объявлений. Рыжиковской там давно не бывало.

– Это подлог, – сказал он. – Люди достойные будут идти с недостойными, и это их обидит. Все соревнование потеряет смысл.

– Ну мы тебя внесем! – прельщала Ада Викторовна. – Внесем и объявим! Без этого нельзя.

– Без подлога? – простодушно спросил доктор Петрович.

– Без плаката! – укорила его Ада Викторовна. – Ну, Юра, ты всегда так… Тебе бы только шуточки… Тогда надо вперед взять, отдать кому-нибудь…

– Пожалуйста… – вытянул руку с шестом, как в приветствии, доктор Петрович.

– Пожалуйста! – повеселел Гена Пузанов, довольный, что заднее общество сохранило приличных людей.

Плакат, добросовестно сбитый плотником и художником, по весу и конструкции был под силу двоим, а по шесту предназначался одному. Ада Викторовна поняла, что другого охотника не найти, и сникла.

– Как же так: итоги – сзади… Ну, как знаешь… Это мне непонятно… А это что такое?! Ты здесь откуда взялась? Я кого переодеваться отправила?!

Она тут же сорвалась на крик, обнаружив наконец-то, что снова от нее пряталось, – мини-халатик.

– Нет, это невыносимо! А ну-ка убирайся! Товарищи, да как же вы терпите! Ведь она ваши ряды позорит! Ведь позорит же, правда?

– Да нет, не очень… – сказал от имени ухмыляющихся товарищей доктор Петрович. – Товарищи особенно не возражают… Пусть товарищ идет…

– Пусть халат сменит, тогда и идет! – даже в лице исказилась от нравственности Ада Викторовна. – Убирайся, пока я…

– Пока вы что? – осмелел под прикрытием доктора Рыжикова мини-халатик. – В наше стране на демонстрации ходить не запрещается! У нас свобода, к вашему сведению!

– Свобода, но не для голых! – вышла из себя от таковых конституционных дерзостей дочь мягкой мебели, как будто не подозревая, что уже этим летом она, как и большинство женщин планеты, поднимет все свои платья и юбки, а также медицинские халаты на два сантиметра выше соблазнительных колен. А к осени – еще на сантиметр. – А это что за посторонние? – Взгляд начальницы упал на Жаннино платье. Ее кружевные крахмальные воротничок и отвороты даже съежились. – Это больная! – уличила Ада. – Больная на параде! Ха-ха-ха! Вот это именно новость! Ну посмотрите, и приоделась! Ты, милочка, или на парады ходи, или в палате лежи, а симулировать нечего! И это посторонний! Немедленно покиньте! Ты, ты и ты! Мы еще разберемся!