– Скоро. Ну, несколько дней. Еще один штрих в ремонте. Для полной красоты. И у тебя будет отдельная палата со всеми удобствами. А сейчас ну-ка вытяни ноги…

Он достал из-за спины «Школу классического танца».

– А самое лучшее – генеральная репетиция, – жалобно вздохнула Жанна, и ее черные глаза наполнились слезами.

Тем временем больной Самсонов удрученно разглядывал, снявши кепку, потолок в готовой, выбеленной и выкрашенной палате.

– Самое лучшее, конечно, через крышу, – сказал стекольщик в глубокой задумчивости. – Перед тем, как бы крышу класть. А теперь снова гадить придется. Экое неудобство.

– Это я лошадь, – виновато сказал доктор Рыжиков. – Надо было знать до… Не лошадь даже, а бегемот. Знаете что? Вы этим, пожалуйста, не затрудняйтесь. Я как-нибудь сам выкручусь.

– А что, нельзя без нее? – поскреб Самсонов в затылке крючком левой культи.

– Нет, – грустно сказал доктор Рыжиков. – Это единственный выход. Да вы не затрудняйтесь, вы меня и так… Но как вы все-таки сюда попали?

– Да дело ерундовое, – стал успокаивать стекольщик. – Работы на день-два. Мусорить жалко, чистоту такую гадить. Линолеум красивенький опять же… Плевое дело, это мы мигом…

– А чтобы ваши стекла горели ярче, – перевел разговор на приятную тему доктор Петрович, – у меня есть прекрасная люстра. Мы ее в коридоре. А в палатах торшеры…

– Тут без электрика не обойтись, – заключил больной Самсонов. – Дерматина помните? Который со столба упал. Ну, лямка на кошке порвалась…

– Больной Дарвадинов, вспомнил доктор Рыжиков историю болезни. Вывих плеча, перелом ключицы, трещина левой височной кости, гематома, прогрессирующий отек головного мозга… Все как у людей. Опоздай прорубить в черепе окно для декомпрессии, и… некому сейчас было бы вешать люстру, которую задумал доктор Рыжиков вместо казенных плафонов. Очень уж он их ненавидел.

Через день в новеньком, чистеньком, аккуратненьком флигельке снова начали долбить стены.

– Я думал, у нас будет отдельное государство, – мягко улыбнулся Сулейман. – А у нас все как у всех. Сперва строим, потом стены бьем… Я думал, это строители виноваты, а это, оказывается, воля аллаха.

– Закон сообщающихся сосудов, – ответил сверху запыленный доктор Рыжиков, который искупал вину, лично пробивая зубилом и молотком дырку в стене. – Все мы… немножко… лошади…

– Древние лошади, – еще мягче улыбнулся Сулейман.

Доктор Рыжиков с поднятым молотком чуть внимательнее посмотрел на него с табуретки.

– Мне кажется, вы что-то задумали, – мелькнула в его голосе тревога.

– Пока не беспокойтесь, – мягко сказал Сулейман. – Можете добивать дырку.

– Вы бы с той стороны последили, – попросил доктор Рыжиков. – Чтобы стена не треснула.

– Она уже треснула, – успокоил его Сулейман. – Но я отсюда не уйду. Я уйду только с вами. Вы сколько уже месяцев носите временную пломбу?

Доктор Рыжиков стал похож на каторжника.

– Лев Христофорович будет ждать хоть до утра, – сказал конвоир подконвойному. – Он сказал, что, если вы почувствуете хоть малейшую боль, он даст вам вырвать свой золотой зуб.

Доктор Рыжиков бил все беспросветней, к тому же заметно замедленней. Будто решил остаться на этом табуретном постаменте действующим памятником самому себе. Лишь бы подальше от мягких, сильных, приятно пахнущих зубоврачебных рук Льва Христофоровича.

Но и сторож у подножия этого памятника тоже, видно, устроился на века.

33

– Ну… Брось костыль, не бойся! Будет держать! Да будет, будет! Ну, я тебя подержу, только отпусти костыль!

Но Жанна впилась в ручку костыля до белых пальцев.

– Отдохнем, – сказал доктор Петрович. – Подогни ноги и повиси. Как на качелях. Покачайся. Вот так, попружинь. Нравится?

Жанна разулыбалась, елозя по полу вялыми ногами.

– Вот так и мы на парашютах… Висишь и песню поешь: «Нам разум дал стальные руки-крылья…»

– Кто вам дал стальные руки-крылья? – мягко осведомился Сулейман.

– Разум! – твердо ответил доктор Рыжиков.

– Извините! – мягко, но непреклонно сказал Сулейман.

– Нет, это вы извините, – мягко, но непреклонно сказал доктор Рыжиков. – Именно разум.

– Когда вы висели на парашютах, вы пели, что не разум.

– А кто же тогда? – в лоб спросил доктор Рыжиков.

– Кто-то другой, но не разум.

– Так вот! – вложил все ехидство, на какое только был способен, доктор Рыжиков. – Сначала, в первом варианте, стальные руки-крылья дал именно разум. Вы, Сулейман, еще молоды, чтобы это помнить. Вы помните второй вариант, в котором руки-крылья дал кто-то другой. А вместо сердца – пламенный мотор, не так ли? А потом снова разум.

– Тогда извините, – мягко улыбнулся Сулейман. – Больше не буду никогда. – И глубокая искра в темных глазах.

– Почему же никогда? Врачи не говорят: всегда и никогда, – великодушно разрешил победитель. – Ну что? Смотри, как хорошо пошла без костылей! Костыли-то забыла! Ага, ага! Перебьешься!

Он подальше убрал костыли, к которым потянулась Жанна. Она балансировала на страховочном поясе. От пояса уходили к потолку мощные резиновые жгуты. Там надежные рельсы, уложенные в стены, служили кран-балкой. Из-за них и разгорелась запоздалая перестройка. Страховочное устройство ездило по ним на колесиках. Таким был первый выход Жанны в свет.

– Дайте! – потянулась она к костылям, чувствуя себя без них позорно беспомощной, как без одежды.

– Держи! – протянул он их. – Молодец, хорошо постояла. Теперь домашнее задание – пять раз туда и обратно.

– Без костылей?! – ужаснулась она.

– Сначала с костылями, – смилостивился он.

Сам себя, с новыми зубами во рту, он ощущал не меньшим героем, чем после самой ярой рукопашной на границе Австрии. Только старался не замечать ехидных искорок в дружелюбных глазах Сулеймана: да, мол, знаем мы таких героев, немало видели. Сулейман висел на шведской стенке, вделанной в стену, и добродушно побалтывал ногами.

– А я пойду, – вздохнул доктор Рыжиков как-то особенно неопределенно. – Опять не в свою функцию нос совать…

– А если я упаду?! – воскликнула Жанна, боясь остаться одинокой.

Тут же в двери молча выросла непоколебимая Сильва Сидоровна, уже совсем сюда переселившаяся на крохотную зарплату. Никого другого пустить на это единственное место при докторе Рыжикове она не могла.

– Может, я с вами? – разделил его решимость Сулейман. – Люди бывают разные, Юрий Петрович…

– Нет! – сказал доктор Рыжиков твердо, еще раз почерпнув мужество в своих новых зубах. Выдержав такое, человек становится способен на многое. – В такую разведку идут одиночки. И гибнут, никого не выдавая.

Все благоговейно притихли, провожая его на неизвестный подвиг.

– Иду в универмаг выбирать люстру, – решил он замести напоследок следы. – Разве не гиблое дело?

…Буквально через час в него стреляли. Подло, неожиданно, из-за угла.

Сверкнуло во тьме красноватое пламя, хлопнул по ушам знакомый звук, ударила волна паленого.

– Ой! – крикнул кто-то.

– Бежим! – отозвался другой.

– Стой! – грозно предупредил доктор Рыжиков, которого на сей раз пуля убоялась.

Один злоумышленник все-таки проскочил у него между ног на свободу. Но второго он ухитрился зажать между кирпичным забором и углом дома, пользуясь для этого картонной коробкой, в которой звякнуло что-то хрупкое. Это и была люстра, купленная только что в универмаге. Не из дорогих, давно присмотренная и выношенная в мечтах об уюте в отделенском коридорчике, благодаря чему он сразу заиграл бы как лишнее обжитое помещение, а не как пресловутые больничные коридоры. Денежки он потихоньку утаивал из внеочередных выездных, чувствуя себя грабителем родной семьи, в свою очередь мечтавшей о телевизоре или о магнитофоне. Словом, кругом преступник. Но уж больно заманчиво представлял он вечера под этой люстрой в тесном кругу родимых больных. Или на старость потянуло к уюту?

Но в борьбе размышлять было некогда. Каждый звереныш в капкане первым делом начинает отчаянно биться. Поэтому в коробку, служившую сейчас прессом, молотили и кулаками, и головой, и чем попало. Каждый такой удар болезненно отзывался в сердце доктора Рыжикова, но он не ослаблял давления. Что там осталось, в коробке, после этого – лучше не думать. Противник был не из тихонь. Уже зажатый намертво клешней доктора Рыжикова, он был готов, как ящерица хвост, оторвать и оставить врагу свою руку. И извивался до последнего. Лишь колоссальный перевес сил помог доктору Рыжикову постепенно, давлением и терпением, утихомирить пленника. Когда сопротивление утихло, доктор Рыжиков пропыхтел: