Из кунацкой вышел Бегри-бек и помог генералу усесться в фаэтон. Две красавицы с открытыми, без чадры, лицами поднесли генералу ржаные лепешки с проступающими крупинками сухого сыра, на котором были замешаны. Бегри-бек, трижды отдав «селям», легко вскочил на коня и мигом домчался до поворота тропы, где и застыл, вырисовываясь острым, хищным силуэтом на фоне зеленоватого утреннего неба. По его команде, раньше, чем генерал велел трогаться, лязгнули и взвились и воздухе длинные косые сабли. Алый луч зари блеснул на них, и Артавазду показалось, что это кровь.

Между двух рядов вооруженных курдов проехал генерал Ладогин со своим отрядом.

— К нам бы их, были б казаками! — сказал старый казак молодому. — Дети еще, бусами и тряпками увешались, а лошадь понимают!

Опять природа раскрывала тайники своей неутомимой работы, но путникам было не до наблюдений: скорей бы в Ван!

До Вана оставался еще один этап — Пор-Кох.

— Опять гарью понесло! — сказал молодой казак, вырвавшийся вперед.

— И свежей! — ответил старый, догоняя его.

С низины, куда они мчались, плыл вверх удушливый туман.

— Дым! — сказал генерал, высовываясь из фаэтона.

Артавазд вырвался вперед. Ноздри у его коня раздувались, и он фыркал, мотая головой.

Обогнав передовых, Артавазд объехал скалу и вдруг ворвался в дымящиеся развалины. Здесь был погром недавно, неужели этой ночью? Промчавшись мимо нескольких затухающих костров на месте только что сгоревшего жилья, Артавазд чуть не вылетел из седла: конь прянул в сторону от чего-то пестрого, распростертого на дороге. Молодая девушка, разметав спутанные волосы и раскинув смуглые руки, с открытым ртом и изумленными огромными глазами лежала неподвижно, будто вопрошая небо: что это случилось. Задранный подол обнажал круглые, раздвинутые колени.

Артавазд соскочил с лошади и, еще не веря тому, что видит, сдвинул девушке колени, выпрямил ноги, натянул на них юбку и, нагнувшись, чтоб закрыть ей глаза, потерял сознание.

Он очнулся от плача. Стоя на коленях, Мосьян поднимал его и причитал:

— Вот она, Армения! Родина наша!

В его плач ворвался резкий крик:

— Кто здесь хозяин? Кто здесь хозяин?

Генерал Ладогин, без фуражки, с лицом, налитым кровью, с револьвером в руке, бегал между развалин, ища невидимого врага.

Казаки, спешившись, с обнаженными шашками бежали за ним.

— Вот это устроил встречу! — на бегу бросил старый.

— И когда ж успел? — ответил молодой.

— А пока мы дрыхли. Им это привычно.

Из дымящихся развалин выбежал Тигран. На руках у него была маленькая девочка с окровавленной головой.

— Она жива! Она дышит! — кричал он. Все бросились к нему.

— Скорей! Медикаменты! Там, в ящике! — распоряжался генерал.

Офицеры мгновенно вскрыли какой-то ящик и, достав бинты, неловкими руками стали перевязывать рану на голове девочки. Мосьян и Артавазд, уже обагривший кровью девушки свой френч, помогали им.

Девочка открыла глаза и заплакала, увидев перед собой незнакомых людей.

— Отойдите! Отойдите все! — приказывал генерал. — Вы ее испугаете. Обыщите все, нет ли еще живых.

Генерал взял ребенка на руки. Оглянувшись и убедившись, что никого кругом нет, он зашептал девочке:

— Я тебе подарки привез… Слышишь? Я ему покажу, кто здесь хозяин… Я его прикажу повесить… Слышишь?

Но девочка опять закрыла глаза, откинув забинтованную головку.

— Никого живого больше нет, — доложили офицеры.

Медленно тронулись в путь, и тяжелый, едкий запах гари долго еще плыл за отрядом.

Девочка лежала на бурке, на коленях офицеров. Генерал часто наклонялся, прислушиваясь к ее едва заметному дыханию.

Артавазд, Мосьян и Тигран нарочно замедлили шаг, чтобы лишний раз взглянуть на ребенка.

— Одна! Одна живая из целого селения! — говорил Мосьян.

— Всех не могли вырезать. Многие в горы ушли, — отвечал Тигран.

«И так везде, везде, по всей Ванской области, и в Битлисе, и в Муше, и в Моксе, и в Эрзруме… — неслись думы Артавазда. — А ту, которая на дороге… сегодня ж ночью… шакалы растерзают».

Ехали весь день, забыв о еде, останавливаясь только у родников, чтоб напиться и попоить лошадей, умыться и переменить повязку на голове девочки, все время набухавшую кровью.

На этапе Пор-Кох из притулившейся под склоном горы землянки навстречу путникам выскочил человек в вылинявшем на солнце, истертом френче. Давно не бритый, с истомленными, провалившимися глазами, он отрекомендовался:

— Начальник этапа Пор-Кох, прапорщик Сергеев.

— Что вы тут делаете? — накинулся на него генерал. — Дорога эвакуирована.

— Не имею приказа об оставлении пункта.

— Кто с вами?

— Я один.

— Садитесь в фаэтон, вот здесь, на ступеньке.

— Не имею права, ваше превосходительство.

— Продовольствие?..

— Немного сухарей.

Генерал приказал выдать ему коньяку и закусок.

— Завтра будете в Ване.

Снова тронулись в путь. Через недолгое время на конце подъема открылся вид вниз, на долину.

Среди зеленых склонов сверкнул треугольник Ванского озера.

Парон Костя

Ночь уже редела — та же холодная, горная ночь, от которой прятались в бурки Пахчан и Вагаршак в лавке Акопа, — когда к одному из очень немногих уцелевших домов на окраине Вана прискакали трое.

Коренастый, большеголовый человек первым грузно соскочил с лошади и застучал в дверь старым виноградным корнем, заменявшим ему плетку.

— Эй, Айрапет! Отворяй! Ты здесь? Ты жив? Не убежал? Айрапет?

Одинокий среди развалин дом ожил от стука и низкого, густого голоса. В верхнем этаже хлопнула дверь, хрустнула лестница под быстрыми шагами, в стекле над дверью показался свет.

— Кто стучит?

— Мы, свои! Отворяй скорей!

— Парон Костя?

Радостный крик слился с грохотом засова.

— И Ашот? И Вартан?

— И весь народ за нами. Кормить надо. Дрова есть?

— И дрова есть, и крупа есть. Подымайтесь наверх. Вот фонарь. Я и без фонаря лошадей поставлю.

Айрапет нырнул в дыру двора. Парон Костя, Ашот и Вартан поднялись в верхнюю комнату. Пустые белые стены сверкнули черными частыми окнами. Парон Костя поставил фонарь на стол и тяжело сел на койку.

— Кто, кто это делает?

Круглые кулаки закачались на коротких руках в воздухе.

— Кому это нужно? Десятки тысяч людей гнать на север по безводной дороге, когда можно было спокойно оставаться тут, когда никакой опасности не грозило! Сколько заболело, сколько умерло, сколько детей опять потеряно! О, когда-нибудь распахнутся горы и выйдет из чрева их мститель и отплатит за все наши страдания!

Глаза его наливались темным блеском, как два черных окна в ночь, запахнувшую горы тоской и гневом.

— Вартан! Куда ты больных положишь? У тебя десять коек. А их сколько? В приют нельзя. Там дети.

— По своим домам. Где кто жил. А заразных изолировать.

— По домам! Без крыш, без окон! Ашот! До рассвета нужно развести огонь под котлами, засыпать пшено. Айрапет тебе поможет. Думал ли ты когда-нибудь, Ашот, народный учитель, воспитанник Варагского монастыря, читатель древних книг, что будешь простым кашеваром для своего народа?

Горькая усмешка скривила тонкие губы Ашота. Воспаленные от ветра веки прикрыли узкие, острые глаза.

Заложив руки за спину, он зашагал, как в классе, по пустой комнате.

— Вся история армянского народа — это история нечеловеческих страданий, предсмертных судорог и быстрого возрождения. Так было уже много раз, как теперь. Кажется, что мы погибаем. Но мы не погибнем!

Глаза его широко раскрылись. Вдали блеснула синева Канского озера.

— Не погибнем!

— Мы живучие! У нас горячая кровь! — обнажая крупные белые зубы в кольце красных губ, окруженных черной щетиной, закричал Вартан, и коротким ударом распахнул окно. — Здесь кошками воняет! Айрапет без нас опять кошачий приют устроил!

— Этому городу, — продолжал, шагая, Ашот, — не первая тысяча лет. И не один раз в тысячелетие его сравнивали с землей, как сейчас сровняли. И каждый раз он снова вставал в цвету садов, в гуле девичьих песен.