– Какой же вывод?

– Неутешительный, сынок. Пионеры и не думали грабить бабушку Хо. Я бы сказал больше: они ее защищали. Вроде как телохранители. Они ее пальцем не тронули, а садистские сказки затем рассказывали, чтоб старушка наложила в штаны и перестала шляться по ночам, набитая деньгами, как иранский сейф. Вот это-то и беспокоит меня больше всего, сынок.

– Выходит, Серкер ошибается насчет бельвильской молодежи?

– Выходит, в этом старушечьем деле мы совершенно не за теми гоняемся. Что я, что этот буйвол Серкер.

Короткая итоговая пауза. Когда Тянь хмурился, то начинал немного походить на Габриэлу, жену Советника, когда ей вздумывалось примерить задумчивое лицо. В таких случаях Советник говорил Пастору: «Габриэла размышляет, Жан-Батист: в скором времени мы станем умнее». Обоих уже не было на этом свете – ни Габриэлы, ни Советника.

– Знаешь что, сынок? Я в Бельвиле уже месяц юбками трясу и в одном ручаюсь: старухи могут шляться по ночам в чем мать родила, и даже если они нацепят все семейное серебро и набьют пупы брильянтами – ни один наркоман их пальцем не тронет. Им дан приказ, и самый обдолбанный сопляк скорей подохнет, чем поднимет руку на какую-нибудь бельвильскую старушку. Не то чтоб они вдруг все перековались, нет, просто они тоже не дураки. На улицах полно ментов, вроде того же Ванини, ребятки все знают и не высовываются, вот так. Я не удивлюсь, если они первыми вычислят этого придурка с бритвой. Видишь ли, сынок…

И Тянь поднял на Пастора исполненный усталой мудрости взгляд.

– Видишь, какая штука жизнь, – я решил было первым поймать этого убийцу, до команды Серкера, ну просто чтоб красиво уйти на пенсию, сделать на прощанье подарок нашему Аннелизу, а тут вдруг оказывается, что я бегаю взапуски с молодежной сборной.

Инспектор Тянь встал, с трудом таща за собой тридцать девять лет служебного стажа, и перенес этот груз за свой письменный стол.

– А тебе, сынок, сегодня ночью что-нибудь перепало?

В ту же секунду дверь кабинета распахнулась и рассыльный из фотолаборатории кинул на стол Тяня пачку еще влажных снимков. Тянь долго смотрел на обнаженное тело женщины, казавшееся особенно белым от фотовспышки и угля, на котором оно покоилось.

– Те, кто сбросил ее в Сену, пустили мотор на все обороты, чтоб заглушить всплеск, – объяснил Пастор, – и не услышали, что идет баржа…

– Вот кретины…

– А на повороте потеряли бампер. Я его подобрал. Машина «BMW», найти будет нетрудно.

– Им что, насыпали под хвост соли?

– Возможно, действовали непрофессионалы. Или были под газом. Девице ввели наркотик.

– Нашел свидетелей?

– Одну девушку, которая играла на скрипке двумя этажами выше и смотрела в ночное небо. Да, кстати, она тебя видела по телевизору. Ты ее просто потряс. Отсюда и игра на скрипке…

Тянь не отвечал. Он медленно, задумчиво перетасовывал пачку фотографий.

– Что ты об этом скажешь? – спросил Пастор. – Шлюха, которую наказали для острастки?

– Нет, она не шлюха.

Инспектор Тянь был категоричен. И по-прежнему восточно-уныл.

– Почему ты так думаешь?

– Я посадил за сутенерство двух своих зятьев и трех их двоюродных братьев. До замужества моя жена трудилась на панели в Тулонском порту, а дочка у меня работает в доме призрения для бывших потаскух. Так что в чем, в чем, а в шлюхах наша семья разбирается. – И снова добавил, качая головой: – Нет, она не шлюха.

– И все-таки надо проверить, – сказал Пастор, заряжая свою пишущую машинку.

Именно за быструю и точную работу, за проверку всех данных и ценил Тянь Пастора. А ведь молодежь он недолюбливал. И особенно деток из приличных семей. Отец Пастора в бытность свою Государственным советником создал систему социального страхования – и для инспектора Ван Тяня, крупного потребителя лекарств, это было нечто непостижимое, вроде архиепископа Римской курии. Тяню были не по душе вынесенные мальчиком из семьи мягкие манеры, свитера, сослагательное наклонение глагола и невосприимчивость к ругательствам. И все же Тянь любил Пастора, сомневаться тут не приходилось, он любил его так, как любит сына губернатора его старая беспринципная нянька-туземка, и регулярно его об этом извещал, примерно в этот час ночи, под трели, выбиваемые их пишущими машинками.

– Люблю я тебя, сынок, хоть что со мной делай, все равно ты мне нравишься.

Обычно при этом начинал звенеть телефон, кто-нибудь входил в их кабинет, одна из машинок ломалась или случалось еще какое-нибудь событие, блокировавшее дальнейшее излияние чувств. Эта ночь тоже не стала исключением.

– Алло, слушаю, инспектор Тянь, уголовная полиция.

Потом:

– Да, на месте, да, сейчас пошлю к вам, да, немедленно.

И наконец:

– Выключай молотилку, сынок. Тебя вызывает Аннелиз.

Даже в разгар летнего дня в кабинете комиссара дивизии Аннелиза было нечто ночное. Тем более в разгар зимней ночи. Лампа с реостатом дозировала строго необходимое количество света. Ампирные статуэтки украшали выступавшую из тьмы веков библиотеку, окно с двойными рамами смотрело в городскую ночь. С рассветом окно закрывалось шторами. В любой час дня и ночи здесь царил запах кофе, приглашавший к размышлению и беседе, желательно негромкой.

А н н е л и з. Сегодня вы были свободны от дежурства, Пастор. Кого вы заменяете?

П а с т о р. Инспектора Карегга, Сударь. Он внезапно влюбился.

А н н е л и з. Кофе?

П а с т о р. Охотно.

А н н е л и з. В это время дня я варю его сам, он будет не так хорош, как кофе Элизабет. Так вы сказали, Карегга влюблен?

П а с т о р. Она – косметолог, Сударь.

А н н е л и з. Скольких товарищей вы заменили на этой неделе, Пастор?

П а с т о р. Троих, Сударь.

А н н е л и з. Когда вы спите?

П а с т о р. Иногда, дробными порциями.

А н н е л и з. Что ж, это метод.

П а с т о р. Ваш метод, Сударь, я его лишь воспринял.

А н н е л и з. Вы горды и непритязательны, как британский ординарец.

П а с т о р. Прекрасный кофе, Сударь.

А н н е л и з. Что-нибудь примечательное случилось сегодня ночью?

П а с т о р. Покушение на убийство посредством сбрасывания тела в воду. Прямо под нашими окнами, на набережной Межиссри.

А н н е л и з. Покушение не увенчалось успехом?

П а с т о р. Тело упало на баржу, которая в этот момент проходила под мостом.

А н н е л и з. Под нашими окнами. Вас это не удивило?

П а с т о р. Удивило, Сударь.

А н н е л и з. Пусть это вас не удивляет. Если драгировать Сену в районе Нового моста, можно обнаружить половину из тех, кого считают пропавшими без вести.

П а с т о р. И в чем вы видите причину, Сударь?

А н н е л и з. Вызов, бравада, желание показать кукиш жандарму, сунуть труп прямо под нос сыщику, видимо, это «круто», как говорят молодые люди вашего поколения. Убийцы тщеславны…

П а с т о р. Могу ли я просить вас об одолжении, Сударь?

А н н е л и з. Попробуйте.

П а с т о р. Я хотел бы оставить это дело за собой, не передавать его Карегга.

А н н е л и з. Над чем вы сейчас работаете?

П а с т о р. Только что закончил расследование по складам СКАМ.

А н н е л и з. Пожар? Так, значит, поджог устроил владелец складов с целью получения страховки?

П а с т о р. Нет, Сударь, поджег сам страховой агент…

А н н е л и з. Оригинально.

П а с т о р. …собиравшийся разделить полученные деньги с владельцем.

А н н е л и з. Менее оригинально. У вас есть доказательства?

П а с т о р. Признания.

А н н е л и з. Признания… Еще кофе?

П а с т о р. Охотно, Сударь.

А н н е л и з. Решительно, я в восторге от ваших «сударь».

П а с т о р. Я всегда говорю их с заглавной буквы.

А н н е л и з. Кстати, о признаниях, Пастор. Знакомо ли вам дело Промышленного кредита на проспекте Фош?

П а с т о р. Трое погибших, исчезновение четырех миллиардов старыми франками и арест Поля Шабраля группой комиссара дивизии Серкера. Ван Тянь помогал в части расследования.