Невероятно! Никто даже не позвонил в полицию? Не доложил об этом?!

С глаз Постума сняли повязку. Он лежал на кушетке в салоне автофургона. Соседняя кушетка тоже была занята. Там лежал какой-то связанный старик с повязкой на глазах. Это еще кто?

Смуглолицый тип выглядел ужасно. Он был в порванном боевом комбинезоне, грязном и запятнанном кровью. Красная линия перечеркивала его лоб на дюйм выше бровей — похоже на след пули. Однако парень улыбался ему. Устало, но улыбался.

— Ты, старик, на волоске висел, — сказал он Постуму.

— А то я не знаю, — слабо ответил лейтенант.

Спереди послышался голос Болана:

— Гаджет, ты не хочешь порулить?

Постум увидел наконец третьего партнера Палача, того, кто говорил мягким голосом, — спокойного парня, на лице которого, казалось, навеки застыла улыбка. Он с сочувствием посмотрел на Тома и прошел вперед.

Через несколько секунд в салоне появился Болан. Он тоже выглядел не лучшим образом: глаза красные, лицо почерневшее от пороховой гари. На левой руке кровоточила царапина, вроде той, что красовалась на лбу у Политика. Комбинезон был местами разорван в клочья, местами прожжен насквозь.

Постум никогда не видел человека, выглядящего таким усталым.

Помимо своей воли он проникся симпатией и сочувствием к этому человеку, и снова с удивлением услышал собственный голос:

— Сержант, тебе надо бы прилечь и отдохнуть.

Болан улыбнулся ему и опустился в мягкое кресло.

Постум все понимал. Он знал кое-что о сражениях и о том, что они творят с человеком. Задача выживания в ежесекундно меняющейся обстановке требует от воина напряжения всех его физических и духовных сил и высасывает всю его жизненную энергию. Если учесть то, что он слышал о Болане, то парень давно уже должен был превратиться в иссохшую мумию.

Что-то порочное и извращенное зарождалось в психике полицейского лейтенанта. Он сообразил это, когда, сам того не желая, как бы помимо собственной воли, заговорил:

— Я только что с той улицы, где вы устроили маленький Май Лэй.

— Маленький что?

— Ну... не важно. Короче, я видел бойню на Ривер Роуд.

— Не понравилось зрелище, а?

— Не очень.

Болан закурил сигарету и со вздохом выпустил дым к потолку.

— И мне оно тоже не нравится. И если бы вы, Постум, лучше справлялись со своей работой, то никому бы из нас не пришлось любоваться подобными зрелищами. Вы и другие полицейские, вас сотни и тысячи. Какого черта вы не делаете то, что должны делать?

— Вы правы, — признал Постум. — Прошу прощения, с моей стороны было глупо упоминать... Особенно, если учесть, что жив-то я только благодаря вам. Забудьте мои слова.

Политик обрабатывал раненую ногу Тома. Постум сморщился, когда тот смазал рану какой-то жгучей дезинфицирующей жидкостью.

Болан сидел, уставившись на свою сигарету.

— Хочешь закурить, Постум?

— Нет, спасибо. Знаешь, ты прав. Если бы мы, полицейские...

Болан с трудом держался в кресле. Лейтенант понял, что он не спал уже очень давно. Человек в бегах, человек по которому палят с обеих сторон и который, тем не менее, еще и ухитряется отвечать на огонь...

— Забудь, Постум. Дурной разговор — у меня голова просто чугунная, сейчас я ничего не соображаю. Оба мы солдаты и сражаемся на одной стороне. Не мы создаем законы и правила этой игры, — голос его пресекся, он уронил голову на грудь, но тут же встрепенулся, снова выпрямился. — Вы, полицейские, не на улицах свою войну проигрываете. Вы проигрываете ее в суде, в мэрии, в законодательном собрании, в конгрессе.

— Тебе бы самому стать конгрессменом, — вставил Политик с кривой ухмылкой, — и перевернуть все вверх дном. Никаких обвинений, никаких арестов — понимаешь? Свести их с ума. Никаких арестов, никаких гонораров адвокатам и судьям — понимаешь? Ни арестов, ни подкупа. Никаких взяток, никакого политического влияния, никаких судей — кому они нужны?

— Понимаю, — слабо улыбнулся Постум. — Мафиози тогда на стенку полезут. Да только не будет этого.

— Конечно, нет, — ответил Политик, осторожно вынул из пальцев Болана дымящуюся сигарету и бросил в пепельницу.

Мак ничего не заметил, ибо уже спал беспробудным сном.

Лейтенант с удивлением отметил, что у него слезы на глаза наворачиваются.

— Не верю я ему, — негромко заявил он.

— И никто не верит, — ответил Бланканалес. — Уж сколько лет я его знаю, а до сих пор не верю. Ты будешь последней сволочью, Постум, если хоть пальцем до него дотронешься.

— Я полицейский, я...

— И что с того? Это что — оправдание твоему нежеланию верить собственным глазам и ушам? Мы забросим тебя в госпиталь. Сержант приказал вместе с тобой передать властям кое-какие гроссбухи и прочие трофеи, которые мы прихватили в этом дерьмовом дворце. Если тебе этого мало, то можешь идти ко всем чертям, а я отказываюсь от сомнительной чести принадлежать к распроклятому роду человеческому.

И внезапно Постум пришел к пониманию — теперь он знал — и его расщепленное на две части сознание вновь обрело единство.

— Не стоит вам так утруждаться ради меня, — слабо произнес он, чувствуя себя как никогда сильным.

Нет, Политик, не ради Постума.

Если нужен «Стоунхендж», чтобы у человека раскрылись глаза и прочистились уши, то следовало бы завести по «Стоунхенджу» на каждом углу.

Этот треклятый вояка, заснувший в кресле, этот Мак Болан — он был самым настоящим Стоунхенджем — ослепительным анахронизмом из далекого героического прошлого, когда человек мог безошибочно провести четкую разделительную черту между добром и злом и стоять на ней, и умирать на ней, если надо было.

Стоунхендж раскрылся полностью.

И от этого Постум чувствовал себя в большей степени человеком, чем когда бы то ни было. Более того, он в большей степени ощущал себя полицейским, чем когда бы то ни было.

Глава 17

Болан проснулся от аромата кофе и поджаривающегося бекона. Он в одних шортах лежал в койке. Поверх легких ран и царапин на груди был наложен пластырь.

Над Маком склонялся Бланканалес и обтирал ему лицо губкой, воняющей какими-то медикаментами.

— Обстановка? — хрипло спросил Болан.

— У тебя несколько пороховых ожогов, сержант. Давно тебе делали противостолбнячную прививку?

— Порядочно.

— Понял. Ладно.

Попав во Вьетнам, Бланканалес поначалу работал с медиками. И ему пришлось стать неофициальным санитаром команды «Эйбл» во время полевых операций.

— Ну-ка, дай руку, — сказал он.

Болан подчинился и получил укол.

— Который час? — спросил он.

Политик вытащил из его руки иглу и отложил шприц на марлевую подушечку.

— Скоро полдень.

— Черт! Вы должны были ...

Мак попытался подняться, но нашел, что это не так просто, когда сверху на тебя наваливается около центнера живого веса.

— Лежи спокойно! — скомандовал Бланканалес. — Лови мгновения покоя. Слушай, сержант, пора бы тебе позаботиться о собственном здоровье. Ты не спишь, ничего не ешь... как долго ты рассчитываешь протянуть в таком режиме?

Болан расслабился и ухмыльнулся.

— Так это едой тут так воняет? Шварц, что ли, готовит?

— Ага. Но думаю, ты переживешь его стряпню. В конце концов, яичницу с беконом испортить невозможно. Кто на такое способен?

— Я все слышу, — донесся мягкий голос из камбуза. — Я не глазунью делаю, а омлет. Я добавил в него сыра — чтобы улучшить протеиновый баланс — ну, и малость жгучего красного перца. А потом я...

— Он на это способен, — закатывая глаза, возопил Бланканалес.

— Можешь не есть, — приветливо отозвался Шварц.

Болан обвел глазами жилой отсек боевого фургона.

— Я так понимаю, что вы малость поработали, пока я спал, — заметил он.

Пока идет рутинная работа, мы решили дать тебе немного отдохнуть. Мы забросили фараона в госпиталь, вместе с ним переправили бумаги и прочее. Затем определили на поселение Джулио. Ну, а потом отправились проведать Тони.