Он всё вспомнил.
Он вспомнил, где он, и что произошло. Вспомнил, как проводил ритуал над Алаксанду, как появилась Асму-Никаль… Мысль о Харапсили вспыхнула внезапно, вызвав короткий укол в самом сердце.
Он с трудом поднялся. Всё тело пронизывала боль. Шатаясь и держась за стены, он пошёл по коридору, негромко произнося имя возлюбленной:
— Харапсили! Харапсили!
Но вероломная красавица оставила его.
Что же ей оставалось делать, если он, как последнее ничтожество, не смог выполнить своё обещание. Гахидджиби с горечью признал, что потерпел поражение.
Асму-Никаль!
Колдун вспомнил о таинственном предмете в руке жрицы. Несомненно, это тот самый Посох Богов, о котором ему рассказывал Аушпия. Могучее оружие, с помощью которого воевали цари древности. И не было равных тому, кто обладал этим оружием. Всё было именно так, как говорилось в предании об отшельнике Васиште, рассказанном его учителем — невероятный свет, невидимая стена и огненные стрелы. Он знал наизусть слова древнего трактата:
«Началась стрельба, засвистели стрелы, разъяренные солдаты под предводительством царя бросились в атаку. Васиштха поднял посох, воткнул его в землю посредине дороги, ведущей к воротам и, не оглядываясь, вернулся в свою хижину. Натиск армии отражал посох. Ни один солдат не мог обойти его. Все стрелы возвращались обратно, не причинив никакого вреда. В конце концов, царь решил прибегнуть к сверхоружию, которое обладает колоссальной разрушительной силой. Даже Боги, узнав о намерении царя, встревожились и собрались в небесах, взволнованно глядя на землю. Однако и сверхоружие не смогло преодолеть заслон в виде простого посоха».
Безусловно, посох создавал некую защитную силу, преодолеть которую не смогли ни солдаты, ни сверхоружие.
Гахидджиби похолодел.
«Я благословлён! Мне ниспослана возможность видеть это чудо! Даже учитель не удостоился этого! Я должен завладеть Посохом! Во что бы то ни стало».
Он погасил пламя факела и растворился в темноте.
Ночь отступила — так же как отступил и колдун — на время.
Когда он вернулся домой, было совсем светло. Гахидджиби послал к Харапсили слугу. Маг молил о встрече. После тяжёлой ночи, ночи поражения и позора, после тревожного одинокого рассвета он не находил себе места, мечтая хотя бы дотронуться до руки Харапсили, словно именно в ней находился источник его жизненной силы. Он принял решение любой ценой, не зная ни сна, ни отдыха добыть для возлюбленной всё самое высшее, что есть в мире, — власть, богатство, даже любовь, столь ею желанную.
Колдун знал, что она не захочет видеть его, поэтому велел слуге сказать, что дело касается исключительно царского гимнопевца.
Она пришла ближе к вечеру, с головы до пят закутанная в покрывало, бледная и прекрасная. Молчаливая, словно прислушивающаяся к неровному биению своего сердца, она была немыслимо красива и неистово желанна. Он тоже слышал стук её сердца, всегда слышал его, гулкий, сильный, подобный приглушённому топоту несущихся во весь опор антилоп. Вот он… Дум-дум-думм…
Но она прервала его невольную медитацию:
— Скажи, колдун, что я видела там, в храме Лельвани? Тебе известно, что это?
Гахидджиби ждал, что она спросит об этом. Ответ был краток:
— Это Посох Богов.
Харапсили замерла, как изваяние Ха-Пантали:
— Посох Богов?
Она впервые слышала о Посохе, но немедленно почувствовала — это то, что может изменить её положение.
— Расскажи…
Она была так великолепна и так сильна, его Харапсили. Он был по-прежнему безоглядно предан ей, и по-прежнему жаждал её с не меньшей силой, чем Посох Богов. Эта женщина манила его, переворачивала всё внутри и могла заставить его делать всё, что ей нужно. Это было сильнее его колдовства. Гахидджиби начал свой рассказ, не переставая ловить малейшее движение своей повелительницы. Он готов был положить к её ногам всё, что она попросит. Он так решил. Он понял, что желая властвовать над теми, кто приходил к нему, он хотел лишь одного — служить тому, кто сумеет покорить его. Ни царь Мурсили, ни царица Кали не смогли стать его властелинами.
Но это удалось ей, великолепной Харапсили.
Когда Гахидджиби завершил свой рассказ, обсидиановые глаза его повелительницы горели так ярко, что его глаза могли только отражать этот огонь. Он был полностью в её власти.
— Ты уже знаешь, что делать? — строго спросила она.
— Да, моё совершенство.
Колдун попытался коснуться её, но она так обожгла его взглядом, полным почти жестокого высокомерия, что ему пришлось тут же отдёрнуть руку.
— Ты знаешь, что согласно царскому указу, смертной казнью караются лишь два преступления — колдовство и кража священных предметов. Колдовство мы уже попробовали, а теперь будем действовать иначе, — продолжал Гахидджиби. — Думаю, надо похитить священную чашу из храма Хаттахци-Фури, спрятать в доме Алаксанду и сделать так, чтобы царская стража нашла её. Таким образом, мы уничтожим обоих, и Асму-Никаль и гимнопевца.
Харапсили направилась к выходу со словами:
— Ты сошёл с ума, колдун. Напрасно ты звал меня.
Гахидджиби бросился за ней, схватил за плечи.
— И я, и ты, мы оба безумны. О, как я понимаю тебя, моя Харапсили… Я так же безнадёжно люблю…
— Не смей прикасаться ко мне и даже называть по имени, — сказала она сквозь зубы. — Я лучше умру, чем…
— Но ведь ты не умерла. Ты настолько жива, что я… — боясь гнева своей госпожи, колдун смолк на полуслове.
О! Слова Гахидджиби были жестоки, но справедливы. Как она могла дойти до такого и не умереть? Насколько глубока бездна в её душе!? Как после всего содеянного она может по-прежнему мечтать об Алаксанду? И о чём она мечтает теперь? Боги вложили в неё другую сердцевину. Родилась новая Харапсили — вероломная Харапсили, ревнивая, коварная, чёрная Харапсили. Чьей жрицей она стала теперь? Каким Богам она служит отныне?
Красавица хмуро смотрела на Гахидджиби, на чёткий контур изогнутых в немой мольбе губ. Что ж, если ей, Харапсили, не удалось получить Алаксанду, то и Асму-Никаль его не получит! Они расправятся с Асму-Никаль!
Лицо колдуна, как сумрачные небеса, покрывала густая тень. Непроницаемые, наполненные тёмной мудростью глаза его, обжигали пламенем ада.
— О, моё совершенство, я сделаю для тебя всё, что ты попросишь, и даже то, о чём ты никогда не думала. Для меня почти не существует невозможного, — жарко говорил одержимый страстью колдун. — Я одену тебя в виссонные одежды, я воздвигну для тебя трон и сделаю царицей. И пусть этот путь приведёт меня на ту сторону мира, я открою тебе все сакральные мантры и все священные имена…
Колдун коснулся руки Харапсили.
Странная, глубокая, всепоглощающая скорбь затопила сердце девушки, и она обречённо сказала:
— Да, мой верный Гахидджиби, так мы и сделаем. Я хочу видеть, как Асму-Никаль будет страдать. Она не получит Алаксанду.
Ощутив под сердцем мучительную тоску и мистический страх, протянувший свои щупальца к самому горлу, заставляя её задыхаться, Харапсили сама подала руку колдуну. Не узнавая собственного голоса, она вымолвила:
— Я призываю в свидетельницы Сияющую мать пустоты Аруру! Да будет так!
Гахидджиби действовал согласно их общему плану.
Когда он вошёл в дом, куда обычно приходил только по указанию царицы Кали, повелительница Хатти возлежала на расшитых подушках. Он склонился в низком поклоне.
Увидев колдуна, царица нахмурилась.
— Мне ничего не нужно от тебя сегодня, но я пришла, как видишь, — бросила она ему в ответ на приветствие. Глаза царицы были полузакрыты, но Гахидджиби заметил тревогу и страх. Царица боялась. Но чего?
Гахидджиби не желая медлить на своём пути к завоеванию Харапсили. Он выпрямился и, сверкнув угольными глазами, коротко сказал:
— Я нашёл Посох Богов.
Кали широко открыла свои зелёные глаза, в которых он прочитал «Где он?»