— Потерпишь немного? — выдохнул он почти в губы. В бирюзовых, измученных глазах шута появилось недоумение. Ставрас нахмурился. — Ты еще скажи, что теперь, раз уж ты у нас марионеточник, я тебя должен так и оставить.
— Не скажу. Но мои нити надежно защитят их, так что совсем не обязательно… — начал Шельм, но вовремя заткнулся, увидев ярость, мелькнувшую в желтых, драконьих глазах.
В этот раз у Ставраса даже зрачки были вертикальными, уже не человеческими, или еще. Только поежившись под этим взглядом, Шельм осознал, что лежит на плотном одеяле полуобнаженным до пояса. Прищурился и ехидно протянул, даже будучи не в лучшей форме, оставаясь шутом:
— Милый, да я смотрю, ты задумал нечто непристойное.
Но улыбка застыла на его лице, когда лекарь, все так же яростно смотря ему в глаза, припечатал:
— Ты прав, — а потом склонился, не размыкая пальцев на ледяной стреле, застрявшей в его плече, и заскользил губами от ямочки между ключицами вниз к животу.
Шельм дернулся.
— Ставрас, не надо… — прошептал он, не понимая, отчего на ресницах засверкали кристаллами слезы.
— Потерпи. Совсем чуть-чуть, — отозвался тот, щекоча дыханием солнечное сплетение.
— Я… я не хочу… Ставрас… — почти взмолился Шельм хрипло, вздрагивая всем телом от каждого прикосновения теплых губ. И добавил, растеряв все ехидство, все маски: — Пожалуйста…
— Не бойся. Больно будет только в начале. Но быстро пройдет, я надеюсь…
— Нет! — вцепившись в волосы здоровой рукой, попытался оттащить от себя его голову, Шельм.
Но Ставрас не поддался, лишь прошептал:
— Я никогда не делал это для мага, никогда. Но, думаю, ты вытерпишь, — и вжался ему в живот лицом, плотно, обжигающе горячо, и почти сразу же потянул за ледяную молнию, медленно вынимая её из кровоточащей плоти.
Шут стиснул зубы, понадеявшись, что все предыдущее, было лишь для того, чтобы отвлечь его от этой боли. Но замер, осознав, что вовсе не для того.
Боль от раны все еще расходилась по всему телу, все еще туманила разум, все еще вынуждала слезы беспрепятственно ползти по вискам на одеяло, но не она испугала его по-настоящему, вовсе не она. Он почувствовал, как нечто древнее, сильное, непонятное, проникает в него, в разум, в сердце, в плоть, медленно вползает, словно струйка дыма во все еще неохваченную пожаром комнату, проталкивается, раздвигает душу и помещается в ней, завоевывая все новые и новые грани, уверенно проползая вперед, в самую суть.
— Нет! Не делай этого! — выгнувшись дугой подобно взведенному луку, простонал Шельм, готовый разреветься в голос.
Боль от раны была давно забыта, осталась лишь эта. Внутренняя, невыносимая, рожденная от проникновения двух чуждых сознаний друг в друга. И никакие мольбы и крики не могли бы её остановить, эту боль. Не могли.
— Ненавижу, — прошептал Шельм, обмякая, и услышал хриплое, сдавленное.
— Мне очень жаль. Но только Радужный Дракон имеет право выбирать.
— Не говори мне, что у тебя не было выбора, — с трудом разлепляя слипшиеся от слез ресницы, произнес шут, встречаясь с нечеловеческими глазами лекаря.
— Не скажу. Но я сделал свой выбор. Что тебя так оскорбляет?
— Ты не дал его сделать мне!
— Не дал. Потому что маленьким мальчикам следует слушаться старших, а не качать права и не играть во всесильность и самостоятельность, — отрезал лекарь, все еще нависающий над ним, и резко поднялся на ноги. — Если захочешь привести себя в порядок, то можешь искупаться, — кивнув куда-то в сторону, деловито произнес он, и пошел к выходу из пещеры.
— А ты? — приподнимаясь на локте излеченной в процессе запечатления руки, бросил Шельм ему в спину.
— А я подышу воздухом, — не оборачиваясь, откликнулся лекарь и исчез в пятне солнечного света.
Шут свернулся на одеяле калачиком и зажмурился. На самом деле хоть лекарь и ушел, оставив его одного, он все еще был здесь, все еще присутствовал, но не рядом, а внутри, внутри него, так глубоко, что не выцарапать никакими когтями. И это не просто пугало, это злило. Но Шельм прекрасно понимал, что бессильной злобой ничего не добьешься.
Заставив себя подняться на ноги, он осмотрелся. Пещера была прекрасна. Как он только не заметил сразу, что стены её поблескивают кристалликами неизвестного минерала, а чуть поодаль, в углублении сверкает в тонком столбе солнечного света, льющегося откуда-то сверху из разлома, маленькое озеро, а сбоку в него прямо из камня миниатюрным водопадом ниспадает родник, журча и искрясь. Но Шельм был так поглощен болью, очнувшись, что даже не услышал журчания кристально-чистой, горной воды.
Медленно подойдя к озеру, он замер, а потом, не задумываясь, заклинанием сбросил с себя всю одежду, что была на нем, и, не дав себе возможности передумать, прямо с берега ухнул в ледяную воду. Кожу обжег настоящий холод, до боли и скрипа зубов, но и прояснил мысли.
Теперь он запечатлен с Радужным Драконом. Как просто и как сложно. Вспомнился недавний разговор со Ставрасом и Дирлин. "Он нечто иное, чем человекообразное существо", сказала дракониха, и шут поверил. Под солнцем их мира Ставрас и не был Радужным, вовсе нет, его чешуя была насыщенного бронзового оттенка, но кто же тогда лжет? Ведь Шельм еще не настолько сошел с ума, чтобы ни помнить, что он летал именно на драконе. Или же это была только видимость? Задаваясь этими вопросами, он загребал руками воду, но тело быстро начало неметь, поэтому он выбрался на берег, не дожидаясь, когда сведет ноги. И вынул из походного кулона сменный комплект одежды, чистый, едва уловимо пахнущий цветочным мылом. Переоделся. Хотел закрепить за спиной ножны с мечом, небрежно отброшенные Ставрасом вздумавшим проводить лечебные процедуры, но передумал и снова спрятал свое оружие в кулон. Постоял, прислушиваясь к себе. Но чужое сознание внутри него никуда не пропало, так и оставаясь где-то на самой периферии чувств и дара. Мелькнула мысль, что лекарь тем самым хотел лишь иметь возможность контролировать его. Но, поразмыслив над этим, Шельм отверг её как несостоятельную. И дело было вовсе не в том, что ему очень хотелось верить Ставрасу, вовсе не поэтому. А потому что он неожиданно осознал, что не только он обнажен в чувствах и мыслях перед лекарем, но и тот перед ним. В сердце закрался ужас.
"Вместо того, чтобы накручивать себе невесть что, лучше бы вышел ко мне. Поговорим", раздался в голове наставительный голос лекаря.
Шут вздохнул. Да, теперь ему точно никогда уже не удастся остаться без присмотра. Интересно, а можно распечатлиться, а?
"Нельзя!", мысленно рыкнул Ставрас, на что шут фыркнул, поэтому лекарю пришлось добавить: "Выходи. Я жду".
Драконьи рыки лекаря, окончательно развеселили Шельма. "Ну, раз ты так нетерпелив, дорогой, то я иду, милый!", пропел он в мыслях и вышел в свет. Кто сказал, что дружбу, как и любовь, нельзя превратить в сражение?
У входа в пещеру сидел бронзовый дракон, и бронза его чешуи завораживала радужными переливами. Стоило шуту появиться в расщелине пещеры, как он повернул к нему голову и внимательно всмотрелся в лицо. Шельм насмешливо фыркнул.
— Сделал гадость, теперь виниться вздумал?
Ставрас глубоко вздохнул и отвернулся. Они находились на небольшой площадке, заканчивающейся обрывом, где-то внизу под ладонями ветра колыхалось зеленое море тянущегося до горизонта леса. Красиво. Шут постоял, поразмыслил и все же решил начать разговор первым.
— Почему над Дабен-Дабеном твоя чешуя радужной не была?
— Потому что я, как Радужный Дракон, существую где угодно, но только не в мире, породившем меня.
— Даже в мире снов?
— Особенно в мире снов.
— А в нашем мире ты обычный бронзовый?
— Нет. В нашем, как ты слышал от Дирлин, я вообще не дракон.
— Да, как же так?! — возмутился Шельм. — Я ведь не только тебя видел, но и пощупать успел!
— Да уж, пощупал так пощупал, — отозвался тот, поднял лапу и неожиданно притянул шута к себе под бок. Тот дернулся, но дракон хвостом преградил ему путь к отступлению. Шельм возмущенно покосился на него. Ставрас же даже в драконьем обличии умудрился пожать плечами: — Это остаточные эффекты запечатления, — пояснил он в ответ на недовольный взгляд шута. — У меня физическая потребность чувствовать тебя рядом с собой.