На восьмом году царствования Пиядаси он завоевал Калингу. Сто пятьдесят тысяч было захвачено и уведено и плен, сто тысяч было убито и почти столько же умерло. И вот жалость и сострадание овладели им, и он испытал жестокую муку. Повсюду он велел воздерживаться от живых существ, он явил рвение, и благочестие распространилось. И тогда с досадой увидел царь: среди брахманов, и шраманов, и других, взыскующих благочестия, которые живут там (в Калинге, — М. У.), а им подобает радеть о нуждах царя, почитать и уважать наставника своего, отца и матерь своих подобает любить и хранить верность друзьям своим и сотоварищам, и быть кроткими с низшими людьми и рабами своими, — если среди таких людей кто умер или был уведен в плен, и оставшиеся не были этим огорчены, царь подумал, что это очень нехорошо. И среди других людей…»

Как мы видели, фрагмент начинается оборванной фразой, в которой упомянуты школы мысли, что выражено словом diatribe; для грека это значило «философская школа». О точном смысле этого слова в буддизме Ашоки можно лишь догадываться, но, как и многое в этих двух надписях, оно, должно быть, звучало привычно для греческого слуха. Далее текст осуждает бахвальство и умаление достоинств ближнего и рекомендует уважать друг друга. Все это прекрасно передано по-гречески, хотя настойчивое морализирование имеет своим источником индийское миропонимание.

Затем Ашока (Пиядаси) предается безудержной скорби несколько мазохистского оттенка по поводу ужасов и убийств во время его кампании против Калинги в Восточной Индии. Жалость и сострадание овладели им, он обратился в буддизм и стал вегетарианцем, что вполне подходило к индийскому образу жизни. Тема скорби сопровождается каталогом добродетелей, который включает уважение к властям и родителям и предписывает быть «кроткими с низшим и людьми и рабами своими» — примечательный факт, поскольку гуманность такого рода едва ли была известна Европе вплоть до падения Римской империи. Словом, содержание и этой надписи отсылает нас прямо на Восток III в. до н. э., но переводчик сделал все, чтобы приспособить индийские понятия к традиционной греческой фразеологии.

Именно «греческое» в текстах поражает читателя. Луи Робер, давая оценку обеим надписям, отметил, что стойкое культурное единство обширного эллинистического мира в III в. до н. э. было явлением поразительным. Эти две надписи, обнаруженные в глубине Азии, хотя и знаменуют появление новых и сугубо восточных идей, однако не содержат и намека на упадок или провинциальность греческой формы выражения. Стиль их свободен, по-эллински лаконичен и четок, несмотря на известную склонность к повторам, уместным в настенной надписи, где нужно подчеркнуть главную мысль, сделать ее доступной для читателя массового и более или менее случайного. Словарь полностью основан на греческой литературной и философской традиции и без всякого напряжения передает понятия индийского прототипа.

Таким образом, можно смело допустить, что на месте Старого Кандахара существовала полноценная Александрия. Не временный пост — полустертый след ушедшей армии, но развитый греческий город, где были свои литераторы и мыслители, и, разумеется, чиновники, окруженные растущим эллинизированным туземным населением, возможно теми самыми камбоджами, упомянутыми в XIII эдикте Ашоки. Вероятно, название «Александрия» не пережило Селевкидов, преемников великого полководца. Тщеславие нередко заставляло позднейших властителей переименовывать города, заложенные Александром, и арахозийская Александрия, возможно, превратилась в Деметрию Арахозийскую, локализованную здесь в I в. до н. э. географом Исидором из Харакса, который пользовался еще более ранними источниками. К I в. до н. э. город, видимо, был вполне удовлетворен усеченным именем, повторяющим название провинции Арахозия (Плиний, VI, 92). Но ведь и сами Бактры, столица Бактрии, и Термез, лежащий по ту сторону Окса, столь же мало помнили свое царственное происхождение. Все это возможно и любопытно в связи с историей нравов или моды, но, к сожалению, слабо увязано с фактами Истории.

Мы обратимся к подтверждениям иного рода. Кроме искусно отчеканенных монет индийских и бактрийских греков, надписи Кандахара вплоть до 1965 г. были единственным материальным свидетельством, указывающим на продвижение Александра восточнее Персеполя. Весьма важным историческим пунктом его пути (и первостепенным для всего восточного эллинизма) стали именно Бактры, расположенные у высохшего ныне притока Окса в северной части Гиндукуша, на степных, некогда плодородных равнинах теперешнего Афганского Туркестана. В этом центре сатрапии ахеменидских времен или неподалеку Александр построил одну из своих знаменитых столиц, которая около 208 г. до н. э. была в состоянии целых два года сопротивляться натиску Антиоха III, а в наши дни представлена городком Балх и семью милями пыльных оплывших бугров, среди которых возвышается древняя цитадель. Здесь никогда не вели достаточно основательных раскопок; предполагаемый греческий слой не был вскрыт, хотя некоторые случайные находки определены как эллинистические. Керамика того же, вероятно, времени попадалась в Шахри-Бану, в долине Окса севернее Ташкургана. Гораздо более важно, что в каких-нибудь сорока милях к северу от Балха, на другом берегу Окса круто поднимаются высокие холмы — еще одной возможной Александрии, основанной на месте доалександровской Тарматы, или Тармиты (это имя возродилось по прошествии веков в названии современного Термеза). В течение ряда лег здесь ведут раскопки русские археологи, но результаты их работ пока что малоизвестны[15]. Таким образом, можно сказать, что никто еще не бросил решительный вызов пустоте и безмолвию, которые царят здесь в наши дни.

И вот появились признаки долгожданных перемен. В 1961 г., как рассказывает профессор Даниэль Шлюмберже, король Афганистана охотился у северных границ своего государства. Там ему показали два обработанных камня, которые он счел необычными. Одни из них представлял собою капитель большой коринфской колонны, другой — небольшую базу или, может быть, алтарь. Оба найдены были в пустынной местности вблизи селения Ай-Ханум (по-узбекски «Госпожа Луна»), у реки Окс, там, где в нее впадает приток Кокча, милях в сорока к северо-востоку от Кундуза. Позднее, в Кабуле, король сообщил об этом профессору Шлюмберже, и в 1962 г. во Французской археологической миссии были сделаны обмеры и описание камней.

Все шло прекрасно. Коринфская капитель была первым бесспорным фрагментом каменной колонны классического типа, найденной в древней Бактрин. Кроме того, величина капители указывала на значительные размеры здания, в котором она находилась. Важность этого поистине королевского открытия была очевидна; следовало сделать дальнейшие шаги, но тут возникли затруднения. Окс является границей между Афганистаном и Советским Союзом, который в этом районе занимает выгодную позицию на береговых откосах. Вполне понятно, что афганский пониженный берег — это военная зона, где археологические раскопки не поощряются.

Все же на исходе 1963 г. переговоры в самых высоких сферах оказали свое влияние, и Шлюмберже и его архитектор Марк Ле Берр получили разрешение провести на месте находок два часа. Там они мгновенно оценили значение этого открытия. В сгустившихся сумерках их взорам явился призрак эллинистического города, погребенного под слоями лёсса. После года колебаний исследователям была предоставлена возможность вернуться на городище, теперь уже небольшой группой, и пробыть там десять дней. Эта короткая разведка «вглубь» подтвердила первое впечатление. Археологи увидели отлично сохранившийся укрепленный город, форпост греческого мира. Наконец-то воочию открылось дело рук самого Александра или по крайней мере одного из непосредственных его преемников — обширный город, занимающий великолепную стратегическую позицию у Северо-восточных ворот в Бактрию. И раскопки 1965–1966 гг. под руководством Поля Бернара, который стал директором Французской археологической миссии после ухода в отставку профессора Шлюмберже, полностью подтвердили предположения первооткрывателей.