- Что? Мне такого никто не говорил.

- А я говорю, - ответила я.

- Может, вы свои почитаете? – попросил он.

- Не почитаю. Я прозаик.

- Вы член СП?

- Нет. Но у меня вышла книга в «Советском Писателе» два года назад. Я Ольга Астахова, - назвала я свой псевдоним. (В 1982-м у меня вышла книга «Белая Ласточка», для солидности я взяла себе псевдоним. Книга была признана лучшей из всего, что издалось за год, мне дали премию и тут же издали двойной тираж – 30 000 экз. Обо мне написали в «Л Г» и еще где-то, но сама я об этом узнала лишь два года спустя, так как все это время провела у тети в Твери, с дочкой. Плохо себя чувствовала после тяжелых родов. Малышка была простужена и болела. Мне было не до литературы. Как всегда, я упустила шанс. Меня забыли). Тут мы заспорили о литературных жанрах, он сказал, что пишет не только стихи, но и прозу, у него есть великолепный сценарий, новый, и он ставит фильм. И в каком-то запале он принялся пересказывать сценарий. Я его перебила, сравнила творческий процесс с сингулярностью Вселенной, зачем-то наговорила кучу наукообразных глупостей, он ничего не понял, и взглянул на меня в крайнем замешательстве. Чтобы придать себе весу, я сообщила, что мне уже далеко за двадцать и я мать-одиночка. После чего вскочила и бросила: - Мне надоел литературный трёп, я пришла отдохнуть, а теперь спешу домой.

Он схватил меня за руку и рывком усадил на место. Я фыркнула, оттолкнула его, и выбежала из зала. Надо было пробежать через буфет. Но я притормозила. Просто в голову не пришло, что он бросится мне вдогонку. И тем более не думала, что выкинет такой трюк, от которого я просто остолбенею от неловкости перед буфетчицами.

Чем я его так поразила, что во мне такого? Уязвила самолюбие? Он привык к восторженному обожанию поклонниц, а тут - на тебе, такая юная с виду, почти девочка с недетским отчаяньем в глазах, да еще с собственным мнением, странная, колючая, и… умная - словно старый профессор, не такая какая-то, немножко пообщалась – и сбежала. Обычно он спасается от поклонниц. «Надо ее срочно догнать, она не поняла, заставить почувствовать, полюбить…» Может, он спьяну нафантазировал себе, поэт ведь, романтик… Вскочил, отшвырнув стул, огромный, длинноногий, и сразу очутился рядом. Стал хватать за руки и что-то объяснять, а когда я все же вырвалась, он вдруг грохнулся на колени и крикнул:

- Я еще ни перед кем так ни стоял!

И, обернувшись к буфетной стойке, заорал:

- Дайте скорее большую коробку конфет!

И вот с огромной конфетной коробкой я сижу в черной «Волге» рядом с Евгением, бешеная скорость, он одной рукой придерживает руль, другой размахивает и читает новый стих, и тут я с ужасом понимаю, что он пьян, а за нами гонится эскорт гаишников, и мы летим на красный свет, светофоры мелькают как верстовые столбы, и возле моего подъезда «Волгу» заносит, мы врезаемся в сугроб, тут нас настигает ментовская машина, но разборки кончаются сразу же, как только Евгений гневно заявляет:

- Вы что, ослепли? Я Евтушенко!

А потом он не давал мне спать.

Конечно, я отказалась от всякой помощи, от денег и протекции, от всего, что он пытался для меня сделать. Почему-то я панически боюсь знаменитостей. Не верю им. Я нарочно ему хамила. Он называл меня маленьким загнанным зверьком, глупеньким ежиком. Я избегала встреч с ним. Да и какие встречи – у него своя жизнь, у меня своя. Он звонил мне то из Америки, то из Англии, то из Переделкино (там я была у него на даче пару раз, так как он подъезжал к моему подъезду на своей «Волге» и будоражил гудками весь дом, приходилось нырять в машину, чтобы угомонить его и не давать повода для сплетен).

Когда от него ушла Джан с сыновьями, он прямо сбесился, и потребовал, чтобы я вышла за него. Мой отказ привел его в неистовство.

- Я же Евтушенко! – вскричал он.

- А я Астахова, - сказала я, козырнув псевдонимом. Не любила свою фамилию, тем более, что Женя когда-то в послевоенные годы был приятелем моего отца и пытался соблазнить мою мать, поэтому я не рассекречивалась. Моя фамилия в те времена была мало кому известна.

- Ну и что, ну и кто тебя знает? Меня знает весь мир, а тебя? А будешь моей, все скажут, вот жена Евтушенко.

- Да не хочу я этого. Я сама по себе.

- Ну почему, черт возьми? - Не люблю «засвечиваться», - сострила я

Однажды он позвонил из Америки, сказал, что купил мне шубу и вечернее платье, и что такого-то числа из аэропорта приедет прямо ко мне.

Я сказала: «Угу, ладно», не поверила, и забыла. У меня тогда только что оправилась после ангины дочурка, я ее отвезла на дачу в самый разгар летней жары, передала с рук на руки тете Зине, и вернулась подзаработать и купить мяса и колбасы для дачи. Но во всех издательствах был «мертвый сезон», и я с горя устроилась по объявлению диспетчером в РДС (районную диспетчерскую службу) в центре Москвы. Сутки дежурить, двое отдыхать. Какой отдых, я за эти бессонный аварийные сутки (летом в центре лопались старые прогнившие коммуникации в «сталинках» и «хрущобах») так уматывалась, что остальные 48 часов спала как убитая. И вот когда я, сонная, ранним утром, напялила джинсы и майку и собиралась наспех глотнуть чаю, раздался звонок в дверь, и на пороге возник загорелый веселый Женя в клетчатой кепочке и с двумя огромными чемоданами.

- Привет, дорогая! Встречай гостя! «Вот не вовремя, опоздаю», подумала я и, захлопывая дверь перед его носом, сказала:

- Слушай, мне некогда, спешу на работу.

- Ты с ума сошла?! – завопил он за дверью. - Какая к черту работа! Мы же договорились!

- Да? А я забыла. У меня работа, понимаешь, в диспетчерской.

- Бред. Какая диспетчерская, какая еще к чертям работа, я тебе подарки привез, у меня для тебя сюрприз! – Он бешено забарабанил в дверь, принялся пинать ее, трезвонить.

Ну, теперь можно пока чаю попить, подумала я, и не спеша заварила свежий. Из коридора долетали возгласы Евтушенко, но слов уже было не разобрать.

Наверно, в тот день мое будущее определило мое прошлое. Точнее, тогда это было мое настоящее. Или уже нет. Впрочем, через полчаса неистовство за дверью кончилось, гость уехал, и я с опозданием помчалась на работу. Мне влепили выговор и урезали зарплату – сняли целых 16 рублей 30 копеек с моей неполной сотни. Женя на меня смертельно обиделся, теперь уже навечно… Хотя, как-то заехал в гости, кажется был март 85-го, я с четырёхлетней дочкой сидела на кухне, только что я испекла шарлотку, и мы собирались пить чай. Тут раздался звонок в дверь. Я пошла в коридор открывать. На пороге стоял Женя с тортом.

- Ну, надо же, как раз к чаю, - растерянно пробормотала я.

Мы долго пили чай, Женя сказал, что у нас новый генсек - Горбачёв, и спросил, как, на мой взгляд, что теперь будет? Я ответила, что ничего не изменится. Он сказал:

- Ну не-ет, этот разворошит муравейник!

Мне показались его слова забавными. Я не поверила, но фразу запомнила. И действительно ведь, разворошил…

В то время у меня было много друзей-приятелей — художников, поэтов, музыкантов. Одним из близких друзей (в смысле, мы близко жили, в соседних подъездах) был интереснейший человек и удивительный художник Алексей Матросов (в дальнейшем он пережил страшную трагедию, впал в нищету, как и большинство талантливых личностей в нашу новую эпоху, и жил где-то в деревне. Потом уехал в Бельгию). Жена его, Татьяна Ларина, красивая, худенькая, обаятельная, работала тогда на Гостелерадио. Я часто заходила к ним посмотреть новые картины и послушать забавные истории. Алеша читал наизусть стихи классиков, пел арии из любимых опер, рассказывал смешные байки про знаменитостей. Он открыл для меня мир японской поэзии и подарил редчайшую по тем временам книгу – сборник стихов Ли Бо. У них на двоих с другом-скульптором была мастерская на Арбате, мы там изредка пили настоящий турецкий кофе и смотрели эскизы, иногда Алеша советовался со мной. Как-то я рассказала ему смешную историю про своего приятеля поэта Леню К., но байка эта его, почему-то, опечалила. Просто был такой случай на дне рожденья Лени, который все пересказывали как хохму. Там у него собралась большая поэтическая тусовка, все набились в маленькую квартирку, ребята перепились, а лучший друг сожрал живьем его аквариумных рыбок, а потом Леня рыдал над аквариумом с плавающими останками (плавниками и хвостами) и говорил, что это слопали его детей. Через какое-то время после того случая мы сидели в ЦДЛ за столиком Миши Михалкова (младшего брата знаменитого Сергея Михалкова. Он любил молодежь, был свойский такой, несмотря на солидный возраст, и мы называли его по-свойски, Мишей. Но не всем это было дозволено. Я с ним общалась на «ты». Он был ко мне неравнодушен, настойчиво и безуспешно пытался пригласить в гости, но я не о том), и кто-то рассказал про эту выходку поэта N у Лени. А этот друг сидел как раз с очень красивой девушкой в углу и охмурял ее. И вот Миша пригласил сию парочку за свой столик и строго так спросил у N: