Антуану очень бы хотелось действовать напрямую, без лишних обиняков: «Есть ли на полотнах изображения цветов? Если да, то можно заполучить издания типа „Дома и сады“. Если есть эротические сцены, то все модные журналы у нас в кармане. А если хорошенько постараться, то можно привлечь вдобавок консервативную прессу, которая набросится на нас с „жесткой“ критикой. У вас случайно не было тяжелого детства? Было? Так это же прекрасно! И пресса, и публика это обожают».

Так бы все и происходило, но Божарски не мог изъясняться столь откровенно. В его профессии приходилось постоянно балансировать между лицемерием и цинизмом, а зачастую пользоваться одновременно и тем, и другим, но с клиентами он сохранял видимость приличий, в особенности с людьми искусства, которые к тому же всем своим видом демонстрировали полное презрение к его методам, хотя именно они, несмотря ни на что, обеспечат им славу.

Новости были хорошие, Шарль Фольке блестяще справился с пиар-задачей: в большинстве статей о кончине Аберкомбри журналисты взахлеб писали о Фио Регаль, тем более что не располагали ни малейшей информацией о ней. Разве что слухами о ее гениальности. Чтобы ажиотаж не спал, Божарски попросил Шарля Фольке как можно скорее объявить о персональной выставке и указать дату ее открытия — первый день весны[10]. На покорение общественного сознания у них в запасе оставалось почти три месяца. А потом уже будет совершенно не важно, оправдают ли работы Фио Регаль те надежды, которые на них возлагают; в любом случае о них заговорят все, и коллекционеры, как последние старьевщики, передерутся за обладание ими. У Аберкомбри много друзей в средствах массовой информации, они вознесут Фио до небес, а его противники и враги разнесут в пух и прах, вне зависимости от достоинств картин.

Благодаря известности Аберкомбри шумиха поднимется на весь мир. Божарски задрожал от удовольствия. Он приоткрыл ящик стола и взглянул на свою карточку члена гольф-клуба «Natav». После обеда он собирался сыграть партию в гольф, которую совершенно очевидно проиграет, учитывая его нынешнее состояние. Он окончательно перевозбудился. Взяв в руки мячик для гольфа из чистой гуттаперчи — настоящий антиквариат, служивший ему талисманом, — он задумчиво повертел его в руках. Что ж, сегодня он проиграет с удовольствием.

Вот уже полчаса, как Фио Регаль и Шарль Фольке находились здесь. Когда они пришли, Божарски усадил их в неудобные кресла напротив стола. В свое время он потратил немало сил, подбирая самые глубокие и антиэргономичные кресла. Известный трюк: его собеседники должны чувствовать себя немного не в своей тарелке, тогда он легко возьмет инициативу в свои руки и будет выглядеть куда более энергичным. К тому же он заметил, что когда клиенту хочется поскорее встать и уйти, то он гораздо легче раскрывает свои истинные намерения и маленькие секреты. Находясь в стесненном положении, клиент все время на взводе — он не сможет расслабиться, убаюканный мягкостью и податливостью кожи. Девушка не проронила ни слова. Впрочем, что она могла сказать? Он оценил ее осмотрительность и скромность. Молодая художница явно не принадлежала к разряду жадных до славы и внимания; она не понимала, почему и зачем здесь находится, более того, никак не могла разгадать, какое отношение к живописи имеет пиарщик. Она наблюдала. Разглядывала роскошную обстановку его кабинета, спросила, сколько он платит за эту квартиру, услышав ответ, улыбнулась от изумления. Ее взгляд подолгу застывал на охотничьих трофеях, украшающих стены. Она смотрела на них с грустью, а не с осуждением, как другие его посетители. Божарского особенно тронул расстроенный вид девушки, когда та увидела голову носорога, которого он прошлым летом завалил в Танзании.

Вероятно, она не имела ни малейшего представления о том, что здесь сейчас происходит. В предстоящей борьбе за славу и признание успех им обеспечен, Божарски это знал, но знал и то, что, как и на любой войне, дело не обойдется без жертв. Но не так уж это страшно. Даже если искусство стало религией для массы богатых безбожников из шикарных кварталов, то все же это мирная религия, которая если и устанавливает террор, то только на бумаге. За всю историю не было случая геноцида во имя этого бога, ни пыток, ни массовых убийств, подобных ночи святого Варфоломея, ни народов, порабощенных во имя его заповедей. Всего-то и ущерба: несколько циррозов и передозировок, без счету депрессий, жизни, сломанные горькой несправедливостью, пригоршня суицидов, но в целом ничего действительно страшного. «Все это и вправду не так уж важно, мадемуазель Регаль», — подумал он. Ему было известно, что в творческих кругах многие сожалели, выбрав такой путь, ведь они мечтали, что их великие слова поразят реальность, поднимут бури. На самом же деле они скорее напоминали пену волн и легкий бриз, попавшие в торнадо.

С Шарлем Фольке Божарски встречался впервые. Вот уже пять лет, как он с восхищенным интересом следил за стремительным взлетом молодого человека в мире искусства и средствах массовой информации. Еще совсем недавно никому не известный юноша сегодня был знаменитостью, и его слава вышла за пределы парижских салонов. Его знали даже те, кто понятия не имел о том, чем он занимается. А это первый признак настоящей славы. Вот и еще один девиз в его рамочку. Что же до Шарля Фольке, то сам он был молодым художником, едва окончившим Высшую школу изобразительных искусств, который начал с ночных тусовок в модных клубах, а потом в качестве развлечения и провокации создал около двадцати художественных течений одновременно. Прессу заинтересовал сумасшедший художник, и его фотография попала в газеты. Поскольку на снимках он обычно фигурировал в обнимку со звездами кино и другими знаменитостями, многие решили, что он и сам знаменитость. Тогда ему поручили вести рубрику в авторитетном художественном журнале. А четыре года назад Амброз Аберкомбри устроил Шарлю Фольке первую персональную выставку, сделав его таким образом одним из главных современных художников нового поколения. С тех пор Шарль Фольке поднялся еще выше: он вел еженедельную телепередачу, в рамках которой увлеченно и с подобающим чувством юмора рассуждал об искусстве. Хотя он и сделал блестящую карьеру и пользовался поддержкой могучих покровителей, он ничего не рассчитывал заранее, не добивался ничьей благосклонности. Со стороны и в глазах завистников Шарль Фольке выглядел типичным карьеристом. И глубоко от этого страдал. Он никогда не искал того привилегированного положения, в котором оказался: ему все удавалось только потому, что сама жизнь распоряжалась за него. В его исключительной честности не приходилось сомневаться, но он никогда ею не кичился и никого не обижал, выступая с обличениями под предлогом того, что не умеет, мол, кривить душой. Примечательно, однако, то, что он, не стесняясь, критиковал работы друзей и восхвалял творения презиравших его. А друзей у него было огромное количество, и всех их объединяла одна общая черта — большинство из них друг друга на дух не переносили.

— Вам стоит надеть темные очки, — сказал Божарски, открывая дверь и провожая Фио на улицу.

— Чтобы быть похожей на звезду? — с усталым ехидством спросила Фио.

— Вовсе нет, вам не нужно быть похожей на звезду, вы и так звезда. Просто скоро вы почувствуете, что отныне солнце светит для вас чуть ярче.

Он закрыл за ними дверь и подошел к окну кабинета, провожая взглядом своих посетителей. Да-да, и солнце будет светить ярче, и сама она засверкает, как звезда. Ей придется защищаться от своего собственного света, отраженного в жадных глазах обожающих ее поклонников. Этот огонь погубил многих. Звезда не горит, она сгорает. Это физическая реальность, о которой все забывают. Привлекательный блеск скрывает за собой процесс плавления. Человек — существо фототропное и должен остерегаться, а то на него, как на белую простыню, которую летней ночью в деревне ярко осветили фонарем, слетятся полчища изголодавшихся кровососов.