— А ты знаешь, что тебя не имели права выпускать?

— Почему?

— Потому что ты — конфискат! Ха-ха-ха…

Ребята в кресле, давно окосели, ушли в себя, но как-то приспособились, научились вовремя возвращаться, и каждую шутку Георгиевича, неизменно, поддерживали тихим долго не стихающим хихиканьем. Этот трюк — проделали и теперь. Завидую. Я смеяться уже не в силах.

Зависть, бывает не только черной и белой, иногда, она переливается всеми цветами радуги, как этикетка на бутылке коньяка.

Теперь многое прояснилось. Реальность — крохотные кадрики, которые мы склеиваем как… как… Это очень важно… Почему трезвым — не догадался?.. Все оказывается так просто. Только бы не забыть…

Я подолгу отлучался в монтажной, по возвращении обнаруживал, что ничего не изменилось. В последний раз задержался подольше: полистал старые альбомчики, покрутил фильмоскоп. Трезвею. Пора обратно.

Открыл глаза, ребята в кресле уже спали; туловища свесились в разные стороны. На столе появилось еще несколько пустых бутылок, их использовали, как пепельницы. На полу — смятые, пропитанные коньяком, листы бумаги. Когда-то — это были наши объяснительные, но кто-то протер ими стол, и…

— А правда, что ты грозился сжечь будку с охранниками? — махая перед лицом белоруса пистолетной обоймой, выпытывал Георгиевич.

— Это не правда. Я, всего лишь говорил, что она сгорит сама, а на ее месте появится будка новых, истинных охранников.

Последняя фраза меня развеселила, наклонился к уху белоруса, прошептал:

— Прокуратора звать: "ИгиПоп", других имен не называть.

Игорь упал с ящика, несколько минут катался по полу не в силах сдержать смеха. Я за него уже стал переживать.

— Э! Так и окочуриться недолго, — забеспокоился Георгиевич.

— "Скорополлитерно", — говорю. Наполнил стакан и подал — вдруг погрустневшему Витьку.

Мой лучший друг выпил, но не повеселел:

— Зачем, они убили Сатдама? — спросил он.

— Опять геополитика! — бросил я с укором. — Сам же говорил — застрелишь любого, кто…

— Когда?

— Сатдам "хусним", — сказал Игорь, когда вернулся на свой ящик.

Мне показалось — я знаю что-то такое, чего не знают окружающие. Скорее, это ощущение знания, зародыши мыслей, еще не скованных личиной слов, надо только начать, шевелить губами и…

— Причин несколько. Я сейчас объясню, — сказал, и подумал, что вряд ли справлюсь — язык сильно заплетался. Во рту он — лишний.

— Штатовцы продали свою "Бушу" дьяволу, — все объяснил за меня белорус.

— Вот как? — сказал Георгиевич и стал еще грустнее.

— "Бушегубы", — добавил Игорь.

— Не расстраивайся, — успокоил я Витька. — Все в прошлом, чего теперь? У них новый президент. "Бушегубов" больше нет.

— Если есть "бушидо", значит будут и "Буши после"… хе-хе-хе, — посмеялся, над собственной шуткой, Игорь.

Последние слова расстроили Георгиевича. Лицо обезобразила отвратительная гримаса. Он отодвинул стул, опустил голову на уровне стола, и стал заблевывать пол коньяком.

Ждали внизу, у дежурного. Снова пересчитал деньги. На третий раз все сошлось.

— Больше не буду, — говорю, — а-то опять недосчитаюсь.

Мимо прошли трое милиционеров. В одном я узнал того, который ударил Сергея. Сильно хромал, под глазом — синяк, — такой же, как у Серова. Значит, и ему досталось. Приятно.

— О наконец-то! — Обрадовался Игорь. — Наш "гутаперцевый" мальчик, он же — кавказский "савокупленник"! А где "здоровый"?! — крикнул, вынырнувшему, откуда-то из темноты, Антону. Бородач еще не осмотрелся на свету и не сразу нас заметил.

— А я вас везде ищу!

Обнялись, будто не виделись сто лет.

— Сергей вещи получает. — Широко улыбаясь, разглядывал нас влюбленными глазами.

— Ну что, страшно было? — спросил Игорь.

— "Обделались" легким испугом, — ответил я за Антона.

— Нормально, — буркнул он, почесывая кудрявую бороду. — Телефон вернули. Ха-ха! Теперь не отдам. Дурак. Надо было сразу позвонить…

— Чего ж не позвонил?

— Потому что дурак. У меня знакомых, знаете сколько?

— Ты рассказывал.

— Да, то не те знакомые. Курить хочу — не могу. Ребята, я на улице.

Антон ушел.

— "Ганжубасни" Крылова, — говорю. — Я бы… позвонил бы…

По белорусу не скажешь, что выпил больше литра, меня же — качало во все стороны. Игорь придерживал меня за локоть.

Я злился:

— Не надо! Я в отличной форме.

— Вижу. Я чтобы самому не упасть…

— Сколько мы выпили?

— "Офиг-энное" количество.

— Больше, — уверенно сказал я. — А сколько ты потратил на коньяк?

— Зачем тебе?

— Я принимаю участие.

— Не надо.

— Я настаиваю.

— Хорошо, предложение принимается.

— Сколько?

— Я потом, все "скуркулезно" подсчитаю.

— Меня тошнит.

— Это я еще не сказал, а только в уме прикинул.

В коридоре появился Сергей. За ним плелся один из тех, с кем мы пили. Перед уходом в астрал, Георгиевич успел продиктовать свою волю самому крепкому из опричников. Второй встать не смог.

— Ой! "Аллах-Акбарин" приехал! — закричал Игорь на все здание. — "Глубокоублажаемый" наш!.. Вернулся!..

Обнялись.

— Похудел, похудел, — жалобно причитал я, — но и повзрослел. Пади — вся спина в куполах?

— А как же. Делаем карьеру, где только можно.

— Как самочувствие, — спросил Игорь, потрогал вспученный синяк.

Сергей поморщился: — Нормально. Чуть-чуть болит. Пройдет. А от кого так перегаром несет?

Игорь сыграл удивление: — На меня не смотри. "Трезвус-фактор" положительный. Стекло.

— Это от меня, — сказал я.

— Он тоже пил, я вижу.

Сергей сразу изменился в лице, осунулся.

— Все — да?! Сам уже не остановишься?!. Знаешь, что это? Это запой.

— Я сейчас все объясню, — говорю ему.

"Здоровый" покачал головой:

— Онега отменяется… Все ребята, возвращаемся в Питер.

— Хорошая шутка, — широко улыбаясь, сказал Игорь.

Сергей обнял меня за плечи: — Прости друг, так получается. Ему надо домой… Запускать нельзя… Видишь — "ерунда" какая получается?..

— Какая "ерунда" получается? — возмутился белорус. — Хочешь в Питер? Езжай в Питер. У меня отпуск, я еду отдыхать на Онегу!

— Ты едешь домой!

— Хрен.

— Ладно, пошли. — Сергей направился к выходу. Я пошел следом.

— Я не хочу домой! Я еду на Онегу, — слышалось позади. — А "долина идолов"?.. А Снигирев?.. А "шунгит" "бл…"?

Стены коридора подпирают деревянные стулья с откидными сидениями — такие раньше были в кинотеатрах. Над ними возвышаются фотографии пожилых мужчин в милицейской форме. Каждая, в индивидуальной золотистой оправе. Суровые лица и веселые блестящие медали, приплюснуты рифленым стеклом. Подмечаю — как строго соблюдена субординация: Сначала, идут самые "звездатые" и "медалистые", потом попроще, и, наконец, нижние чины. Снимки последних — черно-белые, отчего лица расстроились, поугрюмели.

Не смотря на ранний час — душно. Единственное окно, как раз напротив дежурного — распахнуто. Оконные рамы упираются в большие, расположенные симметрично по бокам, зеркала. Дежурный любит в них себя разглядывать, правда для этого ему приходится ставить стул на дыбы, вот как сейчас, и сильно вытягивать шею.

Есть еще тумбы, с цветами в желтых глиняных горшках, но их почти не видно из за… В коридоре люди в форме, человек пятнадцать-двадцать. Все чего-то ждут. Одни — погрузились в жесткие, неудобные стулья, и тихо себе кимарят, другие — собрались в группки по три-четыре человека, лениво позевывая, что-то без интереса рассказывают друг-другу.