– Тыщи? Наколол фраера, что ли? Или этот твой нюхач Сопляк все же марафет нанюхал?

– Вот именно. Говорит, на днях привезут из Средней Азии.

– Когда – на днях?

– Должны на этой неделе. С кило сырца.

– Ого! Тыщ на сорок?

– Возможно, и больше.

– Ты уж, поди, и деньгу приготовил?

– «Куклой»[2] обойдешься. Чего нос воротишь?

– Грязное ты дело мастыришь.

– Не грязнее твоих делишек, Сережа. Я-то никого не насилую, не душу, не граблю. Мне добровольно деньги несут…

– Падла ты, понял?! Я на тебя тут бомблю, тебе шестерю, а ты старье напоминаешь, чего и легавые забыли! Послать тебя к…

– Не пошлешь, Сережа. Забыл, на чьем «Жигуле» ездишь?

– На своем. Ксивы на мою фамилию!

– А чья у меня расписка на пять тысяч? Под ней тоже твоя фамилия стоит.

– С моей распиской в суд побежишь?

– Надо будет, представлю, кому следует. Мне бояться нечего.

– Ну ж ты и коз-зел!

– А ты не будь ослом, когда тысячи сами в руки плывут.

Помолчали, покурили.

– На хрена тебе это сдалось? Сколько народу на тебя шустрит, от бомбежки самое малое две сотни в день имеешь, мало?

– С вами заимеешь. После праздников в торговле все лимиты выпиты, сам говоришь, что жор сегодня…

Левую дверцу «Мустанга» дернула, приоткрыла расписанная орлами и якорями рука, сиплый голос проблеял просительно:

– Друг, пару бутыльков мне…

– Этим не занимаюсь! – отрезал Корнев, захлопнул дверцу. – Видал? А вы тут филоните.

– Чего – мы? Давай товар, будем бомбить.

– Прямо здесь, что ли, с бутылками шарашиться? Вылезай. Заруливай за мной.

Через минуту черная «Волга» отъехала. За ней из легковушечного ряда выскочил и помчался серый «Жигуль».

15

– Как сегодня ваша подопечная?

– Наша подопечная скоро станет вашей, – покачала головой Ладунина. – Подследственной, или как это называется? Что, тюрьма для нее неизбежна? Жаль. Девчонка только приходит в разум, хочет избавиться от наваждения, а вдруг суд, камера, общество преступников… Как обстоят ее дела?

– В прошлом году Усть-Лагвинский ОБХСС выявил группу расхитителей и сбытчиков лекарственных препаратов с фармацевтической фабрики. На общем фоне преступной группы роль Вальковой довольно скромная, уголовное дело против нее было приостановлено, и возобновлять его, кажется, не намерены. У них тоже не хватает сил прорабатывать досконально каждый мелкий эпизод.

– Скажите ей это еще раз. У нее постоянно на уме всякие страхи, пусть успокоится, не помышляет о побеге.

– Как она себя чувствует?

– Уже без наркотика, на общеукрепляющем лечении. Прежней депрессии нет, хотя травмированная психика не скоро придет в норму.

Шагая за главврачом по коридору, Калитин опять с горечью замечал на всем печать опрятной бедности. Реставрировать человеческие души в таких условиях – поистине гражданский подвиг. И врачей, и больных. Многих пациентов гонит сюда не осознанное желание излечиться, а угроза увольнения, отправки в лечебно-трудовой профилакторий. Или больше некуда деваться, кроме как в эти до предела заселенные палаты, на коридорные койки.

– Да, такие вот наши пациенты, – заметила Ладунина его оглядки. – Вон того хрипуна привезли ночью на «скорой» в состоянии белой горячки. Чудилось, что угрожают какие-то враги, договариваются убить, сидят они под койкой, под подушкой. Шумный был, возбужденный, кричал, метался. Следовало бы его в изолированную палату, но у нас одна такая, в ней лежит Валькова, она тоже нуждается в покое. Пришлось алкоголику ввести снотворное и уложить в коридоре. Поступит еще такой буян, придется и Лизу переводить в общую палату. А рановато, всех она еще боится. И что отрадно – стыдится. Осталась совесть, значит, не все потеряно.

– Не создаете ли вы ей тепличные условия? Ведь скоро она снова столкнется с разными ситуациями…

– Тепличные? Да, пожалуй. Трогательная она. У меня дочь ненамного моложе. Жаль и этих, залившихся, но ее еще больше. За краткую глупость расплачивается буквально кровью.

– Такое, доктор, дорогое удовольствие – глупость, за это и жизнью платят. К сожалению, не только собственной.

Елена Григорьевна приоткрыла дверь палаты.

– Лиза, к тебе Константин Васильевич, можно?

«Правильно, – мысленно одобрил Калитин доктора. – Само уважение тоже нуждается в реанимации…»

Лиза выглядела совсем молодцом. Сидя на койке, торопливо поправляла правой рукой распущенные волосы, в левой, забинтованной, держала книгу в серой обложке. Калитин поздоровался, подвинул табурет ближе к койке и сел. Елена Георгиевна осмотрела повязку, посчитала пульс больной и ушла.

– Я думала, вы больше не придете, – застенчиво улыбнулась Лиза. – Думала, теперь меня к вам привезут, на «черном вороне».

– И опять настроилась убежать? – улыбнулся и Калитин.

– Больше не побегу. Некуда. Хватить заячьей житухи. Елена Георгиевна обещала в область не отправлять, здесь лечить, я так обрадовалась! Только, говорит, сама не раскисай, поставлю тебя на ноги. Вот книжку из дому принесла, чтоб я отвлекалась.

– Нравится книга?

– Ничего. Я читать отвыкла… Но книга завлекательная. «Белая полоса» называется. Как одна женщина встретила настоящего парня… В общем, про любовь. Читаешь и переживаешь, расстанутся они, нет ли. – Лиза провела по странице ладошкой. – Только неправда все. Так не бывает.

– В жизни, Лиза, бывает всякое. Вам всего-то двадцать лет, будут и радости, и любовь. Теперь вы уже научены, что искусственный кайф – подделка опасная.

– Когда отроду настоящего добра не видишь, и подделка сойдет. Мне и поговорить не с кем было. Мама больная, с ней лучше не откровенничать, а то заплачет и сляжет с дистонией. Все другие только и смотрят, как бы обдурить, как с тебя урвать. Видите, до чего дошло: кроме больницы, и места нету на всем белом свете, кроме милиционера, не с кем… Ой, извините, не от ума сказалось. Разучилась с людьми говорить, второй год все с подонками.

– Где же скиталась после побега?

– Где? Ну, как смылась из больницы, два месяца в вашем городе жила, может, полтора месяца. У одного тут… Он узнал как-то, что в Усть-Лагве всех добытчиков пересажали, дошуру пил, что больше оттуда ему не светит, а от меня один расход. Боялся меня. Мол, если не дать мне дозу, такое отколю, весь квартал сбежится.

– Наркотики ему поступали не только из Усть-Лагвинска?

– Из Средней Азии тоже привозили. Туда он меня и спровадил. Напялил на меня обноски, не в больничном же халате да тапочках выгонять. Купил билет до Душанбе. Дал в дорогу шприц треснутый да наркоты разов на пять кольнуться, вот добрый какой, гаденыш. Больше, говорит, в Шиханске тобой чтоб и не пахло. А я и не собиралась сюда возвращаться, он мне еще больше осточертел, чем я ему. Только из-за марафета и держалась за этого барыгу.

– Все-таки кто он, ваш щедрый благодетель? – осторожно затронул Калитин нужную тему. Лиза досадливо поморщилась, плечом повела, как бы отстраняя нежелательный вопрос.

– Ну, в Душанбе заявилась по адресу, который он мне дал. Ничего, приняли. Только азиатские деляги еще отвратнее. Правда, насчет наркоты не жмутся, этого добра у них хватает. Ясное дело, за это я им все, что захотят… Бр-р, как вспомню…

– Понятно, Лиза, рассказывайте дальше, – поспешил отвлечь ее Калитин, опасаясь нервного срыва. Ему хотелось побольше услышать о здешних, шиханских, делягах, не зря же она сюда вернулась.

– Ладно, про это вам ни к чему, – кивнула Лиза. – Вам про другое надо. Вы толкуете, что в Усть-Лагве мое дело закрыто, ничего мне не будет. Будет, еще как будет! Я-то про себя знаю, чего натворила. Знаю и вам сейчас расколюсь, берите, сажайте, мне все одно, а вам звездочка на погоны за раскрытие.

– Лиза! Зачем вы…

– Все, проехало. Вы слушайте. Они меня гонцом заделали, понятно вам? Приодели более-менее, чтоб на бомжу не походила, гнусным видом милицию не раздражала. И гоняли по разным городам. Могу перечислить, которые помню. Возила барахло, косметику, видеокассеты с порнухой, всякий там дефицит. Наркоту тоже. В Сибирь, на Север, где длинные рубли зашибают, а развлечься нечем. На Урал. В Москву два раза. Туда один товар, оттуда другой. Доверяли. Я как верная собака на цепи у них, куда денусь без наркоты.