Впечатления Безыменского о пребывании в Польше, доложенные в Москву, скорее кислые. Жалобы на Тувима выглядят мелкими обидами; все же Безыменский признает качество его пушкинских переводов и, сообщив о желании Тувима приехать в Москву, замечает: «Я думаю, что пустить его надо».
Чехословацкие впечатления оказались куда более розовыми. А. С. Щербаков, в архиве которого сохранились донесения Безыменского, красным карандашом подчеркнул выигрышные слова: Сталин, овации, Красная армия — понятно, что это можно было доложить вождю, заслужив некоторое его удовлетворение.
Донесение Безыменского о чтении стихов его товарищами сопоставим с тогдашним письмом Сельвинского жене. В этом письме говорится о том, как после триумфального чтения «Охоты на нерпу» и «Сивашской битвы», когда он уже кончил выступление и сел на свое место на сцене, «люди ревели, орали, топали ногами» — публика требовала продолжения чтения, и Арагон попросил его читать дальше, вот тут Сельвинский и прочел «Цыганскую рапсодию»: «Никто не мог быть равнодушным»[1016]. Сам Безыменский в 1971 г. писал о чтении Кирсанова и Сельвинского так: «Затем выступил Семен Кирсанов. И сразу рванулся в зал фейерверк стихотворных строчек, поданых просто шикарно… Семен Исаакович заслужил длительные бурные аплодисменты <…> Сельвинский читал великолепно, восхитительно… Овация по адресу советского поэта была шумной, восторженной…»[1017] В донесениях 1935 г. он был несравнимо сдержаннее, а в том, что касалось его собственной персоны, неизменно ее выпячивал.
Информация о беседах с поэтами чехословацкого авангарда, так или иначе связанными со знаменем сюрреализма (литераторов-сюрреалистов Чехословакии условно делили на три группы: сторонников словацкого «Деветсила», затем тех, кто симпатизировал Эренбургу, написавшему острый памфлет на французских сюрреалистов, и, наконец, на симпатизантов Андре Бретона, который политически все более склонялся к Троцкому и потому был ненавистен Москве[1018].
Витезслав Незвал, выступая 29 августа 1934 г. на Первом съезде советских писателей, цитировал Бретона и восхищался докладом Бухарина. Безыменский на том же съезде доклад Бухарина поносил и яростно разоблачал «рупоры классового врага»: Гумилева, Есенина, Клюева, Клычкова, Заболоцкого, П. Васильева и Б. Корнилова; его административно перспективный товарищ Алексей Сурков, патологически ненавидевший Пастернака, с наглостью безнаказанности нападал на Бухарина, провозгласившего Бориса Леонидовича первым поэтом страны.
После международного Парижского конгресса писателей Агитпропу стало ясно, что французских сюрреалистов во главе с Бретоном не удастся даже нейтрализовать; актуальной задачей стало ослабление их влияния. Поэтому отлучение Незвала и поэтов его круга от Бретона вошло в задание московским поэтам. Безыменский пытался осуществить это достаточно топорно. Масштаба автора «Поэм ночи» и лирических сборников 1927–1933 гг. он оценить не мог, аттестуя их в своем донесении как «галантную игру со словом» и «фрейдистский туман».
Споря с Незвалом, Безыменский нападал не только на Бретона, но и на Пастернака, которого Незвал, пытаясь найти аргументы, доступные своему оппоненту, возвышал ссылками на официальный доклад Бухарина, не зная, что политическая судьба последнего в Москве уже решена…
После Праги была Вена, а следом и Париж.
В Париже большое выступление запланировали только на 4 января, но в конце декабря организовали чтение стихов по французскому радио с Эйфелевой башни; ему предшествовал диалог между диктором и Сельвинским (московская «Литературная газета» 5 января 1936 г. напечатала речь, произнесенную по радио Сельвинским). Что касается французской прессы, то еще в начале декабря «Эко де Пари» поместила статью известного правого журналиста Анри де Кериллиса, которую Сельвинский прочел коллегам еще в поезде по пути в Париж.
Безыменский повествовал об этом так:
«Граждане-товарищи! — говорит Сельвинский. — Это статья про нас! Заголовок — шикарный. Гласит он вот что: „Вон из Франции!“ Кериллис негодует, что правительство страны позволило прибыть во Францию четырем большевистским лазутчикам, и требует не разрешать нам устроить литературный вечер: все равно эти пииты пишут одинаково, содержание их стихов тоже одинаково, даже одеты они одинаково»[1019]. По части экипировки Кериллис не ошибся: фотографии запечатлели московских поэтов на фоне площади Согласия в весьма приличных одинаковых демисезонных пальто и одинаковых же велюровых серых шляпах.
В Париже чуть было не сорвалось выступление Луговского — он попал в автомобильную аварию…
(11 декабря 1935 г.).Щербакову, Ангарову, Суркову.Так как меня подвели со сроком сдачи письма, сообщаю самое основное. Франция не Чехословакия и первое, что подтвердило этот факт — невозможность устройства открытого вечер до 4-го января. Нужна пресса, а она раскачивается тут медленно. Впрочем, не всякая. Уже при въезде нас встретила статья Кирилиса
(так! — Б.Ф.)От вечера (как и в Чехии) потянулись слухи и разговоры, так что входили в литературную жизнь. Скоро в интимном кругу встретились с Жидом, Мальро и поэтами разных направлений. Кроме того, Арагон соберет молодых рабочих поэтов. Вечер открытий, — повторяю, — только 4-го января, зал сняли, биографии наши прессе посылаются завтра, были интервью с «Вандреди», «Лю»[1021], готовятся другие.
Город осматриваем тщательно. Ребята восхищены. В кабаках тоже побывали, но мало и с приличными людьми.
Не могу развернуть информации о «работе» Эренбурга. Я еще посмотрю и напишу подробно; рассказывать буду кто и что о нем говорит. Но мое первое впечатление — вреднейшая «деятельность» Ильи двухдневного[1022] в отношении поэзии советской и не менее вредная в отношении многих францусских
(так! — Б.Ф.)Последний факт, взволновавший нас — это катастрофа с Луговским, его треснутое ребро. Он лежит в больнице, все для него сделано, ничего серьезного нет, через 3–4 дня выйдет. Он ехал с неким Яффе[1023], с корр. «Коме — Правды» Савичем и редактором «Лю»[1024]. Автобус наскочил на их авто. Всех помяли но все невредимы. Луговской клянется, что пьяны они не были — это я проверю. Володя сидел сзади — в спорткупе.
Французские поэты разобщены, мало печатаются, мало пишут, единственное, что часть из них сближает — это «Maison de kulture» <Дом культуры> где бедный Арагон мытарится без помощи высоких имен, входящих в секретариат ассоциации защиты культуры. Но AEAF[1025] живет полной жизнью. Сюрреалисты Франции борются с СССР, избрали новую религию. «Эко де Пари» поместила хвалебную статью Бретону. Рабочие поэты болеют махаевщиной[1026], их почти нельзя вытащить на собрания с интеллигентами.
Во всем этом надо разобраться.
Теперь о внутренних делах. Сема перед Парижем пережил взбучку от Сельвинского в присутствии четверых, чуть-чуть каялся, дал мне руку на дружбу. Он чуть притих, но в семье Арагона делает все, чтобы дискредитировать меня. Я обязан рассказать вам, что сей птенец чуть не выдал Вилли Бределя, ехавшего нелегально из Австрии. Сема увидел его в ресторан-вагоне, бросился к нему, громко назвал его и обмер, услыхав тихую фразу, что Вилли будет узнавать нас только после границы Швейцарии. Кирсанов, бледный как смерть, сам рассказал мне об этом, продрожал три часа до границы, но от этого не легче. Ну, и дитя! мне надоело о нем говорить, но надо.
Сильва иногда виляет в сторону, однако серьезного ничего нет, он умница и кроме того чувствует себя советским поэтом, как никогда. В следующий раз расскажу одну сценку характерную весьма.
С ним и Володей легче, но в целом мне достается.
Посылал вам книги через Уманского[1027]. Звоните ему, спрашивайте. Повторяю требование дать дословный перевод стихов. Французские книги собираю тоже.
Сообщите через «Правду» Михайлову точный срок пленума, ибо Сема передал, что звонила некая Волович и сообщила, что пленум — на вторую половину января. Вообще напишите, а то нехорошо.
Приветствую вас всячески. Позвоните мне домой, передайте привет.
1016
О Сельвинском. Воспоминания. М., 1982. С. 65.
1017
Нева. 1971. № 11. С. 207, 208.
1018
Об этом писал чешский писатель Йозеф Рыбак в книге «Волшебный прутик» (см. Рыбак Й. Иду на красный свет!.. М., 1986. С. 149).
1019
См.: Нева. 1971. № 11. С. 208.
1020
Корреспондент ТАСС и «Правды» в Париже.
1021
«Вандреди» (vendredi (фр.) — пятница) — парижский еженедельник. «Лю» — парижский иллюстрированный еженедельник, издававшийся Люсьеном Вожелем.
1022
Илья двухдневный — намек на роман Ильи Эренбурга «День второй» (1933), которым начался советский период его литературной работы.
1023
Борис Яффе — парижский приятель Эренбурга, интересовавшийся современной литературой и неизменно готовый оказать какие-либо услуги приезжавшим в Париж советским литераторам.
1024
Имеется в виду французский журналист И. Путерман (см. о нем: Фрезинский Б. Две судьбы: художник и журналист (парижский круг Эренбурга) // Русские евреи в зарубежье. Т. 4(9). Русские евреи во Франции. Иерусалим. 2002. С. 192–210).
1025
Имеется в виду AEAR — Ассоциация революционных писателей и художников Франции («Association des Ecrivains et des Artistes Revolutionaires») — французская секция Международной организации революционных писателей (МОРИ).
1026
Махаевщина — анархистское движение, проповедующее враждебность к интеллигенции, особенно революционной; названо по имени польского социалиста Яна-Вацлава Махайского.
1027
Возможно, Дмитрий Александрович Уманский — переводчик русской литературы на немецкий язык; или его брат Константин Александрович Уманский — дипломат.
1028
РГАСПИ. Ф. 88. Оп. 1. Ед. хр. 514. Л. 1–2.