Две их дочери друг на друга тоже не походили. Мать Николая — Мария, — маленькая, круглая и подвижная, работала фельдшерицей и была замужем. Сестра её Анна, напротив, отличалась сухопаростью, преподавала немецкий язык, носила пенсне и замужем никогда не была.

По этому поводу существовала семейная легенда. Говорили, что Анна с детства испытывала тягу к иной, непростой жизни, добилась, чтобы её отдали в гимназию, была там круглой отличницей, освобождённой от платы за обучение, и влюбилась в гимназиста из благородных, красавца и поэта, сына известного в городе врача. И тот в неё влюбился, но, побуждаемый патриотизмом, ушёл в шестнадцатом году вольноопределяющимся в действующую армию, писал Анне письма в стихах, а потом оказался участником знаменитого корниловского «ледяного похода». Гражданская война разлучила их навсегда. Жених Анны уплыл с Врангелем и умер от тифа в Константинополе. Анна же осталась верна их любви и замуж никогда не вышла, в отличие от сестры, которая довольно удачно жила с Колиным отцом, невыразительным счётным работником немолодого уже возраста, всегда носившим узкий тёмный галстук.

Всё в этом доме смешала война. В первой же бомбёжке погиб дед, наотрез отказавшийся укрыться в специально вырытой во дворе «щели». Отец, который по возрасту мобилизации не подлежал, вступил в народное ополчение и погиб, обороняя город, как говорили, мужественно. Мария на трудное время уехала с сыном в деревню к дальней родне мужа, Анна же осталась одна с заболевшей матерью и, чтобы прокормиться, вынуждена была поступить на службу в какое-то учреждение, связанное с оккупационными властями. За это после освобождения города она была отстранена от педагогической работы.

Теперь ей было под шестьдесят, она давала частные уроки и жила в стареньком домике вдвоём с Николаем, потому что мать умерла, а Мария неожиданно в конце войны вышла замуж за инвалида, заведующего свинофермой, и сына отправила учиться в город, к сестре на попечение.

Конечно, Коля не был забыт и регулярно получал от матери и отчима обильное продовольственное вспомоществование, или, как мы говорили, караваны, в каждый из которых обязательно входило эмалированное ведро с котлетами, залитыми, свиным топлёным жиром — смальцем. Давно уже перешедшая на растительную пищу желудочница тётка Анна котлет не ела, всё доставалось нам. Ставили ведро на печку и выхватывали вилками из расплавившегося смальца горячие, сочные, благоухающие чесноком домашние котлеты. Естественно, «нападения на караван» происходили не всухую. Один раз будущий членкор даже применил свои недюжинные способности и перегнал из сахара нечто желтоватое, отменной крепости, что мы тут же окрестили «устрицей пустыни». Однако строгая тётка научный поиск решительно пресекла, и пришлось впредь обходиться портвейном. Понятно, что всё это происходило гораздо веселее, чем в безлюдной пампе. Только ведро, как и шкуру, приходилось сберегать, мыть и чистить от копоти.

Пока болтали и вспоминали, урочный час приблизился.

Сначала, как водится, проводили год старый. Жаловаться на него не приходилось, и проводили хорошо. Но уж так человек устроен, от нового ждали большего и с нетерпением заглядывали через линзу на бронзовых ножках в крошечный экран телевизора, по тем временам редкость, когда же новый год объявят и можно будет прозвенеть бокалами в честь наступающего, непременно лучшего. Свыклись мы за свои юные годы с оптимистической мыслью-убеждением, что после хорошего должно наступать непременно лучшее, ведь даже в литературе ведущим признавался конфликт хорошего с лучшим, а трудности и недостатки временными считались и нетипичными.

Короче, услыхав бой курантов, вскочили мы и зашумели, проливая шампанское из переполненных дедовских хрустальных бокалов. Весело было и радостно, ничего не скажешь. Даже Олег молодцом держался, хотя у него у единственного, как мы скоро узнали, на душе было не очень весело, скорее, наоборот — очень тревожно, и с каждой рюмкой зрело желание поделиться тревогой с друзьями.

Конечно, в те минуты я о тревоге Олега не знал, но я ведь не протокол веду и пишу не детектив, где важна логическая последовательность и точность в мелочах. Я вспоминаю всего лишь и размышляю немного над тем, что вспоминается, освобождая себя от хронологических шор и отсеивая незначительное. Ну что, например, значительного могло происходить за столом в самые праздничные, безалаберные минуты? Пили и лопали за обе щёки, — благо здоровье и рынок позволяли, шутили, как шутят в такие моменты, — юмора на копейку, а смеху полон рот. Потом насытились застольем и начали перемещаться, смешались по группам, разбрелись по комнатам, и мы с Игорем и Олегом очутились на кухне, покинутой исполняющими свой долг женщинами.

Тут он и решился.

— А что, орлы, не пропустить ли по рюмочке на природе? — предложил Олег и, поясняя свою мысль, показал на полуоткрытую балконную дверь, откуда тянуло освежающим зимним воздухом. В руке у него оказалась бутылка «Столичной», ещё не фольгой закупоренная, а залитая белым ломким заменителем сургуча.

Выпито было уже достаточно, чтобы охотно соглашаться пить ещё, и мы приняли предложение и вышли на балкон, а Олег задержался, доставая из шкафа простые обиходные рюмки, которые на праздничный стол не подавались. Гранёные эти рюмки он установил на фанерной кормушке, с которой дед ещё любил подкармливать птичью братию, а бутылку взвинтил ловким рывком и хлопнул по донышку. Закупорка вылетела, и Олег, не останавливая руки, профессиональным почти движением наполнил рюмки точно под обрез, не пролив ни капли на кормушку.

— Прошу!

Выпили без закуски и не успели поставить рюмки, как Олег перегнулся вдруг через перила со своей, зажатой двумя пальцами, сощурил глаз, прицеливаясь, и развёл пальцы. Рюмка полетела вниз, на поблёскивающую в фонарном свете, накатанную мальчишками ледяную дорожку.

— Точно! — сказал Олег удовлетворённо. — На ножку приземлилась. А ну-ка дай свою.

И протянул руку к Игорю.

— Зря ты это, — возразил Игорь, — кто-нибудь поскользнётся, упадёт, пальто порежет.

— А хоть и задницу… Не поскользайся! Дай, Игорёк, рюмочку. Я тут одну вещь загадал.

Он сбросил три рюмки подряд, и все три приземлились, как ему захотелось.

— Порядок в танковых войсках! — засмеялся он, довольный. — Вылезу я из этой бодяги. Короче, ребята, только вам, друзьям ближайшим… Не для трёпа! «Топ сикрет», как говорят наши бывшие союзники. Договорились?

— В чём дело?

— Влип я, братцы. И крепко…

Рассказывал Олег в своей манере.

В общем, вернулся я с практики. Понятно, Магадан — это не Сочи, остро ощущается нехватка цивилизации. Душа истомилась. А столица предлагает необъятные культурные возможности. Даже Большой театр. В театр, конечно, не пошли. Огрубели на Севере. Чтобы оттаять, приземлились в «Метрополе». Сидим с друзьями, фонтаном любуемся. Усидели что положено, вышли. А столица продолжает манить. Кто-то мысль подал — после цивилизации к экзотике прикоснуться. Что за вопрос? Ведь «рядом шагает новый Китай». Хватаем машину — и в гости к жёлтому брату. В респектабельный ресторан «Пекин».

Подъезжаем, полные надежд, но уже в дверях первое огорчение. Оркестр шпарит «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?..» Позвольте, а где же экзотика? Старый хрыч с позументом, борода до пупка, китаец подмосковного происхождения, поясняет: «Китайские товарищи эту музыку заказали». Ладно, стерпим во имя братства народов. Как-никак дружба — фройндшафт, а хинди — руси бхай-бхай. Китайцы тоже люди. И они экзотики захотели.

Рассаживаемся. В меню, понятно, тёмный лес. Идём на риск, заказываем блюдо «Хуан хуа му эр». Ждём кобру в собственном ядовитом соку, приносят что-то вроде столовского омлета. И водку скверную, сладкую.

Терпим, пьём, закусываем «хуаном». Осваиваемся понемногу. А выпито, между прочим, уже с перебором, пробуждаются инстинкты. Нехорошие.

Оглядываюсь. По соседству нормальный кавказский гражданин. Ясно, лавровый лист полноценным советским рублём отоварил и отдыхает культурно. С двумя девицами. Думаю смутно: у него две, у нас ни одной. Некрасиво, несправедливо. Поднимаюсь, иду нетвёрдо, но решительно. «Давай, кацо, уступай одну, не жадничай!» Вижу, он мысль мою отвергает. Горячится даже на родном языке. Я поясняю спокойно: «Если у кого много, возьмут немножко, то это не кража, а просто делёжка». Не понимает. Что делать? Решил экспроприировать экспроприатора, потянул девицу за рукав. Кавказец вскочил. Я тоже завёлся. «Зачем сюда пришёл, спекулянт паршивый? Зачем дружбу народов позоришь?» Ну, и приложился раз. Он приземлился неудачно, за скатерть схватился. Разлилось, конечно, разбилось что-то. Короче, повязали меня. Выяснилось, вовсе он не наш, кавказский человек, а советник посольства недавно освободившейся от колонизаторов республики.