— Чему вы не поверили? Уточните, пожалуйста.

— Но я же не убивал!

— В это вы не поверили?

— Нет, нет. Это бред! Я не поверил, что монету нашли у Крюкова.

Это собственно, было признанием, и Мазин зафиксировал его.

— Другими словами, когда вы позвонили мне, вы продолжали считать, что монета пропала во время на машины?

— Да.

— И тем не менее заявили, что видели ее угона?

— Да.

— Соврали, — констатировал Мазин. — Испугавшись анонимки? Нет, повторяю, не верю, что невинного человека, да еще со склонностью к логическому мышлению, эта выдуманная бумажка могла толкнуть на заведомую и опасную ложь. Разве вы не понимали, что, начав врать, вы взяли на себя роль заметающего следы преступника?

— Да? — в третий раз повторил Горбунов, но с вопросительной интонацией. Не разыгрывая наивность просто подавленно.

— Да, да, — заверил его Мазин категорично. — И потому мне приходится решать, что же такое ваше письмо — курица или яйцо, что было раньше? Думаю что в данном случае яйцо появилось после курицы. Анонимка потребовалась вам, чтобы оправдать в моих глазах ваш звонок, а подтолкнуло к звонку вас нечто иное, о чем вы говорить и не хотите. Что же это? Или кто?

— Это сделал друг, — сказал Горбунов.

Точки сошлись на одной прямой.

— Друг? — переспросил Мазин.

— Этот человек руководствовался добрыми намерениями. Он хотел меня предостеречь.

— От нас?

Горбунов промолчал.

— И вы поверили?.. Впрочем, и здесь есть логика. С вашим индивидуализмом, претензиями на независимость суждений, эгоцентризмом в такое поверить легко Если вы находитесь в постоянном конфликте с общественным мнением, почему бы вам и не предположить, что вас хотят погубить, заманить в ловушку? Это же так типично… для мещанской психологии. А вы, простите, мещанин. Хоть и на уровне века.

— Не оскорбляйте меня. Я протестую.

— Напрасно. Лучше подробно расскажите, чем запугал вас «друг». И говорите правду, чтобы я мог понять, насколько он пугал вас сознательно, а насколько — не исключено и такое — в силу разыгравшегося воображения.

В тот вечер лил дождь, и Лариса пришла к Горбунову в наглухо застегнутом плаще с капюшоном, по которому катились сливавшиеся в струйки капли воды. Увидав ее в дверях, он инстинктивно подумал, что вода может повредить новому паркету в прихожей и потому снял с нее плащ буквально на пороге, стряхнул капли на площадке, а потом уже пристроил его на вешалке в стороне от своих вещей.

Лариса с усмешкой наблюдала за его суетливой деятельностью.

— Не ждали?

Несмотря на многочисленные просьбы, она говорила ему «вы», пресекая попытки к интимности.

— Не ждал, но знал, верил. Это сюрприз, драгоценный подарок.

— Ну, не преувеличивайте.

— Преуменьшаю! — выкрикнул он. — В такую непогоду! Вы замерзли, промокли. Вам необходима рюмка коньяку.

— Я не замерзла и не промокла. Мне попалось такси. Но от коньяка не откажусь, конечно.

— Сейчас, сейчас, сейчас.

Пока Горбунов орудовал в своем чудо-баре, Лариса присела на диван в подчеркнуто скромной позе, сложив руки на коленях. Горбунов скользнул взглядом по ее ногам.

— Не пролейте коньяк, — предостерегла она.

— Какой холодный тон! Но вам идет. Вам все идет! Сигарету? Есть «Кемел», — болтал он без умолку.

— Пожалуйста!

Он щелкнул зажигалкой. Она выпила коньяк и затянулась.

— Тепленько, — сказала с удовольствием.

— Музыку? — продолжал Горбунов. — Классику или что-нибудь поживее? Вы знаете, Ларочка, я обожаю классику, но сейчас мне хочется совсем иной музыки. Хотите марш Преображенского полка? Я буду маршировать в вашу честь.

— Не нужно меня смешить, Слава. И музыки не нужно. Я пришла по серьезному делу.

Он не обратил внимания на ее тон.

— Так я и знал! Этого следовало ожидать. — Горбунов все еще комикуя, схватился за голову. — Что еще могло привести вас ко мне, кроме неотложного дела?

— Я сказала серьезного.

— А разве мои чувства не серьезны?

— Слава! Ведь мы договаривались.

— О чем?

— Не обманывать друг друга словами о любви.

— Я согласен любить вас без слов.

— Охотно верю. Но я актриса. Для меня слова так много значат. А вам нужно, чтобы я просто осталась вас переночевать.

— Я был бы счастлив.

— Но вы же не любите меня.

— Разве я не приехал вслед за вами в этот слякотный город, хотя мог бы еще полмесяца наслаждаться солнцем и морем?!

— Огромная жертва! Нет, Слава, не убеждайте меня.

— Удивительно! Если женщина равнодушна к мужчине, она всегда стремится доказать, что он ее не любит.

— Я не равнодушна к вам, Слава.

Горбунов немедленно бросился к ней, вытянув руки.

— Сидите, ради бога! — резко остановила его Лариса. — Не изображайте испанца. И вообще поберегите силы. Я ведь пришла вас огорчить.

— Вы не сможете огорчить меня больше, чем огорчили.

— Слава! Вы удивительно несерьезный. Или умело ведете свою роль.

— Роль? Какую?

— Непорочного младенца.

— Напротив, я призываю вас к пороку. Прямо честно.

— В честности своей вам нужно будет убедить милицию.

— Зачем? Я чту уголовный кодекс.

— Не все так думают.

— Лариса! — продолжал шутить Горбунов. — Каждая женщина загадочна, но вы. Объясните мне, наконец, почему человек, обуреваемый страстями, должен доказывать свою непорочность?

— Слава! Прошу вас. Оставьте шутки и послушайте.

— Я весь внимание.

И Горбунов покорно уселся на ковре, как домашний пес, прислонив голову к коленям Ларисы.

— Слава! Ко мне приходил товарищ… оттуда. Вполне представительный мужчина, не из мелкой сошки. А это говорит кое о чем. И хотя вы не расположены слушать, — она оттолкнула его голову, — прежде чем надрать вам уши, я хочу, чтобы вы использовали их по назначению. Слушайте же. Нашлась китайская монетка, которую я вам подарила, и, кажется, не в добрый час.

Горбунов приподнял голову.

— Ларочка, ваша забота меня умиляет и согревает надеждой. — Он снова попытался приблизиться, и Ларисе пришлось взять его за ухо. — Я знаю, что брелок нашелся. Я сам видел его на столе у этого представительного мужчины. Его зовут Игорь Николаевич Мазин.

— Вы правы. Именно так он отрекомендовался. Но, боюсь, вы не представляете, где нашлась монета.

— В машине, конечно, где же еще?

— Так вам сказал Мазин?

— Нет, я ему. Я прекрасно помню, что оставил брелок в машине в тот неудачный день, который, впрочем, закончился для меня вполне благополучно.

— Вот в этом-то я и не уверена. Неудачный день еще не кончился, Слава, потому что брелок нашли не в машине, а в кармане у убитого Крюкова.

— Почему убитого? Говорили о несчастном случае. Я, собственно, его мало знал.

— А я очень хорошо. Потому-то Мазин и пришел ко мне. Сестра Крюкова решила, что монету я подарила Володьке.

— Значит, они не поверили, что брелок мой?

— Боюсь, что именно поверили.

— Ничего не понимаю.

— Из фактов можно делать разные выводы.

— Какие же сделал товарищ Мазин?

— Вот этого он мне не доложил. Он только прилежно о вас расспрашивал. Зачем?

Горбунов поднялся с ковра.

— Лара! Уж не хотите ли вы сказать, что я убил милейшего Володю Крюкова и положил ему в карман вашу монету вместо визитной карточки?

— Нет, не хочу. Но я вас знаю.

— А в милиции не знают? Так пусть узнают!

Лариса протянула свою рюмку, и Горбунов, поспешно, извинившись, наполнил ее коньяком.

— Пусть узнают, — повторила она его слова и выпила коньяк, как водку, одним глотком.

— Спасибо, Ларочка. Вы настоящий друг.

— Только, Славик, уговор. О моем визите — никому! Договорились?

— Что вы! Зачем?.. А вы что, придаете этому значение?

— Как сказать. Я, правда, подписки не давала, но все-таки не думаю, что Мазин обрадуется, узнав о нашем разговоре. Он был настроен довольно серьезно.