М. Делаграмматик всю войну работал судебным секретарем в военных трибуналах корпуса, армии и крупных гарнизонов. Как он сам пишет, эта «небольшая должность позволила мне, однако, увидеть советскую репрессивную машину лицом к лицу» («Военные трибуналы за работой»). Его мнение в этой истории тем более интересно, что капитан юстиции, как выпускник литературного факультета Московского института истории, философии и литературы им. Чернышевского, в 1941-м был направлен на десятимесячные курсы военных юристов при Военно-юридической академии. В 1942-м Делаграмматику было присвоено звание военюриста, после чего юного старлея направили в распоряжение Военного трибунала Южного фронта. Уже там он получил назначение в военный трибунал 3-го гвардейского стрелкового корпуса на должность судебного секретаря.

По воспоминанию М. Делаграмматика, «в каждой дивизии, корпусе, армии и фронте существовала трехэлементная система карательных органов (термин той эпохи): Особый отдел НКВД, военная прокуратура и военный трибунал.

В функции Особого отдела НКВД (начальник, заместитель, следователи, комендант, бойцы, камера предварительного заключения) входило следить за политическими и моральным состоянием корпуса, выявлять государственных преступников (изменников, шпионов, диверсантов, террористов, контрреволюционные организации и группы лиц, ведущих антисоветскую агитацию, и других), вести следствие по государственным преступлениям под надзором прокуратуры и передавать дела в военные трибуналы. (…)

Военная прокуратура корпуса состояла из прокурора, нескольких следователей прокуратуры, секретаря. (…)

Военная прокуратура вела следствие по преступлениям, совершаемым военнослужащими; это были не контрреволюционные (государственные) преступления, а общеуголовные и воинские (дезертирство, неисполнение приказа, утеря военного имущества, распространение ложных слухов, должностные преступления, членовредительство, мародерство, грабежи и разбой в районе военных действий и др.). Военная прокуратура осуществляла также надзор за ведением следствия по этим делам, за соблюдением советских законов в корпусе; формально осуществляла она и надзор за ведением следствия особыми отделами НКВД.

Теперь о военном трибунале корпуса, в котором мне довелось работать месяца четыре. Основная функция военного трибунала — рассмотрение уголовных дел военнослужащих, а также тяжелых преступлений гражданских лиц. Законченные следствием уголовные дела поступали в наш военный трибунал, как правило, из двух источников: из Особого отдела НКВД корпуса (главным образом, дела о контрреволюционных, или государственных, преступлениях) и военной прокуратуры (дела об общеуголовных преступлениях и воинских). Наш военный трибунал рассматривал дела, поступавшие из этих источников, осуждал или оправдывал подсудимых (последнее, впрочем, случалось довольно редко). Во время войны всеми трибуналами применялось довольно широко примечание 2 к ст. 28 УК РСФСР: приговор к лишению свободы в отношении осужденного может быть отсрочен исполнением, а он направлен на фронт в штрафные подразделения. Если, как говорилось в примечании, осужденный в боях с врагами Советского Союза проявит себя стойким защитником Родины, то после войны он может быть освобожден от пребывания наказания и с него будет снята судимость. Эта норма не применялась к осужденным за государственные преступления. Военные трибуналы, в том числе и наш, применяли примечание 2 к ст. 28 УК РСФСР, освобождали от отбывания наказания осужденных солдат и офицеров, энергично проявивших себя в боевых действиях, — как правило, это делалось публично и потому давало большой эффект: советские люди» слишком привыкшие к тому, что сажают, вдруг становились свидетелями освобождения. (…)

Расстрельные приговоры в боевой обстановке порой приводились в исполнение в воинской части перед строем. Приговоры военных трибуналов на фронте были окончательными и обжалованию не подлежали. Не помню случая, чтобы командующий соединением не утвердил приговора. Поэтому осужденный был лишен возможности обращаться в Президиум Верховного Совета СССР, которому принадлежало право помилования».

3

Как говорят люди знающие, возбуждение уголовного дела — это только первая стадия уголовного процесса. Решение о возбуждении уголовного дела во все времена требовало законного повода и оснований. В данном случае поводом к возбуждению дела явилось указание командования 1-го Украинского фронта, а основанием к возбуждению уголовного дела стали веские данные, указывающие на признаки преступления командира дивизии и его начальника штаба.

Следующая стадия уголовного процесса — предварительное расследование. И называется оно так потому, что предваряет следствие судебное, так как проводится до суда.

Именно на этой, второй стадии устанавливаются фактические обстоятельства преступления и лицо, виновное в его совершении, появляется важнейший участник процесса — обвиняемый, готовятся материалы для судебного разбирательства.

В дальнейшем возбуждается уголовное дело и производятся неотложные следственные действия по установлению и закреплению следов преступления (осмотр, обыск, выемка, освидетельствование, задержание и допрос подозреваемых и свидетелей).

После задержания Короткова и Хамова начинаются допросы… А все предварительное следствие закончится составлением обвинительного заключения.

Специалисты прекрасно знают, что первоначально следователь получает от допрашиваемого анкетные данные и только затем переходит, так сказать, к психологическому контакту. Но прежде задает незначительные вопросы для установления этого самого контакта с допрашиваемым, тем более что тот еще вчера командовал стрелковой дивизией, имеет звание полковника и высокие боевые награды.

Только после этого он переходит к получению от допрашиваемого основной информации, необходимой для расследования преступления. Затем сопоставляет ее, чтобы устранить все неясности, и лишь потом фиксирует полученную в ходе допроса информацию и представляет се в письменном виде допрашиваемому. Последний, в свою очередь, подтверждает правильность записанного в протокол, оставляя под ним свою подпись…

Примерно так все было и в январе 1944 года, но с одной небольшой поправкой на тяжелые дороги войны и сложные погодные условия. К ним можно добавить лишь еще пару не менее важных моментов: разрозненные группы частей 38-й дивизии выходили из окружения, а вина самого комдива уже до суда была точно обозначена наверху. Все это чрезвычайно осложняло работу следователя военной прокуратуры фронта. Но он свое дело знал и делал, как мог. По крайней мере старался, несмотря на все объективные и субъективные трудности.

Л допрашивать бывшего командира дивизии было нелегко. В его тазах было написано такое страдание, какое следователю видеть никогда не приходилось. Вчерашний бравый и храбрый комдив почернел лицом, уменьшился в росте, в весе, а под бесцветными тазами навалились темные мешки.

Они говорили долго и напряженно, но с одним маленьким «но». Если Коротков избегал какого-либо обращения к следователю, то тот называл его вежливо и с уважением «Андрей Денисович». Хоть это действовало на полковника как-то успокаивающе. Ведь в глубине души Коротков надеялся доказать свою невиновность, рассчитывая в лучшем случае на штрафную. Так думал и следователь.

— Части дивизии, которой я командовал, отступили и попали в окружение по не зависящим от меня причинам, — доказывал Андрей Денисович. — Поймите, что поражение было неминуемо, потому что дивизия на момент начала наступления была небоеспособна и не мота выдержать массированный удар нескольких соединений противника, который как минимум превосходил нас численностью и вооружением.

— Как же, в таком случае, все произошло?

— Дивизия была выведена с Букринского плацдарма основательно потрепанной. Она не получала ощутимого подкрепления аж с самого ноября. Выхода в резерв, у нес забрали всех оставшихся стрелков в соседние дивизии. Предполагалось, что она получит большое пополнение людьми и полностью будет укомплектована вооружением. Но из-за неблагоприятно складывающейся обстановки под Киевом командование вынуждено было бросить ее туда на подкрепление. Вы же прекрасно понимаете, что приказы не обсуждаются, а выполняются. В общем, принял я ее не то что малочисленной, а фактически небоеспособной.