Когда он включился, то башка просто раскалывалась. Он лежал на полу как труп, на спине, глядя вверх на трещины на потолке. Взгляд был мутным и не полностью сфокусированным, казалось, потолок опускается вниз, давя как кузнечный пресс, а паутинка трещин сходит с него и прорезает мозг. Тело было тяжелым и холодным, конечности не слушались, словно их и не было вовсе. Его собственный пистолет черным глазком смотрел на него.

– Ну, что, борец с инопланетной заразой, на этот раз ты прокакал партию. А, может, и не такой уж борец? Наверное, ищешь повода сдаться ей в плен, принести клятву вассальной верности и принять новую веру, возложив зеленую соплю себе на чело?

Он понял, что невзирая на боль, а, может, из-за нее, особенного страха не чувствует. Пока не чувствует.

– Как это ты меня? Не ожидал. А может, и не ты? – выдавил он; голосу сильно мешала пузырящаяся в горле пена.

– Думаешь, со мной ребята с Тау Кита? Да-да, это они тебя отвалтузили. Сейчас еще выскочат из-за моей спины, маленькие и зеленые, и опять тебе накостыляют. У них вообще кроме мордобития никаких чудес.

– Что, что?

– Ничего, слова из одной песни, которую ты, наверное, забыл.

Кожа на ее руке стала прозрачной. Под ней была видна квазиживая имитационная плоть. Мышцы, суставы, сухожилия и соединительная ткань плавно, но быстро делались прозрачными, открывая кости. И те опять-таки становились проницаемы для света, открывая глазу Зигмунта Берковски рычаги, силопроводы и сервомеханизмы. Стал доступен взгляду и «череп»; его пластины напоминали хрустальный сосуд. В нем просматривались системная плата с процессорами и шиной расширения, кристаллы накопителей данных, гнездышки интерфейсов, подключающие устройства ввода-вывода. Открылся и «позвоночник» – стальная пружина в поликарбоновой изоляции, внутри которой проходили оптоволоконные информационные кабели – те, что подсоединяли периферийные устройства к шине расширения.

Берковски видел энергетический узел «Веры», вроде из титана, размером схожий с человеческим сердцем, видел емкости, заполняющие для объема брюшную полость. Некоторые из них служили для имитационного приема пищи, сквозь наноплантовый слой сейчас был приметен пережеванный бутерброд, подвергающийся воздействию пенистого растворителя. Просматривался и поликарбоновый каркас на месте ребер и таза. Особенно поразило Берковски ее влагалище – с пластиковыми кольцами и микронасосами.

Она – техманн, биомех человекоподобного типа. Одна из тех игрушек, которые внедрил сэр Роджер Дюмон.

– Теперь доходит? Я не могла заразиться нитеплазмой, во мне не могла прорасти спора, я не могла превратиться в гаметофит и мои гаметы не могли слиться с гаметами другого гаметофита. Зеленые крапинки в моих глазах – это результат преломления света в искусственных хрусталиках.

– Что будешь делать, Вера? Разделаешь меня?

– Позволь вначале представиться, я – модель «Надежда-2028», наследница по прямой линии «Надежды-2022», домашней робоработницы, которая была дочкой интеллектуального пятитысячеваттного пылесоса фирмы AEG… Эй, дорогой прадедушка, выходи, у нас гости.

Из ниши выехал не слишком новый пылесос, пятнадцатилетней примерно давности, дорогой, с панелями под дерево, и стал послушно обрабатывать ботинки Берковски.

– Ладно, предок, пошел вон… Я по заданию твоего босса вынесла из Зоны спору, ту, что стала вторым Лауницем; она выросла при помощи устройства, «смерть-лампы», которую я тоже доставила оттуда по приказу сэра Роджера Дюмона. А вы ухитрились Лауница-2 упустить, так что мне пришлось его еще и обезвреживать. А теперь я покажу тебе кое-что действительно интересное. Я соединилась с твоим боди-компом через разъем, который пришлось установить в основание твоего черепа – у него «ножки» сами растут, – и допрограммировала твой интракорпоральный нитеплазменный сканер… Погоди-ка, нейрокабель вытащу, а то мешать тебе будет… Теперь твой сканер видит и тебя самого, милый Зиги. Ну, поехали.

В виртуальном окне Берковски увидел своего двойника, который висел прямо над ним, только без одежды. По двум идентификаторам – фотоническому на линии лобковых волос и РФИДу, установленному на скуловую кость, было ясно, что это именно господин Берковски, собственной персоной.

– Зигмунт, это Зигмунт. Очень приятно, – хихикнула Вера.

Слой за слоем стали сниматься покровы с виртуального тела, притом программа каждый раз представляла структурную карту зондируемых тканей и их химический состав. При переходе от тканевого на молекулярный уровень Берковски увидел зеленую червивую гадость, которая ползла из его крестца по спинному хребту к черепу. Ниточки выходили из узелков-глобул и, не встречая сопротивления, проникали в белковые молекулы, нанизывали их на себя, как ожерелье. Им было плевать на химические связи и электромагнитные силы, они были сами по себе.

Сейчас Берковски стало и нехорошо, и страшно.

– Как видишь, Зиги, ты оказался в лодке, которую сильно качает. И где это ты проглотил почку? Может быть, заразился от второго Лауница? Однако прыгать за борт не стоит. С кем не бывает?

Сейчас он почти не слышал «Веру», ее мелодичный звонкий голос на этот раз застревал в какой-то ватной пелене, зато непосредственно в себе чувствовал шевеление червивых масс, и то, как они методично выедают его плоть, мозг, его время.

– Я не могу прыгнуть, у меня ни ноги, ни руки не шевелятся.

– Сейчас я тебя растормошу.

Он слабо почувствовал покалывание в области шеи и краем глаза заметил, что из ее пальца, положенного на его кожу, выходит множество мелких иголочек, почти как у крапивного листа. Минуту спустя тепло потекло к его сердцу, а от него во все уголки тела. Во все, не исключая… Что сопровождалось эрекцией.

– Извини, Вера или как там тебя, но я этот процесс не контролирую.

– Ничего, ничего, не стесняйся. Ты же хотел меня трахнуть, потому что эта гадость, которая в тебе, требовала от тебя пролиферации, ей нужны новые и новые объекты для паразитирования. Правильно сэр Роджер говорил, что самые опасные – это симбионты, в которых человеческая природа сочетается с гнездовьями нитеплазмы. Чистая нитеплазма, пусть и принимает человеческий или там собачий облик, сама по себе неустойчива, потому что питается хрональной энергией. А вот в состоянии симбиоза нитеплазменный мицелий становится стабильнее, он начинает уже кормиться с хозяйского стола, пользуясь способностями хозяина расщеплять и усваивать органику.

Еще минут через десять она оседлала его и, можно сказать, использовала. Грубо, как в низкопробных фильмах. В его уретру была введена быстро твердеющая и свивающаяся в спираль металлопластиковая змейка. В конце акта это вызвало сильную боль и кровотечение – когда она включила там у себя что-то похожее на помпу доильного автомата. Он видел сквозь прозрачные покровы ее тела, как светились провода, находящиеся на месте ее яичников, и ходили кольца на наноплантовом влагалище.

– Ну, теперь мы квиты, Зигмунт. Ты трахнул меня, я трахнула тебя. Кстати, не стесняйся наших отношений, не такая уж я машина, в меня загружена психомемограмма вдовы Загряжского. Можно сказать, моя страсть к тебе – это и светлое чувство, которое позволяет мне забыть о моей машинности, и порочная страсть, так сказать, к убийце моего мужа, – сказала «Вера», откинувшись рядом с ним на пол. – А теперь послушай меня и будь предельно внимательным, дуболом. Ты заражен, как и многие другие. Вашим дурацким карантином ничего не остановить. Нитеплазма – это живой организм со своей стратегией. Ему подходят как носитель и живая, и косная материя. Он проникает в строительные материалы, осадочные породы и прекрасно распространяется в дисперсной системе, называемой почвой. Между нами, ему не под силу как раз те материалы, из которых состою я. Скорее всего, заражено и твое начальство, на которое никакие карантины не распространяются.

«А вот почему Роджер Дюмон навязал ее для работы в отделе. Идеальный наблюдатель. Будет смотреть, как все вокруг превращаются в фиг знает что, фиксировать, анализировать. Потом большой босс, на основе полученной информации, начнет думать, как с этой хренью налаживать деловое сотрудничество», – подумал Берковски, хотя из-за страха мысли его скакали как капли масла на раскаленной сковороде.