Сегодня Дюмон был среди тех, кто пошел в Зону, он присутствовал в их органах чувств и отчасти в их мыслях. Только один из них был не вполне ясен.

Берковски подал этого Лауница, как человека, способного пролить свет на тьму, покрывающую Зону. Идеально-де подходит для пересадки мемограммы Загряжского. Если это так, получим того, кто по продуктивности может сравниться с Загряжским, но только не связанного с русской разведкой. И понадеемся, что он сможет раздобыть главное семечко Зоны. Если нет – поймем, почему темен сам Лауниц. Что означает эта нелепая, как будто скрывающая что-то жизнь и странные пятна в структурограмме памяти, словно изоляция поставлена. В любом случае, после завершения операции надо будет от него избавиться. Однозначно.

Не просто завод

Они шли в шахматном порядке вдоль пути, по которому когда-то локомотив тащил стотонную емкость в виде сигары с жидким чугуном внутри. Сейчас тяжеленная «сигара» чугуновоза валялась метрах в пятидесяти от путей, прилично ее перебросило. Миновали миксеры, где чугун поддерживали в расплавленном состоянии, в ожидании, пока кислородный конвертер примет его. На их здоровенных боках были вмятины, как от пинков исполинской бутсой.

Потом через огромные ворота вошли в конвертерный цех. Открывшаяся картина ошеломила Лауница: застывший мостовой кран исполинских размеров – тот, что раньше перемещал ковш с чугуном до огромной груши кислородного конвертера, а на полпути между краном и полом висит тот самый ковш. Он как будто сорвался, но так и не долетел до земли. Еще он немного вибрировал. Легкое периодическое подрагивание – это в нем, пожалуй, было самое жуткое. Как помаргивающий мертвец в фильмах ужасов.

– Придержи штаны, режиссер, – уверенным голосом сказал Возняк. – Под ним можно спокойно выгуливать даму с собачкой. По крайней мере, ни на кого он еще не свалился и не угробил. Закольцевавшееся время, назовем так. Находились, правда, люди, которые пробовали покачать его и даже покрутить. Лучше бы они качали и крутили свои яйца, почти никто из них не вышел из Зоны, разные неприятности случились по дороге… Мусорщик почему-то его не убирает, может, слишком тяжелая штука для него. А может, его лучше не трогать, потому что он как бы заражен.

На ковше заметны были небольшие округлые и чуток пушистые наросты; видеодатчик дал увеличение – не ржавчина. Для красоты можно назвать их лишаем.

Лауниц машинально представил одну из таких штук на своей коже – неприятно стало, даже передернуло. Возняк перехватил его взгляд.

– Почки, очень приятно. Им, конечно, приятно, а не тебе. Правда, на спокойно гуляющих нормальных людей эта хрень еще ни разу не перескакивала, что внушает оптимизм. Но гуляющих по Зоне трудно назвать нормальными людьми. Где есть эти почки, там, что-то происходит, очень медленно. Или наоборот, очень-очень быстро. А вообще есть мнение, что они чего-то ждут, подходящих условий. Из них рано или поздно вылупится что-то. – Возняк не отказал себе в удовольствии применить сюсюкающую интонацию, чтобы еще раз показать, кто тут дите. – Цыплятки какие-нибудь.

– Школяр, поменьше сейчас трепись. На заводе нам немного осталось, – поторопил напарника дотоле невозмутимый Стецко. – Через цех проката пройдем – и мы на воле, в пампасах, там уж чеши язык. Только сейчас надо побыстрее.

Они прошли, чувствуя лишь легкое пузырение почвы, по которой словно протекали невидимые ручейки – этакие эмбриональные «веселые призраки», мимо установки по непрерывной разливке стали, где навеки замерли шесть брусов. Прокатный стан был размером с хорошее футбольное поле, только вместо газона решетчатый настил и между секциями здоровенные валки. На некоторых из них замерли куски стального профиля.

Когда они были где-то на середине, с одного края прокатного стана начало подступать какое-то марево, пронизанное как будто зелеными волосами. А глядя сквозь него можно было увидеть, что другой конец цеха изогнулся и вытянулся вверх. Только теперь затренькал гравитационный детектор и, не сумев оконтурить опасный участок, стал рисовать в виртуальном окне диаграммы интенсивности гравитационного поля. Весь стан уже отзывался вибрацией; она быстро переходила в жесткую тряску, от того марева через весь цех резко протянулись извивающиеся зеленые нити. Лауниц «почувствовал шкурой» – сейчас что-то произойдет.

В одном месте выскочил валок и, прокатившись по настилу, грохнулся на пол. Потом второй – этот просто выбросило, штука весом в несколько тонн подскочила как теннисный мячик. Для Лауница все замедлилось. Он видел валок парящим в воздухе и успел несколько раз повторить: «Только не в меня, только не…» Рухнув, массивная деталь высекла сноп искр из настила стана, прежде чем застрять в нем. Сотрясение прошло по всему цеху и отозвалось слабостью в коленях Лауница. Он едва сдерживал выход паники, колотившейся в стенки сердца. В такт броскам крови, выталкиваемой всполошившимся сердцем, в голове тяжело стучало: мать моя, здесь все иначе, все! Весь его накопленный с того времени, как он начал ползать в детском манеже, опыт теперь ничего не значит. Ровное – тут неровное. Спокойное – беспокойное. Твердое – зыбкое. Правое – левое. Существующее – несуществующее. Несуществующее – вполне реальное. А ведь он мог быть уже на западном побережье, купаться в океане, шутить с загорелыми девчонками на пляже, поглядывая на полоски светлой гладкой кожи там, где у них немножко сполз лифчик или подвинулись трусики, а вместо этого сплошная непруха… и все только хуже и хуже после встречи с этой мадам Старомодные Букли. От осознания несправедливости даже сдавило горло.

– Это что, не прекратится? – Лауниц с неудовольствием заметил плаксивые интонации в своем голосе. – Почему детектор вовремя не среагировал?

– Кажется, попали. Это «шумный гость», полтергейст по-вашему, пульсация такая. Какого-то куска пространства вместе с прилагающимися железяками как будто нет, а потом он снова есть. Только пульсация ослабеет, надо будет вовсю драпать, – сказал Возняк, и вдруг стало заметно, что его скулы побледнели.

– Ученый, которого мы на поводке водили, называл это «сплетением альтернативного и основного потоков времени», вот запомнил ахинею, – невозмутимо произнес Стецко, который, похоже, не нервничал никогда. И добавил невпопад: – Раньше считали, что брать бабу в Зону – это к несчастью: мол, ты больше на ее задок пялиться будешь, чем на окружающую природу. Посмотрим, как сейчас.

– Пора, с перцем в заднице вперед, – крикнул Возняк и рванулся с места. Следом за ним двинул и Стецко.

Но Лауниц вдруг отчетливо понял – деру давать не надо. Ни вперед, ни назад. И вместе с тем ушел страх.

– Я, кажется, тоже что-то припоминаю, – он удержал Веру за руку. – Убежать невозможно. Беги, кролик, беги. Но мы не кролики. Есть хороший шанс, что пульсация не дойдет до нас. Она реагирует на… нервозность, на страх, что ли.

Стецко и Возняк не успели добежать до противоположного конца стана – со стороны марева рвануло напряжением, искажающим воздух, – и сквозь него опять проросли зеленые нити. Стан изогнулся в нескольких местах, словно пружинный матрас, на котором скачут туши крупноразмерных любовников. Возняк полетел кубарем, затем, вскочив на ноги, помчался назад. Стецко замер, пытаясь сохранить равновесие, взмахнул руками, однако выскочивший поблизости валок отбросил его словно тряпочку. Но там, где стояла Вера и опустился на колени Лауниц, ощущалась только легкая вибрация.

Через пару минут утихло, тряска прекратилась, марево отступило, перестал бугриться и прокатный стан, только одинокий валок еще катился по полу.

Прокатился он и мимо Лауница, сверкнув красной полосой и прилипшими волосами.

Лауниц прошел немного вперед, все детекторы светилось ровно. Там, где валок «шлепнул» Стецко, подобрал хеклер-коховскую винтовку и два скрепленных вместе магазина; дальше идти не хотелось – мертвое тело было в двадцати метрах. Оно свисало с края стана, из головы Стецко тянулась и тянулась, пока не достигла пола, красная лента.