Из различных уголовных дел, рассмотренных Военными трибуналами Действующей армии, особенно в Германии, был виден размах мародерства со стороны советских солдат, офицеров и генералов, размах грабежа мирных граждан во время военных действий и после окончания войны. Это мародерство началось тогда, когда всем солдатам и офицерам разрешили посылать почтовые посылки домой, а высокое начальство получило возможность отправлять награбленное вагонами. Из трибунальских дел видно, что за мародерство наказывали слабо, оно по сути дела поощрялось, а высшее командование само подавало пример грабежа ценнейшего имущества из германских фамильных замков, музеев.

Я помню, как спустя много лет после Второй мировой войны, когда умер маршал Советского Союза И. С. Конев и между его двумя женами возник судебный спор о наследстве, из материалов судебного дела было видно, что стоимость лишь одних ружей и удочек, вывезенных маршалом из Германии, была достаточна для обеспечения безбедной жизни сотен людей на сто лет вперед.

Подчас трудности были лишь в отправке большого объема награбленного имущества в СССР. Известен факт, когда награбивший много вещей генерал-полковник никак не мог получить железнодорожный контейнер для отправки домой награбленного. Будучи Героем Советского Союза и пользуясь расположением Сталина, он обратился к нему за содействием, не видя в самом мародерстве ничего предосудительного. Сталин не воспрепятствовал грабежу, но желая показать свою самодержавную, абсолютистскую власть и считая недопустимым обращение к нему по незначительному поводу, послал телеграмму: «Предоставить контейнер полковнику такому-то». Так генерал-полковник превратился в полковника, но получил возможность вывезти награбленное имущество.

«Если он будет убит, сохранится жизнь сотен людей»

Офицеры юстиции, служившие во фронтовых военных трибуналах, делились на две группы: оперативный состав и секретарский. В оперативный состав входили председатели и члены военных трибуналов. В секретарский состав — старшие секретари и секретари военных трибуналов.

В оперативный состав назначались только члены партии. Никакого образовательного ценза не требовалось. Главное, что имело значение при формировании оперативного состава — это политическое доверие. А оно определялось прежде всего членством в коммунистической партии, но не только этим. В оперативный состав назначались в большом числе судьи, члены спецколлегии областных и краевых судов, трибуналов и троек, особых совещаний, люди, доказавшие свою политическую верность режиму в ходе репрессий 1937 и 1938 годов.

После окончания Московского юридического института и курсов Военной юридической академии я был послан в начале войны на Южный фронт вместе с моим однокашником Иваном Башкатовым. Поскольку Иван Башкатов был членом партии, а я — беспартийным, Председатель Военного трибунала Южного фронта корвоенюрист Матулевич назначил его членом Военного трибунала, а меня — секретарем. Наличие у меня к тому времени высшего юридического образования и успешное окончание мною курсов Военно-юридической академии значения не имели. Главное — доверие политическое, принадлежность к правящей партии.

В результате такого отбора в оперативный состав, главным образом по политическим признакам, получилось так, что в этом составе оказалось много людей малообразованных, туповатых, беспринципных службистов, согласных бездумно и жестоко осуществлять любую директиву, исходящую сверху. Это привело к серьезным последствиям, ибо во фронтовых военных трибуналах предметом рассмотрения были дела двух различных категорий.

К первой категории условно могут быть отнесены дела, которые я бы назвал справедливыми делами. Это дела, когда на скамье подсудимых сидели старосты, полицейские, жандармы, эсэсовцы, бургомистры, совершившие кровавые преступления, или явные дезертиры, членовредители, спекулянты, расхитители.

Ко второй категории условно могут быть отнесены дела, которые отличались особой сложностью, ибо по этим делам жизнь боевых солдат, офицеров, а подчас и генералов могла быть несправедливо исковеркана, или они могли вовсе лишиться жизни. Это были дела, когда «СМЕРШ» или особый отдел фабриковал ложные политические обвинения, обвинения в попытке перехода на сторону противника, надуманные обвинения генералов и офицеров в том, что они вопреки приказу Сталина № 228 допускали отступление своих войск с позиций, назначенных к обороне.

При рассмотрении дел второй категории судебные ошибки становились неизбежными. Судьбы тысяч людей исковерканы и сотни людей лишились жизни в результате «деятельности» той части оперативных работников военных трибуналов, которые подбирались по признакам политического доверия.

Эту «деятельность» наиболее близко наблюдали лица из секретарского состава военных трибуналов. Как правило, это были люди более образованные, и они обычно отмечали между собой, кто из оперативных работников особо свирепствует и из-за кого гибнут боевые офицеры и солдаты, в действительности не совершавшие того, в чем их обвиняли и за что их осуждали. О таком члене трибунала говорили: «Если он будет убит, сохранится жизнь сотен людей». А в изменчивой фронтовой обстановке перспектива быть убитым была реальной для каждого работника трибунала.

Мне запомнился жаркий июльский день 1942 года, когда наш трибунал 12-ой армии Южного фронта во время отступления расположился на усадьбе крестьянского дома в станице Келермесской. Там была поставлена грузовая автомашина, на которой наш трибунал передвигался по военным дорогам вместе с отступающей армией. Мы откопали на случай нападения немецкой авиации щель. Но самолеты появились внезапно. Старший секретарь нашего трибунала Горев и я находились тут же у походного столика и при атаке самолетов на наше расположение просто легли на землю, до щели мы не успели бы добежать. Председатель трибунала Васильев и другие успели залезть в щель.

Член нашего трибунала Ракул крикнул Васильеву: «Бежим в кукурузу» и побежал сам. Когда самолеты улетели, то мы увидели, что тяжелейшее ранение в спину получил хозяин этой усадьбы, который уже имел ранение в руку и был дома в краткосрочном отпуске. Я видел, что вся спина у него разворочена и видны легкие. Были и еще раненые. Рядом была убита лошадь. Осколки попали в нашу автомашину. Спустя несколько минут кто-то прибежал из кукурузы и позвал нас туда. Там в небольшой воронке от бомбы лежал убитый член трибунала Ракул. В его офицерской планшетке оказались уголовный и уголовно-процессуальный кодексы, пробитые осколками. Мы завернули его в простыню. Похоронили. И, зная, что мы из этой станицы уедем сегодня, а завтра сюда придут немцы, на его могиле поставили лишь дощечку, на которой выжгли при помощи линзы и солнечных лучей только его фамилию Ракул. О том, как погиб Ракул, я рассказал лишь для того, чтобы читателю было ясно, как близко каждый на фронте, даже не на передовой, а в трибунале армии, ходил у смертельной черты.

Но Ракул не относился к тем членам трибунала, смерть которых спасла бы сотни жизней. Ракул был молодым юристом, у него было мало знаний и опыта, но он добросовестно стремился выносить справедливые правосудные приговоры.

Мне запомнился этот день и потому, что с самой лучшей стороны проявил себя старший секретарь нашего трибунала Горев. Его смелость, спокойствие, выдержка, отсутствие паники и деятельная помощь другим восхищали меня. Он спокойно и умело стал оказывать помощь раненым сразу, как только улетели немецкие самолеты. Горев был в прошлом московским журналистом и настоящим русским интеллигентом.

Кстати, о смелости. Я убедился в том, что многие крикливые рубахи-парни, болтавшие в спокойной обстановке о своей фронтовой смелости, при возникновении на фронте реальной опасности терялись, проявляли трусость. А вот сугубо гражданского вида интеллигенты типа Горева отличались смелостью и вели себя достойно и мужественно.

Горев как человек в высшей степени порядочный был до глубины души возмущен подобранными по политическим признакам членами трибунала, которые из-за своей тупости, служебного рвения или карьеры шли на осужосуждение невиновных, на вынесение неправосудных и жестоких приговоров. Свои мысли по этому поводу Горев и другие секретари боялись высказывать открыто из-за того, что особисты и смершевцы неукоснительно следили за всем, что происходит в трибунале. Мне Горев доверял и говорил со мной на эту тему неоднократно.