Шахразада опустила глаза и посмотрела на собственные ладони.

– … а руки, Герсими, были грязными. Эти полуночные лентяи даже не могут замостить свои скверные дороги! Дорожная грязь подступает к самым стенам замков, сколь бы огромными и богатыми они ни были. И в этой грязи были мои руки, несмотря на то что я уже проснулась!

Герсими слушала «сестричку» с настоящим испугом. Да, такого даже она предвидеть не могла!.. Если руки были в грязи, значит, не только дух Шахразады побывал в ином мире и ином времени, но и телесно она оказалась там.

– Аллах всесильный, – губы Герсими еле шевелились. – Боюсь, что не сегодня-завтра моя прекрасная наставница совсем покинет нас…

«Ведь матушка же говорила, что Шахразада ищет мир, в котором нужна… Мир, где без нее просто жить не могут. И если она переместится туда совсем…»

Герсими закрыла глаза от испуга – она с трудом могла себе представить последствия.

«Нет, доченька, все не так страшно… Твоя „сестричка“ вряд ли сможет перебраться в избранный мир полностью… Однако и я удивлена тем, сколь полно она чувствует те, иные миры-сны… Быть может, Шахразада все же не простая смертная?»

– Шахразада, сестричка, скажи, быть может, все же ты не простая смертная? Должны были быть у тебя в роду маги! Должны! Иначе я не понимаю, где корни твоего удивительного дара…

Царица усмехнулась, но совсем невесело.

– Не знаю, подружка, не знаю я о таких своих корнях. И дару своему дивлюсь по сию пору.

Шахразада почувствовала, как утихает боль от слов невежественного варвара, который стал мужем бедняжки Маделайн. Теперь она уже отлично понимала, что отвергли не ее, а совсем иную женщину. Хотя предчувствовала, что той еще повезет – должен же этот отвратительный горец разглядеть поистине золотую душу смелой девочки, которая согласилась выйти замуж, ни разу даже не видя жениха.

Пора было бы уже покинуть сад, отослать Герсими отдыхать, но… Но царица ощущала, что боль от всего пережитого утихла еще и потому, что она нашла в себе силы рассказать это кому-то другому, не таила горечь в себе, не пыталась слезами смыть ее с души.

«Должно быть, сестренка, тебе придется услышать еще не одну историю. Историю, столь же мало похожую на сказку… И, боюсь, у каждой будет печальный конец…»

Свиток шестнадцатый

Быть может, благодаря тому что выговорилась, Шахразада в эту ночь уснула с улыбкой. После бесконечных странствий по судьбам ей хотелось только одного – спокойного и крепкого сна. Но, похоже, судьбе было угодно иное. Ибо не успела царица закрыть глаза, как почувствовала, что на город надвигается непогода – черные тучи заволокли все небо, свирепый ветер рвал в клочки листву, а люди спешили укрыться за толстыми стенами в надежде, что уж их-то буря не разрушит в единый миг. Второй раз за это удивительно жаркое лето на город надвигалась гроза.

Шахразада и ее любимый, высокий и очень привлекательный юноша, прятались в заброшенном доме неподалеку от городской стены. Дом, похоже, заброшенным стоял совсем недавно, ибо плотны были ставни, крепки двери и не успела прохудиться крыша. Хотя юная дева, которой сейчас чувствовала себя царица, подумала, что все могло быть и иначе – и дом был вовсе не заброшенным, а просто отданным этому же юноше под присмотр. Он мог быть и управляющим большого поместья, а дом, который назвал заброшенным, просто стоял в дальней части огромных земель. Но сейчас вмиг помолодевшей Шахразаде не было до этого никакого дела – она была желанна, она сгорала от желания сама.

Влюбленные впервые остались одни, и дождь беспокоил их меньше всего. Более всего юная дева беспокоилась о том, чтобы ее неловкость и неопытность не стали преградой. Ему же было довольно одной ее улыбки, ибо он желал ее и знал, что она горит не меньшей страстью.

Тишина и шум дождя за окном сделали свое дело – сейчас во всем мире остались только они. Они принадлежали друг другу, и одно лишь предвкушение соединяло их неразрывно.

«Она самая прекрасная, самая желанная, самая удивительная на свете девушка! – подумал он, любуясь ее сильным телом, лишь угадывающимся под хиджабом. – Как бы я хотел, чтобы она позволила мне поцеловать себя… О Аллах милосердный, я мечтаю о ней, но боюсь спугнуть ее, будто дикую серну! Как же мне быть?»

И в этот момент она, должно быть, почувствовав его горящий взгляд, отложила яблоко и каким-то новым, оценивающим, невероятно страстным взглядом окинула юношу, стоящего у окна. Он понял, что дальше откладывать просто глупо, подошел к ней и склонился к ее устам, запечатлев первый, горящий и страстный поцелуй.

Едва слышный вздох вырвался из груди девушки, но губы уже искали новых поцелуев. Из пугливого зверька она в единый миг превратилась в страстную, жаждущую любви женщину.

– Я так долго ждала тебя, мой любимый, мой единственный, мой…

Но более она не смогла сказать ни единого слова – он наконец смог поверить своему счастью и наслаждался теперь необыкновенными поцелуями – первыми, но жаждущими, страстными, но невинными, обещающими и дарящими наслаждение.

Вскоре юноша почувствовал, что не в силах более оставаться одетым, что удобный кафтан грозит превратиться в путы. Не в силах более удерживаться и лишь едва касаться ее прекрасного тела через несколько слоев одежды, он, осмелев, обнял плечи девушки и прижал ее к себе так, словно более не собирался разжимать этих объятий никогда.

– Я… Я хочу… хочу насладиться тобой, мой прекрасный, мой желанный… – едва слышно проговорила девушка. Проговорила и сама удивилась тому, что смогла произнести эти слова вслух.

– Я мечтаю о тебе, моя греза…

(«Но отчего он не зовет меня по имени? Кто я?») Однако вопрос этот промелькнул в самом дальнем уголке разума. Ибо юное тело рядом заставляло думать совсем об иных материях.

– Я твоя… Я твоя… – проговорила она, чувствуя, как ее возлюбленный осторожно снимает булавки с ее хиджаба, освобождая волосы.

Прикосновение же этих прекрасных кос стало для юноши настоящим ударом, подобным удару молнии. Ибо, только почувствовав их шелковистую тяжесть, убедился он, что это вовсе не сон, что самая желанная девушка в мире принадлежит ему не в грезах, а наяву.

Он взглянул в лицо возлюбленной и не мог не задохнуться от счастья. Но мудрый внутренний голос, о какое счастье, что он менее подвержен страстям, прошептал: «Не торопись, не торопи ее. Дай ей чуть привыкнуть к себе… Помни, сегодня ваша первая встреча. И если ты хочешь, чтобы была вторая и третья…»

– О прекраснейшая… великолепная! Остановись на миг… Не торопись…

– Я вся твоя, мой любимый… Говори, что мне делать, – я стану твоей ученицей.

– Да будет так. Тогда позволь мне снять с тебя одеяние… И позволь мне избавиться от своего платья…

Девушка закрыла глаза, позволив ему снять с нее кафтан. Но стоило ему лишь коснуться ее нежной шеи, как глаза ее раскрылись. Юноша почувствовал головокружение и постарался найти успокоение в самых обыденных деяниях. Он сбросил кафтан и рубаху, сел и наклонился, чтобы снять башмаки.

И тут произошло истинное чудо – из статуи его желанная превратилась в живую женщину. Она поспешила к нему и склонилась над его ногами, чтобы помочь. Ощутив на своей голове прикосновение его руки, она вздрогнула.

– Моя греза, что ты делаешь?

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. О, эти глаза – они горели черным пламенем страсти. Она чувствовала прикосновение этого взгляда всякий раз, когда появлялась на улице, ощущала, что он не просто замечает каждое ее появление, что он только и ждет мига, подобного сегодняшней грозе, позволившей наконец им побыть вместе.

Он долго и пристально смотрел в ее прекрасные, желанные глаза. Потом его губы слегка коснулись ее губ, распространяя по всему ее телу легкий трепет. Она в смущении опустила глаза и вдруг заметила, что ее возлюбленный почти обнажен – лишь легкие шальвары из шелка еще скрывали его ноги. Девушка, будто зачарованная, рассматривала его тело, тихонько пальцами прикасаясь к волоскам на груди, сильным загорелым плечам, длинным чуть узловатым пальцам… Он некоторое время наблюдал за ней, и ему стало весело. Он встал и привлек ее к себе. Его руки потянулись к сложному узлу, который был завязан на ее вышитом кушаке.