«Сложение суббрахикефального узколицего антропологического типа на севере Восточной Европы, – подчеркивает В. В. Седов, – необъяснимо местными материалами. Средневековые черепа прибалтийско-финского населения, на территории которого расселились новгородские славяне …характеризуются широколицестью (скуловой диаметр водских черепов – 136, восточных эстов – 134, ижоры – 138,8, приладожской веси – 135), почему следует решительно отказаться от мысли о формировании новгородского антропологического типа под воздействием (финского – А.С.) субстрата» [56]. Прибалтийская «чудь» отличалась еще и уплощенным лицом, и слабо выступающим носом, т. е. примесью монголоидных черт. Черепа же словен «выражение европеоидные» [57]. «Не может быть исходным для славян Поильменья и ни один из антропологических типов Верхнего и Среднего Поднепровья», т. е., в частности, балтских (также широколицых). Ближайшие аналогии черепам словен ильменских обнаруживаются лишь у раннесредневековых балтийских славян – в частности, у живших в нынешнем Мекленбурге ободритов [58].

Напрашивается вывод о том, что словене ильменские (в отличие, например, от кривичей, вятичей, северян) не смешивались с другими этносами в такой степени, чтобы это повлияло на их, словен, антропологический тип. Высокую степень однородности словен в расовом отношении отмечает и В. В. Седов [59]. Это обстоятельство тем более достойно внимания, что словене жили на самой окраине славянского мира, будучи с трех сторон окружены финскими и балтскими племенами.

Это сохранение словенами в неприкосновенности своего генетического кода и обусловило, по-видимому, устойчивость их этнического характера, их ментальности. На подобную связь указывал еще Л. Вольтман: «Германцы до Карла Великого держались внутриплеменного брака. Только этим объясняется то обстоятельство, что отдельные племена, также без смешений, обнаруживают бросающиеся в глаза различия, преимущественно в своем темпераменте. Они не все в одинаковой степени были воинственными и склонными к странствиям, и в духовном отношении по-видимому особенно высоко были одарены готы» [60].

Следовательно, можно полагать, что устойчивость генетического кода словен обусловила и отмечавшуюся многими исследователями устойчивость основных черт новгородской культуры, устойчивость художественных вкусов новгородцев, их (по оценке Э. С. Смирновой) «прочную и доходящую едва ли не до несокрушимости привязанность» «ко всему своему», традиционному [61]. Устойчивость генетического кода помогла новгородцам устоять против экспансии византийской культуры и создать (по точному определению В. Ф. Андреева) «самобытную, подлинно национальную культуру» [62]. Христианизация и контакты с соседними этносами не могли, естественно, не привести к культурным заимствованиям – но общий облик, стержень словенско-новгородской культуры оставались неизменными с языческих времен. Суровая простота, грубоватая выразительность, яркая, «варварская» декоративность, «красота силы» – все это уходит корнями в словенскую языческую старину.

Характерно, что ни одну из психических черт новгородцев мы не встречаем у средневековых славян Ярославского и Костромского Поволжья – хотя славянскими первонасельниками этих мест также были словене ильменские. Переселенцы из Приильменья в сильной степени смешались здесь с местными финскими племенами, так что их внешний облик значительно изменился; изменился, по-видимому, и этнический характер.

Итак, своеобразие этнического характера, ментальности словен-новгородцев оказывается тесно переплетенным со своеобразием их расового типа. Можно, думается, говорить о новом звучании, которое приобретают слова В. В. Мавродина о том, что «история народов есть вопрос не только развития их быта, культуры и языка, но и эволюции физического типа» [63].

[1] Флоря Б. Н. Формирование славянских народностей. Их этническое самосознание в эпоху раннего Средневековья и перспективы его дальнейшего развития // Очерки истории культуры славян. – М., 1996. – Стр. 387.

[2] Повесть временных лет. – М.-Л., 1950. – Ч. 1. – Cтр. 14. (Далее: ПВЛ); Ср.: Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего Средневековья. – М., 1982. – Стр. 99.

[3] Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. – М.-Л., 1950. – Стр. 163. (Далее: ЖД).

[4] Грамоты Великого Новгорода и Пскова. – М.-Л., 1949. – Стр. 56; О датировке договора см.: Рыбина Е. А. О двух древнейших торговых договорах Новгорода // Новгородский исторический сборник. – Л., 1989. – № 3 (13). – Стр. 48.

[5] Вопросы Кирика, Саввы и Илии, с ответами Нифонта, епископа новгородского, и других иерархических лиц // Русская историческая библиотека / Изд. 2-е. – СПб., 1908. – Т. 6. – Стб. 33.

[6] Бегунов Ю. К. Памятник русской литературы ХШ века «Слово о погибели Русской земли». – М.-Л., 1965. – Cтр. 190.

[7] Приселков М. Д. Троицкая летопись. – М.-Л., 1950. – Стр. 439.

[8] Полное собрание русских летописей. – СПб., 1848. – Т. IV. – Стр. 22. (Далее: ПСРД).

[9] Цит. по: Шаскольский И. П. Борьба Руси за сохранение выхода к Балтийскому морю в ХIV веке. – Л., 1987. – Стр. 20.

[10] НПД. – Стр. 56.

[11] Мильчик М. И. По берегам Пинеги и Мезени. – Л., 1971. – Cтр. 15, 20, 56, 155, 156.

[12] Грабарь И. Андрей Рублев. Очерк творчества художника по данным реставрационных работ 1918–1925 гг. // Вопросы реставрации. Сборник Центральных государственных реставрационных мастерских. – М., 1926. – Вып. I. – Стр. 57.

[13] Там же.

[14] Гордиенко Э. А. Десять эмалевых ковчегов на окладе иконы «Богоматерь Знамение» и их место в художественной культуре Новгорода // Великий Новгород в истории средневековой Европы. К 70-летию Валентина Лаврентьевича Янина. – М., 1999. – Стр. 370.

[15] Лазарев В. Н. Живопись и скульптура Новгорода // История русского искусства. – М., 1954. – Т. II. – Стр. 281; Он же. Новгород Великий // История русского искусства. – М., 1954. – Т. II. – Cтр. 15.

[16] Лазарев В. Н. Живопись и скульптура Новгорода. – Стр. 82–83.

[17] Смирнова Э. С. Живопись Великого Новгорода. Середина ХIII – начало XIV веков. – М., 1976. – Стр. 55.

[18] Там же. – Стр. 54–55.

[19] См., напр.: Лихачев Д. С. Новгород Великий. Очерк истории культуры Новгорода XI – ХVII вв. – М., 1959. – Стр. 45–46.

[20] НПЛ. – Стр. 89.

[21] ПСРЛ. – М., 1962. – T. I. – Стб. 382.

[22] Там же. – Стб. 440.

[23] НПД. – Стр. 60.

[24] Бочаров Г. Н. Прикладное искусство Новгорода Великого. – М., 1969. – Стр. 44.

[25] Смирнова Э. С. Указ. соч. – Стр. 40, 60, 56, 38.

[26] НПД. – Стр. 175.

[27] ПВЛ. – Ч. 1. – Стр. 96.

[28] Янин В. Л. Древнее славянство и археология Новгорода // Вопросы истории. – 1992. – № 10. – Стр. 59.

[29] Там же.

[30] См.: Бочаров Г. Н. Указ. соч. – Стр. 58, 92,94; Гордиенко Э. А. Указ. соч. – Стр. 370–373.

[31] НПЛ. С. 84.

[32] Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Сочинения. В 18 кн. – М., 1993. – Кн. II. – Т. 4. – Стр. 575.

[33] ПВЛ. – Ч. 1. – Стр. 49.

[34] Янин В. Л. Летописные рассказы о крещении новгородцев (о возможном источнике Иоакимовской летописи) // Русский город. – М., 1984. – Вып. 7. – Стр. 56.

[35] ПВЛ. – Ч. 1. – Стр. 96.

[36] ПСРЛ. – T. I. – Стб. 354, 362. 382, 392–394.

[37] Памятники русского права. – М., 1953. – Вып. 2. – Стр. 59–60; Грамоты Великого Новгорода и Пскова. – Стр. 55–56.

[38] Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала ХIII столетия. – СПб., 1992. – Cтр. 118–119.

[39] ПВЛ. – Ч. 1. – Стр. 25.

[40] ПСРЛ. – T. I. – Стб. 377.

[41] См., напр.: Соловьев С. М. Об отношении Новгорода к великим князьям. – М., 1846. – Cтр. 16; Янин В. Л. Древнее славянство и археология Новгорода. – Стр. 47.

[42] Лимонов Ю. А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. – Л., 1987. – Стр. 40.