— Вот вы все учитесь, учитесь, а жизни совсем не знаете, — небрежно кивнул на разложенные схемы и инструкции каптер. — Чтобы хорошо жить ничего этого не надо знать. Вот я институт закончил, — а почти не ходил туда, мой старший брат тоже, а дипломы и он, и я получили. — Приняв настороженное внимание слушателей за проявление интереса, Гасымов продолжал. — Я еще не работал нигде, а у меня дома шестнадцать тысяч на книжке лежит. У брата сорок пять и «Волга» есть. У всех офицеров вместе на этом дивизионе столько нет, а может и во всем полку.

Насмешливая физиономия каптера при упоминания им «достатка» офицеров приняла откровенно презрительное выражение. Лицо Сушко тоже претерпело изменения, из растерянного превратилось в удивленное и даже промелькнуло подобие восхищения. Его, парня из малообеспеченной семьи, словесное жонглирование многими тысячами рублей впечатляло. Рябинин хмуро молчал, он понимал, что наглеца надо поставить на место, но не решался.

Уловив в глазах слушателей немой вопрос, Гасымов откровенно с удовольствием поведал историю возникновения семейного капитала:

— Брат от предприятия, где работает, в командировку в Сибирь каждый год поезжает, лес закупать. Там кому надо заплатит, бутылку поставит, столик в ресторане закажет и ему лишнего леса загрузят. А дома он эту излишку с помощью отца продает. Лес у нас дорогой, из рук рвут. За год наш семья имеет больше чем другие за жизнь. Я как на дембель пойду жениться буду. Мне дом брат купит, подарит, машину — отец. Вот как жить надо! А вы тут какие то плющки-финтифлющки разглядываете, — Гасымов презрительно ткнул пальцем в треугольные изображения диодов на близлежащей к нему схеме.

Войдя в раж, каптер не услышал, как кто-то неслышно подошел к полуоткрытой двери ленкомнаты, привлеченный его голосом, и невидимый, стоял за нею, слушая.

— Ну, вам то еще ничего, два года отслужите, в Москву вернетесь, а в Москве жить можно, — утешил каптер Рябинина. — А ваше дело совсем плохо, всю жизнь по таким вот «точкам» промучаетесь, — теперь он «обрадовал» совсем сникшего Сушко.

Фривольно закинув ногу на ногу, Гасымов достал пачку «БТ». Он всегда покупал самые дорогие сигареты, имеющиеся в дивизионном магазине, в то время как прочие курящие солдаты и большинство офицеров предпочитали дешевые «Астру», или «Приму». Но покурить ему на этот раз не пришлось.

— Убери сигарету, сука черножопая, и встань, когда с офицерами разговариваешь! — в дверях стоял старший лейтенант Малышев с лицом искаженным гримасой ненависти…

Старшему лейтенанту Николаю Малышеву исполнилось двадцать четыре года. Это был импульсивный, физически развитый парень. Гасымову всего на год меньше, но внешность он имел, так сказать, среднеазербайджанскую, то есть, внешность кавказца, но не кавказца-джигита, худощавого, резкого, взрывного, а кавказца рыночного торговца, мордатого, чрезмерно тяжелого в заду, неповоротливого, и в то же время хвастливо-наглого. Исходя из этого, у каптера не имелось шансов противостоять в физическом столкновении. Впрочем, он и не успел ничего сделать, кроме того, что вскочить, опрокинув стул на котором сидел… Буквально через две минуты каптер уже выползал из ленкомнаты на четвереньках, «освещая», себе путь быстро наливающимися синевой подбитыми глазами.Все это, до мельчайших подробностей, замполит знал уже пару часов спустя, сопоставив показания «участников» и «свидетелей». Гасымов порывался жаловаться в Политотдел, ГЛАВПУР, министру обороны, и, что особенно подчеркивал, члену Политбюро Гейдару Алиеву. Пырков сначала сбил с него спесь, пугнув тем, что если дать делу официальный ход, то при расследовании всплывет и содержимое его «поучительных» фактически антисоветских высказываний, в которых он проповедовал личное обогащение посредством расхищения социалистической собственности. И это, ох как не понравится в вышестоящих политорганах и, вполне возможно, даже его высокопоставленному замляку в Политбюро ЦК КПСС. Более того, содержание его хвастливой болтовни может дойти (если послать соответствующее письмо) до его родных солнцеобильных мест, и там его родичам вполне может «непоздоровиться». В общем, это дело плавно спустили на тормозах, но чтобы каптер получил хоть какое-то моральное удовлетворение и не рвался жаловаться через голову дивизионного командования, Малышеву объявили «строгий выговор» за нетактичное поведение с младшим по званию, не упоминая ни рукоприкладства, ни оскорбления на национальной почве. Гасымову же, в свою очередь, дали понять, что прощают и слова его и попытку закурить в святом для любого советского военнослужащего месте…

Наконец, глубокая извилистая колея вывела автомобиль к конечной цели — впереди ясно обозначились огни «точки». Машина, словно чуя близкий конец своим мучениям, перестала «капризничать». Бросив взгляд на приближающийся военный городок, Ратников привычным хозяйским взглядом отметил недостаточное количество фонарных огней. «Одиннадцать… один не горит, завтра надо команду электрикам дать, лампу поменять», — автоматом работала мысль, приученная за последний десяток лет к постоянному беспокойству за этот небольшой островок человеческой жизни, в котором он являлся главным лицом, или, как говорили отдельные, не симпатизировавшие ему офицеры и их жены — царем-самодержцем. Фары высветили из снежной темени железные ворота со звездой и небольшую постройку — караульное помещение. Водитель засигналил, замполит спросонья вздрогнул, через несколько секунд из «караулки» выбежал солдат с автоматом, на ходу застегивая шинель, открыл металлически лязгнувшие ворота. «Радиотехническая батарея в наряде», — вглядываясь в сощурившееся от света автомобильных фар лицо солдата, вновь механически отметил Ратников. «Посмотреть, как там у них в караулке?» — появилась, тут же подавленная неким чувством мысль. Это чувство, название которому: да пропади оно все пропадом, нет-нет да и навещало в последнее время подполковника, с частотой обратно-пропорциональной количеству остававшихся ему до увольнения в запас лет. Пока то чувство боролось с другим, что присуще любому человеку, приученному к дисциплине и носит название служебного долга… машина уже миновала ворота, проехала вдоль забора, отделявшего ДОСы от казармы, и остановилась напротив входа в казарму.

5

Спрыгнув с подножки машины, Ратников отметил, что не ошибся: один фонарь действительно не горел. Легкая поземка наполовину занесла строевой плац. «Утром вместо физзарядки» придется от снега очищаться, за ночь тут много наметет», — размышлял Ратников, шагая к казарме.

Казарма, красно-кирпичное одноэтажное длинное здание, с первого взгляда казалось утопающим в сугробах, но при более внимательном рассмотрении проявлялась каждодневная кропотливая работа: нигде по всему периметру снег вплотную к зданию не подступал. Только южная, торцевая сторона, с которой к казарме примыкал клуб-пристройка, портила общую картину. Здесь лишь дверь очищена от снега, а вся остальная наружная стена до самых окон завалена снегом.

— Николаич? — Ратников обернулся к следующему за ним Пыркову. — Опять твой лодырь снег от клуба не отбросил. Который раз тебе напоминаю?

Подполковник говорил о подчиненном замполита, клубном работнике рядовом Физюкове.

— Да не успевает он, Федор Петрович. Он же целыми днями то стенды мастерит, то плакаты пишет, стенгазету рисует, а тут еще этот снег, вступился за «своего» замполит.

— А что я комкору скажу, когда приедет? Нет, ты уж как-нибудь сам решай вопросы, связанные с твоими объектами. А клуб это твое родное. Не мог, что ли, у командиров батарей людей попросить? Завтра же с подъема возьми у Сивкова трех человек и до завтрака расчисти свое заведение, — отрывисто бросил подполковник, берясь за ручку казарменной двери.

В казарме, ярко залитой светом люминесцентных ламп, к подполковнику поспешил рослый, немного лупоглазый лейтенант Рябинин, на левом рукаве повязка дежурного по дивизиону. Несколько сбивчиво, краснея от пристального прищура командира, лейтенант подал команду «Смирно!» и доложил, что за время его дежурства в дивизионе происшествий не случилось. Ратников огляделся: на полу ничего к чему бы можно придраться — только что протерли. Глянул на дневального у тумбочки — тот вытянулся, отдал честь, ремень затянут. Прикопаться явно не к чему, а так подмывало привычно отчитать этого столичного молодчика: «Как это не случилось, да у вас…!!!»