— Вот так номер, у нас в стране ветеранов пруд пруди, а в такой вот санаторий с качественным сервисом и лечением почему-то имеют возможность только московские приехать. Мой отец если бы жив был, мог бы путевку сюда получить? Да ни в жизнь. Он даже не знал, что имеет на это право. Потому, наверное, и в земле уже лежит. А эти, ездят тут каждый год, здоровье поправляют, баб разглядывают — чем не жизнь, живи да радуйся. Будто только они одни воевали, а кто в Москве не живет, получается, не воевали… — продолжал возмущаться Ратников.

То, что ветераны имеют московское происхождение, Ратников выяснил «из первых уст». Однажды он сидел в очереди на одну из процедур, а перед ним очередь занял какой-то ветеран.

— В каком звании? — спросил оказавшийся очень словоохотливым старик.

— Майор, — откровенно ответил Ратников.

— Понятно. Сейчас таких как ты еще можно здесь увидеть и майоров и подполковников, даже капитанов. А вот через месяц-полтора все, ни таких как ты, ни таких как я здесь уже не будет. Ниже полковника с середины июня здесь уже никого не увидишь. Такие бизоны приезжают, администрация, врачи перед ними на цырлах ходят. Командиры дивизий, корпусов, из генерального штаба. Командир части среди них так, мелкая сошка. Один раз, года три назад я случайно смог путевку с конца июня до середины июля получил. Да нет вру, не случайно, просто у меня в госпитале Бурденко родственница работает, помогла. Так тут я такого насмотрелся. Помню, один не то генерал-майор, не то генерал-лейтенант, уж как он в столовой обслугу гонял. Я, говорит, вас сволочей всех за можай загоню, раз обслуживать не умеете. Что вы мне тут подаете, я что голодовать сюда приехал!? А ну, начальника столовой ко мне и быстро! Такого шороху нагнал. Те же врачи перед такими навытяжку стоят. Что им стоит позвонить куда надо и этого врача в 24 часа отсюда куда-нибудь на Север или в Сибирь законопатят…

Три недели в санатории пролетели совершенно незаметно: в будние дни процедуры и пляж, вечерами кино в санаторном клубе, в выходные экскурсии. Ратниковы съездили на экскурсии в Севастополь, Ливадию, посетили Воронцовский дворец. Вокруг располагалось множество всевозможных кафе, под крышей и на открытом воздухе, везде можно было перекусить. Хоть санаторное питание было качественным, да и порции немаленькие… Море, воздух, пронизанный запахом цветущих деревьев, все это провоцировало просто волчий апепетит и супруги кроме обязательного трехразового питания, нет-нет да и заходили поесть в какое-нибудь кафе. Музыкальное оформление было в основном «антоновское». «Море, море», «Под крышей дома моего»… эти и другие шлягеры вошедшего в моду, набравшего «силу» певца и композитора звучали буквально отовсюду, из громкоговорителей санаторного радиоузла, в кафе, магазинах, с прогулочных теплоходов… В вестибюле жилого корпуса имелся междугородный телефон-автомат и Анна каждый день звонила матери в Ярославль, вызывала к трубке Игоря и Люду, делала им соответствующие внушения. Особым шиком для отдыхающих было сфотографироваться на фоне знаменитого «Ласточкиного гнезда». Это чудо архитектуры, здание словно парящее над морем на крохотном утесе, где помещался ресторан… Так вот «Ласточкино гнездо» находилось как раз над «Жемчужиной», возвышаясь над его корпусами и было видно из окон номера Ратниковых.

Лечащий подполковник не обманул, действительно процедуры благостно повлияли на супругов. Ратников ко времени окончания срока путевки уже не ощущал остеохондроза и значительно легче дышал носом. Анна вообще с восторгом сообщала, что чувствует себя как в двадцать лет. На последней беседе с лечащим врачом она все же не удержалась и спросила:

— Извините, мне врач, что делала электрофорез, посоветовала незамедлительно похудеть килограммов на двадцать. Это, что действительно необходимо?

Лечащий подполковник аж оторвался от писанины в медкнижке Ратникова и удивленно воззрился на Анну через очки.

— На двадцать!?… Не вздумайте! — чуть не с испугом говорил медицинский подполковник. — Такое резкое похудание отрицательно скажется на всем вашем организме. Ну, разве что чуть-чуть, килограмма два-три не более. Вы же себя, в общем, хорошо чувствуете?

— Да, сейчас очень даже хорошо.

— Ну, так и не надо организм насиловать, особенно вам. Живите, красуйтесь… тем более есть чем, — не сдержался-таки и лечащий, и тут же, заметив на себе взгляд Ратникова, вновь спешно углубился в писание…Уже в день отъезда сбылось и еще одно высказывание лечащего подполковника, о том, что лечение ветеранов это крайне хлопотное для санаторного медперсонала дело. Отъезжающие сидели в автобусе, который должен был доставить их прямо в Симферополь, в аэропорт. Все отдыхающие, у кого закончились путевки, заняли свои места, но одного не оказалось на месте. Автобус ждал. Пошли слухи, что ветеран, который должен был ехать этим рейсом, почувствовал себя плохо. Вокруг бегали врачи и медсестры. Потом из жилого корпуса пронесли носилки в сторону лечебного. Задержавшись на полчаса, автобус выехал. Ветеран на нем не поехал. Что с ним стало, откачали или нет. Ратниковы это так и не узнали…

21

Стук в дверь, Ратников с трудом выходит из полудремотного состояния. Малышев просит разрешения зайти.

— Чего тебе? — подполковник не скрывает недовольства.

— Хотелось бы узнать свою дальнейшую судьбу. Не могу более пребывать в неведении. Все ждал, что вызовут на беседу. Так что же там большие начальники про меня решили: на губу заарестуют, или комсомольским взысканием ограничатся. А может быть в ножки черно-волосатые кланяться прикажут?

Николай бравировал для видимости, а в его глазах читалось тревожное ожидание. Вообще-то он надеялся, что в «высших сферах» разговора о нем вообще не было и инцидент сам-собой порастет быльем. Сейчас он решил в этом удостовериться.

— А тебе бы чего хотелось? — хмуро поинтересовался Ратников.

Извиняться перед этим скотом не буду, а в остальном, что хотите.

— А если суд чести? — взгляд Ратникова сделался испытующим.

Малышев почти незаметно вздрогнул. Этого он действительно боялся, хоть и понимал, что вряд ли его будут наказывать столь сурово.

— Чего это у тебя шинель в снегу? — неожиданно «сменил пластинку» Ратников.

Николай ответил не сразу, находясь «под спудом» предыдущего вопроса:

— Со станции шел, упал, да и снег начался.

Ратников оглянулся, посмотрел в оттаявшую часть окна. Оказывается, сидя погруженный в свои думы, он не заметил, как перистая хмарь закрыла солнце, и пошел, пока еще редкий снег.

— Начальник политотдела корпуса похвалил тебя, — буднично сказал Ратников, вновь отворачиваясь от окна.

— За что? — изумился Малышев.

— Сказал, что в ленкомнате ты, в общем, поступил правильно.

— Это вы серьезно? — до конца не верил в то, что услышал Николай.

— Серьезно, только ты не пойми это как одобрение и установку к действию. Лично я к твоим методам работы с личным составом отношусь крайне отрицательно, как и к твоим взглядам на межнациональные отношения. И если не одумаешься, боюсь, наломаешь дров и плохо кончишь. И чтобы мне не стало плохо заодно с тобой, нам, скорее всего, в ближайшем будущем придется расстаться. Извини, но ЧП на дивизионе, да еще на межнациональной почве я не допущу. Пойми, СССР потому и сверхдержава, что каждый народ вносит свою долю в общее дело. И если эта доля неравнозначна, то дело не во врожденных национальных чертах, как ты считаешь, а в особенностях эээ… исторического характера, — вывод родился у Ратникова на ходу, экспромтом.

— Вы не искренни, товарищ подполковник, — усомнился Малышев.

— Что… что ты сказал!? — угрожающе свел брови подполковник.

— Вы не искренни, — ничуть не испугавшись, повторил Николай. — Меня воспитываете, а сами ведь чурок тоже за полноценных бойцов не считаете.

— Не понял, — все более злился Ратников.

— Вы ведь тоже к ним неприязнь испытываете, только сами себе в этом не признаетесь, — пояснил Николай.