* Наши мечты наталкиваются на тайну, как оса на стекло. Но бог, менее милостивый, чем человек, никогда не открывает окна.

20 августа. Люди в Комбре. До чего они дорожат своим углом! Как цепляются за этот склон, сбегающий прямо к Ионне. Домики все-таки держатся. Одна стена ниже другой.

У них есть свой родник, огораживающая его стенка непосредственно примыкает к конюшне. Рядом с родником по желобку стекает навозная жижа. В водоеме барахтаются гуси.

Ни души, но если господин мэр явился по делам размежевания в воскресенье, они выйдут на улицу. Вот они все в сборе, кое-кто протирает глаза, потому что в воскресный день они после полудня любят поспать.

Им нравится бродить вокруг собственного домика и сада. Они не ходят даже на праздник в Корбиньи, который от них в нескольких сотнях метров и откуда доносится шарманка с карусели. Поселись они чуть повыше и чуть правее, они могли бы любоваться великолепным горизонтом, но они решили осесть здесь из-за источника. Отсюда виден Мон-Сабо, где есть часовня и где каждые две недели служат обедню, видна колокольня Сэзи, высоты Нюара. Знают они, что деревня там за лесом зовется Нэффонтен, а за этим холмиком, если идти по пашне, есть деревня Виньоль. Они побывали там раза два и до сих пор помнят о путешествии и обо всем, что попадалось им по дороге.

Они ждут до конца: а вдруг господин мэр зайдет в харчевню и угостит их?

Иногда, о чудо! в окне увидишь молодую хорошенькую женщину. Очевидно, приезжая? Да нет, у нее на руках ребенок. Загадка!

Союз лесорубов. Босоногий старик говорит:

— Мне шестьдесят пять стукнуло, а Деларю, лесоторговец, обманывал меня шестьдесят пять раз.

— Не желаем шлепать по воде, — заявляет молодой парень.

Какой-то мудрец из другой коммуны, бывший мэр — он в очках, благодаря чему у него ученый и лукавый вид, — говорит:

— Вы правы, что объединились, но вам не следует злоупотреблять своей силой…

«Один уголок мира». Вот как это могло бы называться.

21 августа… Мон-Сабо. Сабо с правой ноги, носок продавлен. Мертвые липы. Одна из них сожжена молнией. Здесь еще хоронят. Церковь из гладких каменных плит стоит на запоре. Старые могилы, и чем старее могила, тем аккуратнее над ней холмик. Великолепный вид: Монтнуазон, замок Вобан, огромный амбар Везеле, Лорм. Покойникам достаточно приподняться на локте, чтобы увидеть все эти красоты.

Светлый край сам входит в сердце: пригорок, долина, еще пригорок, еще долина. На пригорках трудятся крестьяне, и им хорошо видно друг друга. Здешняя церковь — первая, какую мне захотелось осмотреть: она заперта.

Тропинка вьется по холму, как подвязка вокруг колена.

Потом наступает розовый, нежный час, час божественный. Этот сюрприз бог преподносит нам каждый вечер. Хорошо бы переночевать на всех этих лугах, выпить всю эту свежесть, жить здесь, здесь умереть.

Родиться здесь, у подножья Мон-Сабо, провести здесь детство — какая удача для поэта!

* Маленький городишко. Дочки торговца скобяным товаром не желают знаться с дочерью кондитера. Железо благороднее теста. И даже в свой магазинчик они никогда не заглядывают.

* Гусь балансирует на своих двух лапках. Жирный белый зад слишком тяжел, но зато шея достаточно длинна, чтобы служить противовесом.

24 августа. После двадцати лет службы у г-на Перрена Филипп получил в сельскохозяйственном совете в Лорме медаль и сорок франков. Он пошел за ними пешком: тридцать пять километров туда и обратно. Сорок франков он давно проел и сам не знает, куда девалась медаль.

* Куропатки взлетают так стремительно, словно их застигли на месте преступления.

* К чему путешествовать? Природа, жизнь и история есть повсюду.

27 августа. Собрание в Лорме. Благородные профили реакционеров, у которых остался лишь один повод для гордости — богатство.

Красивы карусельные деревянные лошадки, которые проносят перед нами человеческие лица, сначала радостные, потом унылые.

Красив Фокар, аптекарь, который фотографическим аппаратом снимает праздник и сокрушается потому, что не получилось переднего плана.

Красив мосье Картье, из которого вышел бы превосходный сенатор. Но все они ничто против крохотного прудика внизу у леса.

28 августа. У меня тоже бывает резкая перемена погоды и мои собственные длительные периоды засухи.

29 августа. Деревня, залитая лунным светом, как мебель в чехлах.

31 августа. Муха, потирающая руки.

* Даже когда меня разобьет паралич, я буду критиковать чужую походку.

* Единственное, что я могу сделать, это урезать свои недостатки: приступы хандры, злобы, тщеславия станут короче.

Но, боюсь, эгоизм останется прежнего размера.

3 сентября. Ах, чертовка луна! Из нее так и прет поэзия!

* Бог. Из скромности не смеет хвастать тем, что создал мир.

4 сентября. Мелочи жизни парализуют меня как плюш.

Я подобен охотнику, решившему стрелять только наверняка и усомнившемуся в своей меткости.

6 сентября. Ненависть ко лжи убила во мне воображение.

Все-таки ремесло писателя единственное, при котором можно, не вызывая насмешек, не зарабатывать денег.

10 сентября. Часы, когда я, как рыба в воде, уютно устраиваюсь в бесконечности.

11 сентября. Написать о них социальный роман. Но крестьянин — не герой романа. О нем можно написать книгу, не роман. Чтобы говорить о крестьянине, нужно отказаться от устаревших формул. Не рассчитывайте, что вы можете вложить в его уста все благоглупости, которые говорят буржуа. Он их не вынес бы.

12 сентября. «Стиль — это человек»[108]. Этими словами Бюффон хотел сказать, что у него своя собственная манера письма и что именно ею он хотел бы отличаться от своего соседа.

* Делать крестьянина материалом романа — это значит в какой-то мере оскорблять его нищету. У крестьянина нет истории, во всяком случае — нет романических историй.

* При наличии силы воли можно добиться всего; но как, скажите, приобрести силу воли?

* У меня парализована душа. Я мертв изнутри.

* Вечер, человек везет на тачке мешок картофеля и свой жилет.

* Эти записи — моя ежедневная молитва.

* Бюффон сказал: «Стиль — это человек», — и у него были сотрудники, которые писали «под Бюффона» лучше, чем он сам.

* Я научил молодых людей искусству рыбной ловли, но они не умеют выбрать рыбу по себе.

14 сентября. Когда он говорит: «Мораль — вещь относительная», — чувствуется, что он искренен и что этой формулой он, как губкой, стирает кучу своих собственных мелких подлостей.

О Филиппе он говорит: «Да, он пожить любит». По его мнению, все старые крестьяне непременно браконьеры.

* Смотрю на свою фотографию, приколотую кнопками к стене, и тоскливо говорю про себя: «Бедняга ты! Бедняга!»

15 сентября. Учительница отказывает человеку, у которого сто тысяч франков капитала, потому что он похож на рабочего и потому что, как она говорит, она не может иметь мужа ниже себя по воспитанию; но ее письмо, в котором она корчит из себя аристократку, содержит четыре орфографических ошибки.

Сцена: он читает письмо и хохочет.

* Когда я не оригинален, я просто глуп.

17 сентября. Не обязательно жить, но обязательно жить счастливо.

* Рожденный вскапывать грядку в уголке сада, я хотел бы перелопатить всю землю.

18 сентября. Каждое мгновение я гасну и вновь разгораюсь. В моей душе целая груда обугленных спичек.

На мою беду, литература развила во мне болезненную чувствительность.

Возможно, я не так уж плохо вооружен, чтобы наносить удары, но плохо защищен против ударов. При первом же нанесенном мне оскорблении я сжимаюсь, и в этом моя гордость и мой вызов.

Г-ну Вадезу[109]

Кандидату на выборах в округе Кламси 20 сентября 1906 года