Забрав все необходимое, они снова тронулись в путь. Вокруг стояла древняя нетронутая тайга. Огромные, в три обхвата лиственницы и кедры могучими великанами возвышались над густым, местами непроходимым подлеском. Мягкие, изумрудно-бархатные мхи укрывали парную, истомившуюся по свету землю. Под ногами то и дело похрустывали сахарно-белые мохнатые шляпки груздей — их было множество.

— Эй, старик, может быть, мы все же найдем где-нибудь тропинку? — крикнул Вепринцев Оспану, тяжело дыша и потирая глубокую свежую царапину на щеке. — На этих проклятых сучках можно оставить в качестве ёлочных украшений собственные глаза.

— Однако нет, парень… — отрицательно мотнул головой Оспан.

— Что вы, Павел Иванович! — вмешался Гурий. — Авторитетно заявляю: здесь лет тридцать с гаком ноги человеческой не было. Нехоженые места.

— Да-да… — поддержал Оспан, — зверь и тот сюда редко заходит: сырость, солнца мало. Сохатый, правда, бывает, попадается…

— Одних только нас, дураков, нелегкая потащила сюда, — выругался Стриж, тащившийся позади всех.

— Не понимаю, как мог ты попасть на эту работу? — зло засмеялся Вепринцев. — Я давно говорю, что тебе только где-нибудь на бойком месте торговать капустными пирожками.

— Ну, это была бы самая большая ошибка торговых работников, — повеселел Стриж. — Кроме чистого убытка на пирогах они бы еще не досчитались одного лотка.

— Мне кажется, деревянный лоток никак не уместился бы в твоей тощей утробе.

— Я бы нашел ему подходящее место, — засмеялся Стриж. — В умелых руках обыкновенный деревенский ухват запоет, как скрипка.

Несмотря на трудный путь, Вепринцев сегодня чувствовал себя легко и бодро. Только удручающее молчание Тагильцева и Оспана начинало его тревожить. Оспан на коротком привале, угрюмо посасывая трубку, высказал догадку, что Илюша, если только он не утонул и не разбился о скалы, мог уехать в улус за свежим хлебом, которого у них почти не осталось. Если догадка старого охотника, успокоила Гурия и даже Стрижа, то Вепринцева она немного встревожила: он совсем не хотел, чтобы еще кто-то узнал об их путешествии.

— Клянусь честью уважаемого штейгера, что на обратном пути мы будем питаться, как Адам и Ева, соблазнительными плодами природы: лесными ягодами и грибами… — громко засмеялся Вепринцев. — О хлебе будем только мечтать… Ягоды едим, а хлеб — в уме, не так ли, друзья мои?

Наконец они подошли к подножью заброшенной выработки. Здесь когда-то велась старательская добыча. Под горой, в груде камней, успевших зарасти ракитником и рябиной, стояли как попало старые, сгнившие двуколки, короба, валялись изъеденные глубокими ранами горняцкие лопаты, тяжелые кайлы, старательские лотки, обрезки ржавого железа. Немного поодаль когда-то стоял бревенчатый сруб, но он давно рассыпался в прах и густо зарос двухметровым бурьяном.

Вепринцев шел напролом. Кустарники и ветви деревьев рвали на нем одежду, царапали тело, но он, казалось, потерял чувствительность. Даже кровоточащие ссадины на лице будто не причиняли ему боли. Никогда раньше он не испытывал такого волнения, как сейчас. «Видно, старею… — подумал он. — Пора бы и мне по-человечески отдохнуть где-нибудь на золотистых пляжах Сан-Ремо или Савоны, полежать и понежиться под сенью олив, поразвлекаться… Ничего, я думаю, скоро это случится, очень скоро… Вот мы уже стоим у подножья огромного счастья. Ждете ли вы своего доброго хозяина, милые сокровища?..»

С сухой надломленной вершины пихты, тревожно крикнув, сорвался большой черный дятел. Вепринцев вздрогнул, остановился. И вдруг он заметил, как из чащи выскочил худой серый заяц, растерянно заметался под горой и, прижав уши, пустился навстречу путникам. Наскочив на Гурия, шедшего стороной, он остановился, встал на задние лапы, затем круто скакнул влево и широкими легкими прыжками пересек дорогу Вепринцеву.

— Фу, чертова скотина! — сквозь зубы проворчал Вепринцев и разразился руганью. — Заяц?.. Это самая отвратительная примета. Надо сейчас же вернуться назад! Нет-нет, назад нельзя. Лучше остаться здесь где-нибудь в кустах и до утра сделать отдых… О Ксаверий! Не забудь, дорогой, в своих молитвах вспомнить мою грешную душу… Ух ты же мне, косой дьявол! — погрозил он кулаком в ту сторону, куда ускакал перепуганный заяц…

38. Дорога в ночь

— У меня и раньше были догадки, почти сразу же, как мы выехали из Рыбаков… — Илюша торопливо отхлебнул глоток крепкого горячего чая, налитого Байкаловым из термоса.

— Продолжайте, я слушаю, только потише, — отозвался из темноты Шатеркин.

— Но кроме догадок у меня тогда ничего не было… Я рассказал обо всем Семену Тагильцеву и предложил-ему такой план: сейчас же задержать их и доставить куда полагается… Он не согласился и еще знаете как на меня, ого…

— Он был прав, что с вами не согласился, — спокойно и твердо сказал капитан. — Если вы не располагаете абсолютно достоверными фактами, задерживать никого нельзя.

— То, что мне довелось услыхать в эту ночь, открыло глаза на все… Я понял, что мы их сообщники, мы помогаем им в совершении какого-то преступления, и поэтому я не мог больше ждать.

— Я хорошо понимаю вас, Илюша. Всякий честный советский человек на вашем месте поступил бы точно так же, — поспешил Шатеркин успокоить юношу.

— Этот Павел Иванович, по-моему, диверсант. Он, знаете, такой нахальный и страшный и говорит как-то не как все… В геологии он ничего не понимает, — об этом мне и дядя Гурий — штейгер наш — рассказывал… Он, товарищ капитан, даже шахты боится, я сам это видел, честное слово…

Несмотря на внимание, на теплоту, с какой к нему относились Шатеркин и Байкалов, Илья был еще очень взволнован. На нем уже не висели обрывки изодранной, в кровяных пятнах рубахи — его переодели в темно-синюю гимнастерку Байкалова, раны и ссадины смазали иодом.

— Ты, парень, поел бы сперва, а потом уже и руками помахать можно, — отечески поучал Байкалов, приглядываясь в потемках к Илюшиной жестикуляции. — Хлеб кусай как следует, в нем, однако, поболе крепости, чем в этих консервах. Не люблю вот я их, душа к ним не расположена, лучше уж кусок солонины, чем они…

За лощиной на склоне горы медленно догорало дерево, подожженное Илюшей. С легким треском отваливались от него огненные куски, осыпались искры, и тогда короткими бледными вспышками озарялись строгие лица собеседников. Илюша теперь молчал и поедал все, что ему подкладывал Байкалов. Шатеркин не спеша курил, пряча в кулаке оранжевый светлячок папиросы. Капитан только теперь по-настоящему понял значение того, что сказал ему перед отъездом полковник Павлов: «Вам придется действовать не в родном городе…» Да, он и тогда хорошо понимал это, а сегодня еще раз убедился, что тайга — не городская улица, не тенистый городской парк. И если бы не отчаянный риск этого молодого хакаса, судьба жестоко посмеялась бы над ним. Однако капитан сегодня с удовлетворением отметил, что расчеты их — его и полковника Павлова — реальны, а главное — он не ошибся в Тагильцеве. Это было лучшим вознаграждением ему за все трудности, которые он уже перенес.

— Вы уверены, что они дошли до того места, которое их интересовало? — затоптав окурок, спросил Шатеркин.

— Конечно, и я вместе с ними дошел до этого места… Мы были уже у цели.

— А какой дорогой вы шли? Там, наверно, внизу?.. — неожиданно спросил Байкалов.

— Нет, — отрицательно тряхнул головой Илюша. — Дед Оспан провел нас через пещеру. Ох, какая это красота: настоящий подземный дворец! Как в сказке… И когда мы потом вышли и остановились на небольшой полянке, он указал нам три сопки: они стоят в логу, речка там еще такая шибко извилистая да порожистая, а какая тайга кругом страх берет… Павел Иванович как поглядел, обрадовался, до этого охал, злой был, как волк, а тут все забыл, повеселел.

— Мне все ясно, товарищ капитан, — поднимаясь, сказал Байкалов. — Догадка у меня такая была.

— Что же вам ясно.

— А вот что: на Заречной делать нам нечего, они вышли к Оленьему ложку… нам надо спешить.