«Взять живой!» – звучал в голове приказ, и я снова пригнулся, исчезнув из поля ее зрения.

Однако за этот короткий миг я успел увидеть, что в машине Джинн не одна. Она умудрилась прихватить с собой свою младшую дочь, трехлетнюю Кэрон. Стерлинг использовала ребенка, как щит, прекрасно зная, что мы не осмелимся стрелять. Маленькая девочка громко кричала от испуга. Как Джинн, будучи матерью, могла поступить таким образом?

Я укрылся в темном углу за бочкой с машинным маслом. Мне нужно было сосредоточиться.

На полсекунды я прикрыл глаза и набрал полную грудь холодного воздуха, смешанного с бензиновыми парами. Потом я принял решение, показавшееся мне единственно верным.

Я выпрямился и выстрелил, целясь в сторону, чтобы не попасть в девочку.

Потом снова спрятался в темноте за бочкой. Я знал, что никого не зацепил.

Мой выстрел являлся, скорее, предупреждением. Последним предупреждением. Когда мы разговаривали на заднем дворе дома Стерлингов, Эндрю Клаук был абсолютно прав. «Призрак» из ЦРУ объяснял мне тогда то, что очень пригодилось сейчас. Игра ведется без всяких правил.

– Джинн, немедленно бросьте оружие! – закричал я. – Не подвергайте опасности жизнь ребенка!

Ответа не последовало. В гараже стояла звенящая тишина.

Сейчас Джинн Стерлинг была готова на все, лишь бы убраться отсюда. Она спланировала убийство президента, отдала приказ и на каждом этапе оказывала убийцам помощь. Неужели Джинн готова пожертвовать жизнью собственной дочери? Ради чего? Неужели ради денег? Или во имя идеи, в которую они с мужем так верили? Но какая идея может стоить человеческой жизни? А тем более, жизни собственного ребенка?

Взять живой. Даже несмотря на то, что она заслуживает немедленной казни прямо здесь, в гараже.

Я снова выпрямился и послал пулю в лобовое стекло со стороны водителя. Осколки его брызнули во все стороны, а потом звенящим дождем рассыпались по бетонному полу.

Шум был оглушающим, но мне было слышно, как в машине громко плачет Кэрон.

Я видел Джинн Стерлинг сквозь остатки лобового стекла, расчерченные паутиной трещин, словно мозаика. Одна сторона ее лица была в крови, и женщина выглядела испуганной. Одно дело – готовить убийство, и совсем другое – самой оказаться под выстрелами и быть раненой. Или почувствовать удар пули в грудь.

В три прыжка я очутился рядом с ее «вольво».

Схватившись за ручку дверцы, я одним движением распахнул ее, прижимая подбородок к груди. Я стиснул зубы с такой силой, что они заболели.

Я сгреб в кулак ее светлые волосы, сколько в него поместилось, а другой рукой изо всей силы врезал ей по физиономии. Совсем так, как недавно получил ее муж. Правая сторона ее лица даже хрустнула, встретившись с моим кулаком.

Джинн Стерлинг обмякла и повалилась на руль. Мне показалось, что челюсть у нее стеклянная. Джинн была убийцей, но далеко не боксером-профессионалом, поэтому вырубилась с первого же удара. Я взял ее живой.

Наконец-то, у нас в руках оказались и Джек, и Джилл.

Девочка продолжала плакать на переднем сидении, но, к счастью, она осталась невредимой. Так же, как и ее мать. Лучшего я придумать не мог. У нас был Джек, а теперь к нему присоединилась и Джилл. Может быть, нам удастся услышать правду. Нет, мы добьемся правды!

Я схватил девочку в охапку и крепко прижал ее к себе. Мне хотелось, чтобы она поскорее забыла только что случившееся здесь.

– Все хорошо, все в порядке, – уговаривал я ее.

Хотя в порядке было далеко не все, и я сомневался, что вообще когда-нибудь будет. По крайней мере, для детей Стерлингов и для моих собственных. Да и для всех нас.

Никаких правил больше нет.

Вечером, после захвата Джинн и Бретта Стерлингов все телевизионные программы передавали пространные и волнующие репортажи о случившемся. Кроме короткого интервью для CNN я не стал больше ни с кем контактировать. Я поехал домой и оставался там.

Новый президент Эдвард Махони в девять часов вечера выступил с заявлением. «А ведь Джек и Джилл хотели, чтобы именно он стал президентом», – думал я, слушая его обращение к людям всего мира. Кто знает, может быть, и сам он был замешан в покушении. А может быть, и нет. Тем не менее, кто-то хотел, чтобы он занял место Бернса, который не доверял Махони.

Я знал о нем только то, что он совместно с двумя кубинскими и партнерам сделал хороший бизнес на кабельном телевидении. Потом он занял пост губернатора Флориды и пользовался там большой популярностью. Я вспомнил, что за ним и его предвыборной кампанией стояли колоссальные средства. Ищите деньги.

Я наблюдал за драматическим спектаклем, который устроило телевидение. Мы смотрели его вместе с Наной и детьми. Деймон и Джанель уже успели узнать слишком много, поэтому не было смысла уберегать их от подобных телепередач. С их точки зрения, папуля был настоящим героем. Мной следовало гордиться и, даже время от времени, слушаться. Хотя в этом я мог и ошибаться.

Дженни и кошка Рози прижались ко мне, и мы следили за парадом новостей, рассказывающих о покушении на президента и последующей поимке настоящих Джека и Джилл. Каждый раз, когда я появлялся на экране, Дженни целовала меня в щеку.

– Ну, как, тебе нравится твой папа? – спросил я ее после особенно громкого чмоканья.

– Очень, – улыбнулась дочка. – Мы с Рози очень любим, когда тебя показывают по телевизору. Ты красивый и хорошо выступаешь. Ты мой геро-о-ой.

– А ты что скажешь, Деймон? – Мне очень хотелось узнать мнение Его Величества по поводу происходящего на экране.

– Отлично! – расплылся он в широкой улыбке. – Мне так хорошо внутри, – признался мой сын.

– Понятно. А тебе не хочется меня обнять? – обратился я к своему юному боксеру.

Он прижался ко мне, и я понял, что он счастлив оттого, что я сейчас с ними. Мне было очень важно убедиться в этом еще раз.

– Мать семейства? – Последней свое мнение должна была высказать Нана. Она удобно расположилась в своем любимом кресле и крепко обхватила себя руками, следя за захватывающими новостями. Бабуля с головой погрузилась в фальшивые комментарии телеведущих.

– Наше семейство в последнее время какое-то неполное, – объявила она. – Вообще-то я согласна с детьми, только мне непонятно, почему этот белокожий агент Секретной Службы все заслуги приписывает себе. Мне почему-то кажется, что президента застрелили именно тогда, когда он отвечал за его жизнь.

– Его застрелили, когда мы все несли ответственность, – уточнил я.

Нана пожала своими обманчиво хрупкими плечами:

– В любом случае, я горжусь тобою, Алекс. И не потому, что ты герой, а потому, что ты – это ты.

– Спасибо. Такие приятные слова можешь говорить только ты. И только мне.

– Знаю. – Как обычно, Нана хотела последнее слово оставить за собой. Она усмехнулась. – А почему, как ты думаешь, я это сказала?

В последние четыре недели я редко появлялся дома, и мы просто изголодались по обществу друг друга. Сейчас я не мог пройти по дому, чтобы кто-нибудь из моих детей не вцепился мне в ногу или не повис на руке.

Даже кошка Рози, поддавшись общему настроению, постоянно путалась у меня под ногами. Она определенно стала членом семьи, и теперь мы радовались, что Рози оказалась у нас.

Но я не возражал против такого ежеминутного проявления чувств. Я и сам истосковался по ним, и жалел только о том, что к нам не может присоединиться моя жена Мария. А в остальном все было прекрасно. Наша жизнь постепенно входила в нормальную колею. Я дал себе слово, что так будет и в дальнейшем.

На следующее утро я встал, чтобы отвезти Деймона в школу Соджорнер Трут. Там атмосфера тоже постепенно нормализовывалась. Детская невинность обладает, к счастью, короткой памятью. Я остановился у кабинета Кристины Джонсон, но она еще не вышла на работу.

Никто не знал, когда она сможет вернуться к своим обязанностям, но всем ее не хватало, словно лекарства от простуды. Как и мне. Все-таки она была необыкновенной женщиной, и я надеялся, что скоро Кристина придет в себя.