— А в Швеции они всегда так, Джек, — с улыбкой сказал Уиф. — Вот поезжай в Швецию, увидишь, у тебя еще в таможне всю одежду отберут.

— Ты не шутишь? А? Бог ты мой! Спасибо, что я не шведом родился. Это ж какую надо толстую кожу иметь.

— А они себя закаляют — всю зиму напролет голыми в снегу катаются. А летом хлещут себя березовыми ветками.

— Ты не шутишь? А? Ну, знаешь, я лично никогда б не стал. А говорят-то они как! Миссис Джексон говорит, все слова будто английские, только навыворот.

— Вот именно, Джек.

Мистеру Джексону еще долго можно было морочить голову, прежде чем он догадался бы, что над ним смеются. Как будто непрерывный поток информации, поступавший от жены, создал в его голове воронку, в которой фильтр сомнения разъело ржавчиной или, вернее, прорвало под напором сплетен.

Постепенно у Ричарда вошло в привычку коротать с ними вечера, немного помогая в тяжелой работе, и он все больше сходился с Уифом; он выпивал чашку чаю, принесенную Эгнис — за ней немедленно следовала чашка чаю, принесенная миссис Джексон, да еще с кусочком кекса, — и благодаря тому, что ему теперь всегда было куда пойти, приступы беспокойства удавалось подавлять или по крайней мере облегчать. Сам себе удивляясь, он начал жить в соответствии со своей программой — писал по статье в неделю, отослал две из них в журнал, где прежде работал, и получил извещение, что они приняты. Вечерами он допоздна читал, слушал свои пластинки или садился за маленькое пианино и подбирал двумя пальцами разные мотивы, подумывая, не взяться ли снова за сочинение поп-музыки, чем он когда-то, правда не слишком успешно, занимался.

Ему казалось, что все вокруг подчиняется его воле. Он забыл страх, который наводили на него горы, — наоборот, они с каждым днем все больше восхищали его, их близость пьянила, ему начинало казаться, что он может повелевать ими. Наблюдая за Эгнис, вечно куда-то спешащей, он все с большей уверенностью возводил ее в идеал.

Он окреп, и лицо его утратило напряженное выражение. По утрам он умывался из бочки, стоявшей во дворе; ополоснув лицо леденящей водой, от чего щеки сначала деревенели, а затем начинали дрожать мелкой дрожью, он чувствовал прилив бодрости. Тело, начинавшее костенеть от сидячей жизни в Лондоне, стало подвижным и гибким.

Иногда по вечерам ему случалось увидеть в верхнем окошке Дженис. Через несколько дней после рождения ребенка у нее произошло какое-то осложнение — ничего серьезного, но ее уложили в постель. Заметив его взгляд, она сразу же отходила от окна. Солнце посылало ей вдогонку низкие косые лучи, они дотягивались до ее густых золотистых волос, и те начинали гореть, будто рожь на закате. Затем все исчезало.

Как-то раз Ричард пошел пройтись в противоположную от гор сторону и набрел на крошечное озерцо в низких берегах — жалкую лужицу, образовавшуюся, казалось, из излишков вод, выплеснутых горными озерами. Какой-то человек в черных болотных сапогах удил рыбу, стоя на травянистом берегу, — плоская прямая фигурка на фоне плоских, идущих бочком облаков. Ричард загляделся на него, забыв о времени, что с ним теперь нередко случалось, и очень удивился, когда человек этот заговорил с ним и сделал несколько шагов в его сторону.

— Да, — говорил человек, — скверная история. Его «мини-купер» стоял у той вон калитки, и кто-то заметил, что он там уж два дня стоит. Ну что ж, пришлось вызвать водолазов. Драгой здесь ничего не сделаешь слишком глубоко. А ведь никогда не скажешь. Они и нашли его — с камнем на шее. У него хорошая работа была и все такое. В газетах писали, будто это из-за бабы, на которой он жениться хотел. Видно, здорово расстроился из-за чего-то.

Тогда, может, потому, что история эта была так монотонно рассказана, Ричард не заинтересовался ею. Однако, увидев впервые Дженис, он сразу же подумал, что она и есть та самая женщина. Он сперва убедил себя в этом, а потом — столь же непоследовательно — огорчился. И, даже осторожно наведя весьма подробные справки и выяснив, что молодой человек был вовсе не из этих краев и что Дженис в то время училась в колледже и, следовательно, вряд ли могла быть причастна, полного облегчения он так и не ощутил.

Глава 6

Уиф шагал по горной дороге далеко впереди. Сперва Ричард и не делал попыток догнать его, справедливо полагая, что Уифу хочется побыть одному. В какой-то момент, когда Уиф скрылся за перевалом, Ричард решил было даже вернуться домой, чтобы его появление — Уиф, по-видимому, как и он, направлялся на Эннердэйльскую ярмарку — не испортило старику удовольствия. Однако о том, куда идет, он сказал миссис Джексон, а она, без сомнения, успела оповестить об этом всех, кого могла; если впоследствии выяснится, что они с Уифом не встретились, это непременно послужит пищей для разговоров. Ну и потом, Ричарду хотелось побывать на ярмарке.

Уиф шел, подняв плечи и наклонившись вперед; за спиной, легонько ударяя его по пояснице, болталась консервная банка желтого цвета для наживки. Волосы у него были вихрастые, густые и давно не стриженные, черные с проседью, как мех барсука; щеки красные в синих прожилках, которые сплетались под кожей в замысловатый узор; крупный нос чуть нависал над широким аккуратно очерченным ртом. На Уифе была белая рубашка с отложным воротничком, открывавшим багрово-красную шею, старая куртка, рабочие брюки и грубые черные накрепко зашнурованные башмаки. Он родился в Кроссбридже и, хотя в молодости провел немало лет, батрача в других краях, родную деревню не забывал никогда. Сейчас он работал в ближней деревне в известняковом карьере. Склонность же к земледелию и работе на свежем воздухе удовлетворял, обрабатывая свой участок и занимаясь всякого рода поделками по вечерам и по выходным дням.

Когда Ричард добрался до вершины горы, он увидел, что Уиф стоит, поджидая его, и побежал навстречу. Обычно Уиф, разговаривая с Ричардом, из уважения, вероятно, тщательно следил за своей речью и воздерживался от местных оборотов. А тут — считая, по-видимому, что если кто и имеет отношение к ярмарке, то это он, а отнюдь не его спутник, — что-то разошелся.

— Вишь ведь как, — сказал Уиф, когда они пошли дальше уже вместе. — Я на ярмарке не был уже лет одиннадцать — да нет, все двенадцать. Ага! В старые-то времена я сколь хошь оттопал бы, лишь бы на ярмарку попасть. Встану, бывало, в три и пошел — вишь как, понятно, если день выдавался свободный. А сегодня у меня так ладно получилось, потому что я под самый отпуск лишнюю смену отработал. Ну тут я и порешил — ладно, думаю, мы это времечко сбережем и, хочет Эгнис или не хочет, мы на ярмарке побываем.

Ричард почувствовал мгновенную неловкость — оттого что все его дни были «свободны». Но… тут же в голове родилось столько доводов в свое оправдание, что он даже расхохотался. Он даже не подозревал за собой такой блестящей обороноспособности.

— Смейся, смейся! — сказал Уиф, поглядывая на него с широкой улыбкой. — Но так у нас водилось. Хотя и то сказать, уж если в те дни устраивалась ярмарка, так это была ярмарка. Вот когда я работал у майора Лэнгли, это до войны еще было, а жил он у черта на куличках, у самой шотландской границы, — ездок он был, доложу я тебе, знатный, — ну так куда мы их только ни возили, лошадей-то наших. Две у него были Бесси и Гильдед. Да, веселое было времечко. Иногда, чтоб попасть вовремя, приходилось выезжать около полуночи. Ездили в теплушках. До Бристоля и обратно я так ездил. И только погрузишься, бывало, в вагон, тут же их и чистить начнешь. Я всегда сам их чистил, никого не допускал, как-никак клайдсдэйли! Это, я тебе скажу, лошадь! Такие они у меня ухоженные были, что у них щетка была шелковистая, все равно как женский волос. Ага! Да, и хвосты в косички мы им заплетали — в восемь прядок, еще и цветы иногда вплетали, а уж сбруя начищалась так, что глаза слепило. Был в Брамптоне парень один Ньюол по фамилии, — так ты знаешь…

Они прошли мимо заброшенной шахты — той самой шахты, которая сверху, с горы, походила на разрушенный замок и далее на коротком расстоянии была не лишена какого-то необъяснимого величия, словно навеваемые ею мысли о поэзии труда и неумолимой действительности были сродни мыслям, возникающим при виде старого замка; постояли на гребне горы, с которой открывался вид на море и на Эннердэйльское озеро. Небо было серое, отчего резче выступал сланец на склонах гор; оно угнетало, грозя земле потоками нежеланного дождя, и слабодушных приводило в уныние. Стояла почти полная тишина. Все будто сговорились не замечать, что так некстати портится хорошая летняя погода.