Она пощекотала ему пятки, и малыш хихикал: «Хи-хи-хи». Потрепала его по щекам, в ответ малыш прижался к ней своей кудрявой головой. Она отнеслась к ребенку с исключительной благожелательностью, взвалив на себя короб его детского, похожего на галлюцинации, воображения, полный игрушечных машинок и аккуратно сложенных кубиков. За всем этим были слишком высокие серые стены, не подойдешь, а сверху раздавались привязчивые громкие звуки. Малыш, еще слишком маленький, чтобы понять, кто перед ним, решил, что это неожиданно свалившийся на него результат родительского отсутствия, и с готовностью принял мираж.

— Блюм-с, — пробормотал он.

Но пожилая женщина, не понаслышке знавшая эту особу — которая висела клоками в ее слипшихся волосах, жирным пятном размазалась по ее шее, — закричала, тряся руками и пытаясь избавиться от наваждения: «Пшлапрочь, прочь-тменя!»

Лагер слегка вспенился, образовав небольшой гребень, Стивен дернул ручку коляски, чтобы развернуть ее и откатить на несколько футов назад, и нащупал в кармане салфетку. Подошел автобус.

За то время, что потребовалось бестолковому старичку, чтобы заплатить за проезд и вскарабкаться на сиденье, Стивен смог управиться со своим беспокойным грузом, сложить коляску и убрать ее в рюкзак. Пока автоматические двери автобуса с шипением закрывались, Несудьба тоже успела незаметно вскочить на подножку и уселась прямо за водителем на одно их мест, предназначенных для инвалидов, лиц пожилого возраста и пассажиров с детьми. Пожилая женщина — если женщину пятидесяти трех лет можно так назвать — стояла на площадке и благоговейно смотрела, как автобусная остановка уплывает вниз по течению шоссе, все дальше от автобуса.

На другом конце города бывшая жена Стивена распоряжалась огромным особняком в эдвардианском стиле. Стивен не знал, водила ли она любовников — его не посвятили, — но даже если и так, в шикарных комнатах места для них было достаточно. Одни только шкафы-кладовые могли приютить пятерых-шестерых альковных героев, и когда Стивену хотелось погрузить себя совсем уж в поганое настроение, он представлял себе этих деятелей в укрытой со всех сторон темноте, женские наряды шуршат поверх их мускулистых плеч, а горе-любовники все в ожидании, кого же она предпочтет. Бывшая жена Стивена была красавицей. Элегантная, волосы цвета воронова крыла, точеный профиль. Она презирала сексуальную невоздержанность в конкретных мужчинах — что он знал по себе, — но удивительно: в целом это качество ее восхищало. Таким образом, представить ее с кучей любовников было гораздо проще, чем с одним бойфрендом.

Несудьба шла за Стивеном след в след, пока он грохотал коляской по брусчатому покрытию с проступающим между камнями опасным скользким мхом. От автобусной остановки они двинулись в гору по дороге вдоль словно вырезанных из картона домиков, стоявших впритирку, затем вокруг игровых полей с похожими на виселицы воротами. Миновали газгольдер, спустились короткой улочкой, сплошь усаженной тесными домишками с террасами, наконец, прошли вдоль череды невзрачных магазинчиков, каждый из которых был очевидным образом устроен ко всеобщему неудобству. В ассортименте овощного имелось лишь несколько сортов фруктов и овощей, в мясной лавке — только сосиски и фарш, пара лотков которого считалась привлекающим внимание украшением витрины; да и в скобяной лавке тоже никогда не было того, что требовалось. Стивен вспомнил, как однажды хотел купить здесь предохранители на тринадцать ампер, в другой раз полуглянцевую краску, бельевую веревку, цементный раствор, но ничего из этого в наличии не оказалось. Абсурд: в прошлом году лавку переоборудовали и укомплектовали заново, но в ней по-прежнему не появилось ничего нужного. Возможно, подумал Стивен, эта лавка существовала только затем, чтобы ее периодически переукомплектовывали — что толку заботиться о розничной торговле ради чьей-то пользы, когда можно просто делать это для себя.

Они свернули за угол на Теннисон-авеню и прошли мимо дома Хиксов (престарелая мать прикована к постели, сын на игле), мимо дома Фэйкнхэмсов (он — скрытый педофил, она — подпирает колонны в местной церкви), мимо дома Гартри (ни одного ребенка, зато полно котят). Как так случилось, что он, Стивен, был изгнан из этого ядовитого Эдема, когда столько рептилий сохранило свои владения? В очередной раз — уже не в первый и даже не в тысячный — его посетила мысль инсценировать самоубийство при помощи подходящего крушения поезда, на который он не собирался садиться, или стать жертвой разрушенного офисного здания, в которое он никогда не зайдет, или просто оставить одежду на скале, в кои-то веки аккуратно ее сложив… — уйти прочь от общепринятых стандартов и норм, от детей, от боли.

Нагнувшись, чтобы отпереть калитку, он уловил острый запах мочи, исходивший от ребенка. Лучше так не оставлять — появится сыпь, и тогда маменькиного гнева не избежать. Войдя во двор, расстегнул ремни и усадил малыша на траву за мусорными ящиками. Глянул на пустые окна в доме, каждое в катаракте сетчатой занавески, но не заметил за ними никакого движения.

— Уа-а-а, — запротестовал малыш, вырываясь из комбинезона, выпрастывая наружу пухлые ножки и приводя себя в порядок после того, как удалось избавиться от абсорбирующей ваты.

Пока Стивен искал чистый подгузник в специальном отсеке внизу коляски, он услышал, как открылась входная дверь дома, и увидел свою бывшую жену: она стояла на пороге, излучая презрение. За ее худыми плечами виднелась глубь коридора, с обеих сторон которого громоздились школьные портфели, ряды ботинок, кипы спортивной одежды и стопки книг.

— Ха! — воскликнула она, скрестив руки, и Стивен, глядя на ее быстрые пальцы, сжимающие локти, и на лучащуюся из глаз ярость, тут же вспомнил, что бывает, когда она в гневе.

«У меня вши! — Те же самые руки в бешеном возбуждении. Она сидит на краю кровати. — Гребаные гниды, мать их!»

Он соскакивает с супружеского ложа, внезапно осознав, что больше туда не ляжет. Глаза рыщут по ковру в поисках объекта, за который можно было бы зацепиться в этом мире, вдруг потерявшем устойчивость и ставшем пугающим. Но он замечает только голую куклу Барби, брошенную малышом; ноги куклы прижаты к голове, обнажая розовый пластиковый лобок, этакий волнительный шарнирчик. Как подобная штука может быть игрушкой? — с таким шквалом несуразности он не мог сладить.

— Дети! — рявкнула бывшая жена Стивена куда-то в глубь дома, и еще раз, громче: — Дети!

Стивен управился с запаковыванием ребенка и вернул его обратно в двухместную коляску.

Теперь у него было так мало забот, что он старался относиться к ним с усердием, достойным лучшего применения. Живя в маленькой квартирке на другом конце города, он каждый раз заботливо мыл пластиковую миску малыша, затем сушил ее и убирал в буфет. У него больше нет особняка с многочисленными углами и комнатами, заваленными нажитым за годы семейной жизни барахлом.

Шестилетка и восьмилетка спустились по лестнице в коридор, как застигнутые врасплох конспираторы, не желающие признать, что связаны общим делом. Сняв свои куртки с вешалки в коридоре, они нацепили их с такой исполнительностью и послушанием, что Стивен поразился — до того трогательно это выглядело. Затем, когда они стали втискивать ноги в «веллингтоны»[51], ему захотелось подойти и помочь им, но он знал, что делать этого не стоило. Они спрыгнули с порога и зашлепали по тропинке к тому месту, где он стоял.

— ‘рьвет, пап! — поздоровался старший ребенок, девочка, а мальчик просто сказал: «‘рьвет». Оба кивнули малявке в коляске, как во время чего-то официального, будто им предстояло впервые познакомиться, «‘рьвет», — снова сказали они.

— Пр-трль, — промямлил малыш.

Стивен присел на корточки и подполз вперед, чтобы заключить в объятья всех троих. От них пахло черничным соусом, а от их волос — шампунем. Глядя на бледные личики детей, он в очередной раз заметил, как резкие материнские черты вытесняют его, и так слабые и невыразительные.