Гиммлер готовил десяток новых дивизий ваффен СС. Он доверил мне командование дивизией «Валлония» – 28-й дивизией СС, в которую кроме нашей ударной бригады войдут тысячи рексистов, убежавших от оккупации и бродивших по рейху.

В общем, окружение Гитлера соглашалось с тем, что отступление на западе было ощутимым ударом, но в тишине и секрете готовился контрбросок.

Вечером Гиммлер удалился для своей обычной ночной работы, чтобы принять пятнадцать-двадцать человек, иногда ждавших аудиенции до утра. Тогда высшие офицеры вполголоса сообщили мне, какие сюрпризы подготовили новые армии. Они придерживались непроверенной информации. Царила атмосфера веры.

* * *

В частности, я был удивлен, видя, как за шесть месяцев Гитлер обрел свежую, новую энергию. Его походка была спокойной, уверенной, лицо – отдохнувшим, удивительной свежести. С начала войны он сильно поседел, его спина ссутулилась, но все его существо излучало жизнь, жизнь размеренную, дисциплинированную.

Он наградил меня, затем подвел к маленькому круглому столу. Он производил впечатление, что никакая забота – ни назойливая, ни срочная – не волновала его. Ни одно слово разочарования не таило в себе и малейшего сомнения в конечной победе.

Он быстро завершил военные дела и перешел к вопросу буржуазного либерализма. Он с чудесной ясностью объяснил мне, почему падение буржуазного либерализма было неизбежным. Его взгляд сверкал хорошим настроением. Он страстно заговорил о будущем социализма. Его тщательно выбритое лицо дрожало. Его тонкие, правильные руки делали простые, но выразительные жесты – живые спутники оратора.

Эта дискуссия вселила в меня уверенность. Если Гитлера занимали социальные проблемы настолько, что он говорил о них целый час, жил ими, ясно излагал их, – то это говорило о том, что в отношении остального он был спокоен.

Тем не менее на этой неделе дивизия, десантированная Черчиллем, пыталась вступить в Голландию близ Арнема…

В момент моего отъезда, как бы желая навсегда оставить более личное воспоминание, Гитлер взял мои руки в свои…

– Если бы у меня был сын, – медленно и с чувством сказал он мне, – я хотел бы, чтобы он был такой, как вы…

Я смотрел в его светлые глаза, такие чувствительные, с простым и светлым огнем. Он ушел под ели по дороге, усыпанной иголками и веточками. Я долго смотрел ему вслед…

Театральный трюк

В низменных и грязных деревнях под Ганновером худо-бедно устроили тысячи бельгийских беженцев, убежавших от англо-американских танков.

Я добился того, чтобы моя новая дивизия проводила боевое обучение в этой провинции рейха с тем, чтобы каждый из наших солдат смог вне службы поддержать свою семью в изгнании.

Вдруг случился один театральный трюк. Я только что взял слово на завершении конгресса европейской прессы в Вене. Неделей раньше я встретил министра фон Риббентропа, который доверительно сказал мне таинственным тоном:

– Скоро будут изменения к лучшему.

Я подумал, что он шутит, потому что ни по чему не было заметно, что грядут изменения положения. Я вспоминал, конечно, что мне объяснили два месяца назад в окружении фюрера. Но была уже зима, шел снег, приближалось Рождество. Что нового могло произойти? По возвращении из Вены я остановился в отеле «Адлон» в Берлине.

Вечером после ужина я встретил одного высшего чиновника из Министерства иностранных дел. У него был сияющий вид.

– Вы не знаете? – спросил он у меня. – Мы в разгаре наступления!

– Наступление? Где это наступление?

– У вас же! В Бельгии! Наши войска уже в центре Арденн!

На следующий день официальные круги в Берлине ликовали. Появились невероятные уточнения: Льеж отбит! Восемь тысяч новых немецких самолетов участвовали в наступлении.

Мне доставили телеграмму от Гиммлера: это был приказ немедленно отправиться в Бельгию с моей дивизией. Мы переходили под тактическое подчинение к генералу Моделю, командовавшему наступлением, и генералу ваффен СС Зеппу Дитриху, командовавшему группой армий.

Формально нам было запрещено участвовать в боях на нашей территории. Мы отправились на фронт, чтобы помочь избежать ошибок немецкой оккупации 1940—1944 годов: это были валлонцы и фламандцы, которые реорганизуют Бельгию!

Я проехал в машине всю ночь. Грузовики, прибывшие из Ганновера, утром загрузили первую партию солдат, они незамедлительно должны были сопровождать меня к границе, остальная часть дивизии проследует скорыми поездами.

Наши беженцы подбегали к порогам дверей, плача от счастья при мысли вскоре вернуться в свою страну…

Несчастные люди, в каких условиях увидят они ее через шесть месяцев!

На рассвете мы проехали Кёльн.

Рождество в Бельгии

Кёльн в декабре 1944 года представлял собой груду развалин. Я встретил гауляйтера Грохе в бункере, сооруженном на выходе из пригородов, в парке со срубленными деревьями, распиленными и изрубленными.

Оптимизма у этих подземных обитателей было меньше, чем в Берлине на Вильгельмштрассе.

– Англо-американцы? Но они же в тридцати двух километрах отсюда!

И это было точно! Карман, выступ союзников у Экс-ла-Шапель протянулся на несколько лье к западу от Рейна. Гауляйтер верил реальности. Один новый удар по его сектору, и танки янки спокойно могли оказаться перед его маленькой бетонной лестницей!

Каждый помещает на порог своего жилища порог всего мира. Тем не менее, если джипы союзников 24 декабря 1944 года находились в тридцати минутах на северо-западе от Кёльнского собора, было бесспорно, что в тот же момент на западе и юго-западе Рейнской области англичане и американцы бросятся галопом на Маас и Семуа.

Гауляйтер указал нам, где находится, почти у кромки бельгийской границы, КП генерала Дитриха. С волнением в сердце мы тронулись.

Редко, короткими вспышками, показывалось солнце. Мы слышали рокот английских «Типфлигеров», но, защищенные закрытым небом, смогли быстро переброситься к юго-западу.

Мы дошли до холмов Эйпена. Дорога скользила вглубь очаровательной долины. Городки с их старыми домами вдоль ручья, средневековыми оградами, массивными дверьми, сторожевыми башнями были еще относительно нетронутыми. Маленькие городские площади, зажатые между домиками с длинными вывесками, были облагорожены ратушами с приземистыми аркадами и широкими точеными камнями.

В глубине долины блестели фиолетовые крыши и голубые колокольни, что говорило о солнце и черепице. Снег на полях был чистым и блестящим. На каждой доминирующей высотке были наши очень мощные орудия.

Мы были под приятным впечатлением: колонны грузовиков продвигались без помех. В четыре часа дня мы прибыли к Зеппу Дитриху. Он возвратился из экспедиционной поездки.

Зепп совсем не подтвердил мне ложные обнадеживающие известия, кружившие над Берлином, как листья по ветру. Льеж отнюдь не был отбит. Но немецкие танки дошли до Либрамона и Сент-Юбе-ра. Они захватили Ла-Рош и Марш. Далеко уже за этими городами, перейдя Арденны, они находились в нескольких километрах от Намюра и Динана. За три дня был полностью пройден Арденнский массив. Урт прошли без боя. Наступление в направлении реки Маас было таким же стремительным, как в мае 1940 года.

* * *

Я спал в холодном, заледенелом доме, над которым постоянно с мрачным воем проносились длинные краснохвостые кометы немецких «Фау». Сильно морозило.

В десять часов утра я был на церковной Рождественской службе. Мы вышли из собора, все перемешавшись: старые крестьяне, солдаты с мечтательным видом, малыши с красными носами.

Мы едва успели броситься в снег: англо-американские истребители кружили вокруг церкви. Бомбардировщики бороздили небо, оставляя длинные белые полосы, скрещивавшиеся, как лыжные следы. Бомбы падали на убогие крестьянские хижины, на людей. Горели фермы. Оттуда спасали, выводили женщин, девочек, желтых от штукатурки, со следами крови, обсыпанной пылью.