«Первый компот на корабле, — почему-то с грустью посмотрел я на жестяную кружку. — Первый… А сколько предстоит съесть их до демобилизации?» Один знакомый матрос, который в фитилях ходил, как корабль в ракушках, учил меня: «Ты думаешь, моряки считают службу на дни? Ничего подобного. На компоты. Съел компот — считай день долой». И еще показал он мне карманный календарик, на котором числа были перечеркнуты крестиками: «Съел компот — поставь крестик. И сразу видно, сколько впереди пустых дней».
Тогда мне эта компотная арифметика не понравилась, а сейчас, вылавливая из кружки чернослив, почему-то о ней вспомнил.
Согласно распорядку, на корабле была большая приборка. Не потому ли Афанасьев так поспешно провел меня по всем помещениям? Мы не отдышались даже в рубке радиометриста, где, казалось, сам бог велел задержаться. Это же был наш боевой пост! Мне очень не терпелось дотронуться до рычажков и кнопок радиолокационной станции, включить ее и заглянуть в оживший экран. Но Афанасьев теребил за рукав:
— Пошли, пошли, это все потом, само собой!
Он торопил меня и в машинном отделении, и на ходовом мостике. Получалось, как в одном юмористическом фильме об экскурсоводе: «Посмотрите направо, посмотрите налево. Поехали дальше».
Когда мы снова очутились на верхней палубе, Афанасьев куда-то на минутку исчез и вернулся со шваброй и ветошью.
— От сих до сих, — показал он мой участок приборки. — Надевай робу и шпарь.
Вот тебе и заданьице! А кто он вообще-то такой, этот Афанасьев? Без году неделя старшина 2-й статьи и уже командует так, словно я только за тем и пришел на флот, чтобы выслушивать его указания. Невелика птица — подумаешь, две лычки! Мне будто кипятком плеснуло в лицо.
— Послушай, Афанасьев, — сказал я, — ты брось эти штучки, видели мы и почище… Тоже мне командующий нашелся… «От сих до сих»…
Я хотел сказать позанозистей, но у меня всегда так: когда злюсь, плохо формулирую мысль. Потом, когда остыну, приходит то, что надо. Но уже поздно.
Афанасьев нахмурился и сразу изменился в лице. Заметно сдерживаясь, выдавил:
— Матрос Тимошин, делайте, что вам приказано. — И, уходя, обернулся: — Если до фитиля не хотите доболтаться…
А правы были на берегу, только я, кажется, на трапе не спотыкался. Хочешь — верь приметам, хочешь — нет, но все идет враздрай. Думал, что буду сидеть в рубке, копаться в проводах и конденсаторах, а здесь та же самая швабра. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из матросов любил этот популярный приборочный инструмент, но я его ненавидел. Что ж может быть более бессмысленным и унизительным — в век электроники и космоса водить этой самой шваброй по палубе точь-в-точь как современники Колумба: вперед-назад, вперед-назад.
— Ты где квалификацию повышал? — спросил матрос, драивший рядом медяшку.
— Какую? — не понял я.
— А по части швабры! — И матрос хохотнул, довольный, что поймал меня на удочку такой мелкой наживой.
Я промолчал, будто пропустил мимо ушей, не связываться же и с этим.
Может быть, тысячи раз — сначала я пробовал подсчитать, а потом сбился — шатуном моих рук проволокло швабру по палубе. Вот уже совсем чистое, до каждой заклепки, железо. Но проходит мимо боцман, косит глазом.
— Слабо, слабо, товарищ матрос. Не у тещи паркет натираете.
Когда мне уже стало казаться, что не я вожу шваброй, а она мной, приборка наконец закончилась. Согласно распорядку, через двадцать минут нам надлежало собраться в кубрике на спецзанятия.
Если каюта командира напомнила мне купе, то кубрик по аналогии можно сравнить с плацкартным вагоном. Раздвинуть немного коридор, вместо окон кругляки иллюминаторов, поставить посредине стол — вот и кубрик. В общем, жилплощадь такова, что, куда ни двинься, даже самым худющим и поджарым матросам вдвоем не разойтись, не зацепив друг друга бляхами.
В кубрик спустился капитан-лейтенант, встретивший меня у трапа. Был он в тужурке и потому выглядел еще менее внушительно. К своему удивлению, я заметил у него на груди орденскую колодочку. Воевать не воевал, а уже отличился. Впрочем, рассудил я, много сейчас наград и не за военные подвиги. Матрос, сидевший рядом, толкнул меня в бок:
— Знакомы? Нет? Помощник командира. Первый во всем дивизионе спец по правовому режиму.
Но я смотрел уже не на помощника, а на Афанасьева, который услужливо развертывал карту.
— Территориальные воды, — начал капитан-лейтенант и провел указкой по красному пунктиру на карте, — это морская полоса определенной ширины, проходящая вдоль материка и островов, которая находится под суверенной властью прибрежного государства и составляет часть его территории.
Указка еще проползла по каемке вдоль нашего берега.
— Советский Союз и большинство социалистических государств установили двенадцатимильные территориальные воды… Заход иностранных военных кораблей в территориальные воды допускается лишь по разрешению государства, которому они принадлежат.
— А если не попросят разрешения? — вырвалось у меня.
— Прежде чем задать вопрос, надо поднять руку. Это знает любой первоклассник, — не меняя прежнего тона и не взглянув на меня, сказал капитан-лейтенант.
Я сконфузился, а матросы, сидевшие впереди, сочувственно оглянулись.
— Иностранные военные корабли, — бесстрастно продолжал капитан-лейтенант, — и невоенные суда, преднамеренно зашедшие в территориальные воды прибрежного государства… считаются нарушителями государственной границы.
Капитан-лейтенант сделал паузу и оглядел матросов.
— Старшина второй статьи Афанасьев! Каковы действия пограничников в случае нарушения границы иностранным военным кораблем или судном?
Афанасьев выпрямился пружиной и заученно отчеканил:
— Командование военно-морских сил и пограничные власти вправе предложить иностранному военному кораблю или судну, нарушившему государственную границу, немедленно покинуть территориальные воды и в случае невыполнения этого требования принять необходимые меры, вплоть до применения силы.
— Правильно, — одобрительно кивнул капитан-лейтенант.
Как все, оказывается, просто и буднично — права, режим, погранзоны. Любой из матросов лучше, чем таблицу умножения, знает свои обязанности. Все параграфы эти мы проштудировали еще на берегу. Здесь-то, на корабле, зачем эта казуистика? Но как в том изречении: «Читай устав, совсем устав, и утром, ото сна восстав, читай усиленно устав». И перед глазами всплыла швабра: вперед-назад, вперед-назад.
В кубрике становилось душно, и он показался мне еще теснее. В открытый иллюминатор проглядывал серенький кружок моря. Он был неподвижным, словно прилепленным к стене. И робы на матросах выглядели под стать серому кружку моря — застиранные и мятые.
В этот день я еле дождался часа, которым в распорядке обозначен как «личное время». Личное… Выходит, все остальное время общественное, так сказать, принадлежит государству. А личное — это уже, считай, частная собственность. В личное время я могу быть предоставлен самому себе.
Лично я решил написать письмо. Песня, что ли, меня настроила?
Матрос с конопатым лицом — мы еще не успели познакомиться — достал «хромку», и в кубрик, словно водопадом по трапу, хлынула мятная свежесть подмосковных вечеров. Песня, которую уже редко вспоминают даже на свадьбах, зазвучала здесь по-новому, другими нотками откровения и грусти. И как будто прищемило что-то внутри, невидимой тонкой струной душа отозвалась на знакомый мотив. Есть же песни! Я сравнил бы их — пусть грубовато — с аккумуляторами, в которых таятся воспоминания.
Вот такая тульская «хромка» провожала меня на флот. В центре внимания оказался Борис — друг детства, закадычный кореш юности. С тех пор как в четвертом классе мы случайно оказались за одной партой, нас, как говорится, не разлить водой. Не знаешь, где я, — найди Борьку; не знаешь, где Борька, — найди меня. Неправда, что дружба держится на равноправии. Я признавал превосходство Бориса. И не потому, что он ростом повыше и в плечах пошире, нет. Унижения я никогда не испытывал. Он на голову выше меня в другом — во взгляде на жизнь. Все у него просто и понятно. Вот так некоторые ученики начинают решать задачки с ответа. Посмотрят в конце задачника результат и к нему подгоняют решение. У Бориса ответов всегда больше, чем вопросов. И хотя мы с ним ровесники, Борис в нашей дружбе старшинствовал при полном моем уважении.