Но западные державы беззаботно смотрели тогда на происшествия Востока. Затем, когда гроза висела уже над столицей и когда входил в Босфор черноморский фрегат «Штандарт», на котором был отправлен генерал Муравьев[193] с великодушным ответом государя императора на просьбу султана и с предложением морального и материального содействия России, западные державы опомнились и стали с завистью смотреть на бескорыстное вступничество России. Франция в особенности, которая еще недавно так опрометчиво и так неудачно пыталась вооружить Турцию против России по случаю польской войны, теперь настоятельно требовала то ласками, то угрозами, чтобы устройство дела было вверено исключительному ее посредничеству Явное ее потворство египетскому паше внушало султану мало доверия к державе, которая при всяком случае хвалилась в Константинополе древним союзом с Османской Портой. Незадолго пред тем ее министр иностранных дел в публичной речи в палате депутатов называл Турцию трупом за то, что она не послушалась внушений французского посла, не поднялась войной на Россию в 1831 г.

Меж тем Ибрахим ждал в Конье верховного везира. На север от города по большой дороге, ведущей в Константинополь, он ежедневными маневрами приучал свои войска к местностям выбранного им поля сражения. 9 декабря Решид Мехмет проиграл это роковое сражение под Коньей. Уже победа была в его руках, он удачными маневрами обхватывал египетскую армию, отрезавши ее от города, и положение Ибрахима становилось критическим потому особенно, что нерегулярные его ополчения были готовы передаться туркам. Но в это время густой туман покрыл поле сражения; везир наскакал среди не узнанного им египетского отряда и был взят в плен. «Кто вы?» — спросил египетский генерал, к которому его представили. «Офицер», — отвечал Решид Мехмет-паша. «Не вы ли верховный везир?» — спросил египтянин. «За несколько минут пред этим я был верховным везиром», — сказал с унынием пленник. Египтяне поспешили воздать ему великие почести; весть разнеслась между сражающимися; генерального штаба у турок не было; все распоряжения, как и план битвы, были в руках главнокомандующего; с лишением его все перепуталось; румелийские милиции, в которых преимущественно состояла сила турецкой армии, не признавали над собой власти других пашей; узнав о плене того, кому они служили лично, можно сказать, их беки прекратили огонь и стали сходить с поля. Таким образом, турецкая армия, упустив из рук несомненную победу, обратилась в бегство.

Восточные народы привыкли видеть в победителе избранника судьбы, избранника божия. Победа, одержанная Ибрахимом в сердце империи над самим главой правительства, доставшимся ему в плен, над войском, в котором и старая, и новая военная система Турции были выставлены во цвете регулярных и иррегулярных сил, глубоко поразила воображение племен малоазийских. Одно за другим приносили они свою покорность победителю. И кризис этот совершался под стенами Коньи, заветной колыбели величия первых султанов, откуда молодое племя Османа, исполненное жизни и силы, вышло некогда вслед лучезарной звезды побед на свой исполинский подвиг.

Султан при первом известии о поражении последней своей армии обратился к нашему посланнику А. П. Бутеневу[194] с требованием обещанного ему вспомогательного войска и флота для прикрытия угрожаемой его столицы. В то же время Халиль-паша, который слыл приверженцем Мухаммеда Али, был отправлен в Египет для открытия переговоров. Согласно желаниям султана, генерал Муравьев поспешил также в Египет, чтобы твердостью и искренностью русской речи рассеять туман, наведенный успехом оружия на ум Мухаммеда Али, и подкрепить предложения Порты, которая уступала ему всю Южную Сирию. Полковник генерального штаба Дюгамель[195] был в то же время наряжен от нашей миссии в лагерь Ибрахим-паши с советом остановиться и ждать результата мирных переговоров между Портой и отцом его.

Французское посольство, со своей стороны, упорствуя в притязании окончить все это дело своим посредничеством, ручалось Порте, что Ибрахим не подвинется вперед, и настойчиво и с угрозами требовало, чтобы вспомогательные силы русских не были призваны в Константинополь. Порта знала, что в то же время французский генеральный консул в Александрии г. Мимо не переставал ободрять Мухаммеда Али от имени своего правительства.

Среди этого дипломатического треволнения и вопреки самонадеянным уверениям французского поверенного в делах при Османской Порте Ибрахим выступил из Коньи. Надеялся ли он приближением своим к столице причинить там бунт и свергнуть султана, или хотел он только подкрепить притязания своего отца и вынудить согласие Порты на все, что он ни предпишет ей, — этого мы не знаем. Под предлогом, что в Конье не находил он продовольствия для своей армии, он шел прямо на Константинополь, но, не изменяя приличиям верноподданнических своих чувств к султану, он простирал эту азиатскую комедию до того, что поставил самого себя и всю свою армию под нарицательную команду своего пленника — верховного везира, главы правительства; на его имя писались все донесения, у него испрашивал он разрешения идти в Бурсу, неподалеку от Мраморного моря. На все советы русского комиссара, на настояние французского посольства он лаконически отвечал, что долг его — повиноваться отцу, который приказывал ему из Египта идти вперед.

^{Константинополь. XIX в.}

Мухаммед Али меж тем, как только получил известие о победе, готовился со своим флотом идти прямо в Константинополь и явиться туда с моря в одно время с сыном, который шел вперед, встречая всюду в Малой Азии радушный прием.

Генерал Муравьев прибыл в Египет несколькими днями прежде Халиль-паши и успел унять буйного старика и расположить его к переговорам, объявивши ему, что в Константинополе найдет он морские и сухопутные силы России. И действительно, 8 февраля 1833 г. первый отряд Черноморского флота из четырех кораблей, четырех фрегатов и двух корветов под начальством контр-адмирала Кумани входил в Босфор. Известие об этом остановило Ибрахима в Кютахье, в 250 верстах от Босфора.

Новый французский посол адмирал Руссен прибыл в Константинополь. Он начал грозить прерванием сношений с Портой, если она не откажется от внешнего пособия, и обязывался именем своего правительства заставить Ибрахима переступить назад за ущелье Тавра, а Мухаммеда Али — принять условия, предложенные Халиль-пашой. Притязание это было довольно странно: в угоду послу надлежало выпроводить обратно русский флот, призванный султаном, и предпочесть дипломатическое ходатайство вооруженному заступничеству, когда дело шло о спасении империи от неминуемой погибели, когда бунт был готов вспыхнуть в столице, если бы Ибрахиму вздумалось направить по дороге в Константинополь свой авангард. Впрочем, ни Ибрахим, ни отец его не слушали самоуверенных предписаний посла. В течение марта и апреля еще два отряда Черноморского флота вошли в Босфор с 12 тыс. десантного войска, которое расположилось лагерем на азиатском берегу Босфора в долине Ункяр-Искелеси, насупротив французского посольства.

Генерал Муравьев, возвратившийся из Египта по открытии переговоров между Мухаммедом Али и Халиль-пашой, принял начальство над десантным войском, а вице-адмирал Лазарев — над флотом. Лишь в мае прибыл генерал-адъютант граф Орлов с полномочиями чрезвычайного посла и главнокомандующего морскими и сухопутными силами.

В Турции каждый раз, когда мусульманское народонаселение, которому исключительно присвоена политическая жизнь, по какому бы то ни было поводу приходит в волнение, гроза разрешается обыкновенно на безоружных и промышленных христиан. И в Румелии, и в Малой Азии правоверная чернь была в ту пору преисполнена фанатической злобы на христиан после греческой войны. Не менее того негодовала она на своего султана за правительственные нововведения, за усилия его унять анархические навыки, которыми янычарство заразило всю империю. Именем Ибрахима раздувалось пламя народных страстей, и во многих округах ждали с часу на час сигнала к истреблению христиан. Правительственная власть распадалась сама собой, моральное состояние края было таково, что в Смирне, например, в этом втором городе империи, неведомо откуда явился какой-то бродяга Мехмет-ага и от имени Ибрахима, не имея, впрочем, с собой никакого письменного документа, ни одного солдата, успел в двое суток составить заговор с некоторыми туземцами-мусульманами, а на третий день, без одного выстрела, сменил муселима и принял власть в свои руки. Город в 150 тыс. народонаселения охотно ему покорился, одни европейские консулы протестовали, пока бродяга, ограбив, что мог, исчез.