Тогда только Порта решилась действовать; обычные ее замедления будто умышленно давали время Ибрахиму овладеть Аккой. Новоназначенный в Халеб Мехмет-паша был облечен званием сераскира (воеводы) аравийского с повелением собирать войска, а пашам и муселимам Кайсери, Коньи, Марата, Сиваса и других малоазийских областей было приказано поспешить под его знамена со своими ополчениями. Регулярного войска в этой экспедиции вовсе не было; Порта надеялась обыкновенными скопищами бродяг старой военной системы рассеять Ибрахимовы полки. В половину луны реджеба (в начале декабря)[181], в пору отхода меккского каравана из Константинополя, правоверные поклонники пустились в путь в уверенности, что дорога будет им расчищена султанским войском[182]. Были назначены паши в Дамаск и Тараблюс для принятия мер, присвоенных этим должностям относительно шествия и возвратного пути каравана. Но правоверным поклонникам не было суждено в сем году исполнить свой набожный обет. Дамаск служит сходным местом, где устраиваются все приготовления для перехода каравана через Сирийскую и Аравийскую пустыни. Преемник Селима Али-паша был принят в Дамаске с видом пасмурной покорности. Его приняли потому, что он вступал туда без войска, с малочисленной свитой. Порта откладывала кару, которой было осуждено преступное народонаселение, а жители со своей стороны видели в паше заложника для ненаказанности бунта. При таком взаимном расположении наместника Порты и фанатического города, под впечатлением военных действий, которыми кипела Сирия, поклонники, напрасно прождав несколько недель, отправились обратно из города, поименованного преддверием Мекки.

Плохие малоазийские милиции стекались к Халебу и бесчинствами своими служили только к усугублению неудовольствия в народонаселении, которое ожидало Ибрахима как избавителя. Тараблюс был уже занят египетским гарнизоном под управлением того самого Мустафы Бербера, который за несколько лет пред тем был изгнан Абдаллахом, но возвратился теперь в Сирию с египтянами и усердно служил Мухаммеду Али. Паша тараблюсский разбил египетский гарнизон и уже готовился занять город, когда из-под Акки с быстротой налетел сам Ибрахим и одним страхом своего имени заставил и отряд султанский, и пашу бросить артиллерию и обозы и бежать в Хаму, куда опускалась армия из Халеба.

Порта не теряла надежды склонить к покорности египетского вассала; переговоры длились, наступала весна, Акка отчаянно защищалась, и когда предлагали Абдаллаху сдаться на капитуляцию, он сам спускался в брешь и насмешливо объявлял парламентерам Ибрахимовым, что он благодаря Аллаху здоров, что крепость также здорова, хоть на ней оборвано наружное платье, что всего только пять месяцев длилась осада, а город снабжен провиантом, водой и снарядами на пять лет и что к истечению этого времени он готов вступить в переговоры о сдаче или о мире. Если вспомним, что Абдаллах, кроме опасностей осады, должен был остерегаться измены отчаянных сорванцов, которые составляли собственный его гарнизон, что он имел пред глазами пример Али-паши Янинского, которого голова была продана телохранителями, ограбившими его казну; что все народонаселение было на стороне Ибрахима и что от Порты он не ждал уже ни пособия, ни даже помилования, то надо сознаться, что храбрость не была чужда причудам этого человека.

В весну 1832 г. гнев Махмуда разбудил Порту от ее усыпления. Был призван в столицу Хусейн, бывший ага-паша, знаменитый истребитель янычар, фанатически преданный своему султану. Он уже несколько лет унывал в немилости по проискам своего соперника Хозрефа, любимца Махмудова, который управлял военным министерством с титлом сераскира. Махмуд обласкал своего старого и верного ага-пашу[183], украсил его новым титлом сердари-экрема, или фельдмаршала азийского, облек неограниченной властью и в красноречивом хатти шерифе, исчислив вины Мухаммеда Али и Ибрахима, при юридическом мнении всех высших законоучителей духовной иерархии, властью халифа налагал на них анафему за измену законному государю и жаловал вверенные им области, Египет, Джидду и Кандию, своему фельдмаршалу, с поручением завоевать эти области, а всего прежде очистить Сирию.

Это воззвание султана произвело некоторое действие в тех только местностях Сирии, которые уже несколько времени пребывали под египетским управлением. В Тараблюсе и на Ливане открылись заговоры, но были подавлены твердостью Ибрахима, который из-под Акки полетел в Дейр эль-Камар и поддержал власть эмира ссылкой его противников. Но ни в Халебе, ни в Дамаске слово султана не нашло отголоска в чувстве народном. Здесь открывается странное и печальное явление, которое столь характеристически должно продлиться до самого падения египетского владычества в Сирии: чем долее народонаселение пребывает под властью похитителя, тем усерднее и искреннее вздыхает оно по законном государе; между тем в областях малоазийских, под наместниками султана, оно простирает свои объятья к Египту и ждет оттуда избавителей.

Припишем ли это непостоянству человека, всегда недовольного своей судьбой, или неурядице турецкой в Анатолии и строгостям Ибрахима в Сирии, или, что вероятнее, тяжкому первоначальному труду и здесь, и там эпохи преобразований, спасительных по своим последствиям, неизбежных, когда преисполнилась мера злоупотреблений старой системы, но лишь усиленно приноровленных к местному элементу и всегда ненавистных азиату?

50-тысячный корпус, в том числе 30 тыс. регулярного войска и гвардии со 160 орудиями, спускался из Константинополя к Сирии и достигал с фельдмаршалом хребта Таврийского в мае. Флот выплывал из Дарданелл под начальством Халиль-паши, чтобы с моря поддерживать военные операции. 10 тыс. нерегулярного войска под начальством Осман-паши Халебского сосредоточивались у Хомса, в четырех переходах от Дамаска. Еще в апреле Ибрахим-паша занял отличную военную позицию Баальбека, где сходятся дороги от Тараблюса и Дамаска в Хомс, наблюдал за турецкой армией и прикрывал фланг главной квартиры осадного войска. По взятии этих предостерегательных мер он 16 мая[184] сделал третью попытку приступа к осажденной крепости. Абдаллах еще защищался, но действие подкопов и осадных батарей в продолжение семи месяцев обратило уже бастионы в груды развалин. Ибрахим с саблей в руках понуждал своих египтян идти в пролом, где албанцы засели среди камней и метко отстреливались. Египтяне отступили от убийственной ружейной стрельбы; гарнизон, ободренный, сделал еще вылазку Но Ибрахим бросился сам в огонь и стал беспощадно рубить своих солдат, опрокинутых за брешь, пока отчаянными усилиями повел их сам внутрь крепости. Почетные жители вышли просить пощады у победителя. Абдаллах, к которому Ибрахим-паша послал белый платок в знак безопасности, представился к нему в полночь, был принят ласково и на вопрос победителя, зачем бесполезным упорством проливать кровь мусульманскую, отвечал со вздохом: «А разве знал я, что мой отец султан меня покинул, тогда как твой светлейший отец не переставал подсылать к тебе войско?» Довольно странный упрек противу султана в устах паши, который дважды бунтовался!

^{Вторжение египтян в Акку. 1832.}

На вопрос Ибрахима о его казне, которая принадлежала победителю, пленный паша отвечал, что все его сокровища были розданы гарнизону. Полагают, впрочем, что в Акке, хотя одну только ночь продолжался грабеж, египетское войско нашло много добычи[185]. Осада эта стоила жизни 4 тыс. египтян, а по взятии крепости еще более 2 тыс. погибло в ней от лихорадок, последствия осады.

Абдаллах-паша был отправлен в Египет морем. Мухаммеду Али едва не причинилась болезнь от радости при известии о взятии Акки. Он с почестями принял своего пленника, который показался тем малодушнее в несчастье, чем дерзновеннее был прежде за стенами крепости. Впоследствии он переехал в Константинополь, где и поныне в безвестности живет пенсией от султана.