Каждая ворона съедает свою добычу в определенном месте. В сухое лето, когда воды мало, яйца расклевываются на земле среди леса. Десятки зеленоватых, ярко-голубых, как южное небо, белых и пестрых скорлупок яиц валяются здесь на так называемых «кормовых вороньих столиках».

«Карр», — рядом с вашей лодкой садится на иву ворона. Это значит — яйцо выпито, можно начинать сызнова. Ворона смотрит на вас с таким доверием, с такой надеждой! И действительно, вы заслуживаете этого, ведь вы ее настоящий помощник.

Замахнувшись длинным шестом, я как-то пытался отогнать обнаглевшую птицу. К сожалению, я не достиг цели. Нахальный разбойник, вероятно, решил, что это движение предназначено не для нее — вороны, а для бакланов, продолжавших упорно сидеть на яйцах. Разве можно при таких условиях часто посещать птичьи колонии? Ведь там вас встретит десяток, а то и два жадных, дерзких и энергичных хищников, видящих в человеке своего соучастника. Проникновением в колонию вы, вопреки своему желанию, обязательно погубите несколько гнезд.

Если бы знал читатель, как мне хотелось схватить ружье и сделать по воронам несколько выстрелов. Ведь эти умные птицы, узнав о сокрушительном действии огнестрельного оружия, начинают бояться его больше всего на свете.

Как-то в селении Кортун, расположенном на реке Иман в Уссурийском крае, куда я только что прибыл, я увидел интереснейших для меня птиц — большеклювых ворон. Десятки их доверчиво бродили по улицам, садились на спины свиней, отдыхали на заборах и крышах. Я немедленно извлек из чехла ружье, чтобы добыть хоть одну для своей коллекции. Но увы! Все мои попытки окончились неудачей. Как будто зная мое намерение, вороны тотчас разлетелись куда попало и перестали посещать селение.

Тогда я вышел в окрестности и, пряча ружье, пытался приблизиться к птицам. Два дня я потратил на эту охоту и не добыл под Кортуном ни одного экземпляра. Почему же так осторожны оказались птицы? Да потому что ранней весной один из местных охотников, пристреливая свое ружье, сделал по воронам несколько удачных выстрелов.

Я глубоко убежден, что, истребляя серых ворон путем отстрела, можно добиться блестящих результатов. Одного вашего появления с ружьем будет достаточно, чтобы разогнать жадную стаю разбойников. И в то же время ценных гнездящихся птиц, не допуская по ним стрельбы, можно приучить, чтобы они вовсе не реагировали на ружейный выстрел. Разве я на практике не видел таких примеров?

Как наяву передо мной встает такая картина. Далекий Север, холодное, суровое море, крик морских чаек. Нет ветра, но после ночного шторма тяжелые, свинцовые волны с белыми гребешками одна за другой катятся по водной поверхности, с грохотом разбиваются о прибрежные скалы. Я стою над береговым обрывом, вслушиваюсь в рокот прибоя, смотрю на небо. Лохматые клочки облаков быстро бегут по мутному фону; где-то позади кричат гуси, до меня долетает бодрый гогот серого гуся и унылый гогот гуся-гуменника.

С тревогой вслушиваюсь в голоса крикливой гусиной стаи. Как уныло здесь, когда нет солнца. Но вот гуси исчезают вдали, затихает их крик, а вслед за ними медленно наползает туман, скрывая от глаз беспокойное море, береговые скалы, каменистую тундру. «Уу-ах, уу-ах», — в стороне громко кричит гагара, и ее крик сквозь туман доносится как будто из другого мира. И вдруг совсем близко оглушительный пушечный выстрел обрывает ход моих мыслей. Невыносимый от неожиданности звук пронизывает нервы, колет в пятки.

Близ местного маяка стоит пушка. В туманные дни через каждые двадцать минут раздается пушечный выстрел.

Это маяк предупреждает проходящие пароходы о близости опасных подводных скал, о близости острова. Но интересно для нас другое. Под самым стволом орудия на гнезде спокойно сидит гага. Она занята высиживанием своих яиц, и ее не тревожат пушечные выстрелы. Неподалеку от этого места, на ровном участке тундры, во множестве гнездятся сизые чайки, полярные крачки, короткохвостые поморники. Воинственно они встречают каждого человека. Туча белых, сизых, темных птиц, наполняя воздух резкими криками, вьется над самой головой пришельца, бросается с высоты, взмывает вверх, чтобы вновь через секунду повторить нападение. Появление человека их беспокоит, мешает насиживать яйца, но до пушечной стрельбы им тоже нет дела.

— А в Москве народу! От огней, наверное, как днем светло, — возвращает меня к действительности мой юный спутник Аркадий.

— Да, народу много. В праздник вся Москва гудит, по улице не пройдешь. Зато у вас здесь тишина, простор, — окидываю я уходящую вдаль протоку.

— Народу много, а куда хочешь, туда и пойдешь, а тут простор, а пойти некуда, — отвечает Аркадий. — Камыши, вода кругом.

— Знаешь, Аркаша, — успокаиваю я своего спутника, — человек никогда не бывает доволен тем, что имеет. Попадешь надолго в Москву, вспомнишь эту протоку: рыбы в ней сколько, сазаны какие! Вот я на берегу Баренцева моря на Севере когда-то был. В плохую погоду там просто тоска безысходная. Волны ревут, ветер воет, и самому волком завыть хочется. А местные рыбаки как уедут оттуда, с тоски места найти не могут. Я раз встретил такого рыбака в чудном уголке на Кавказе и после его жалоб спрашиваю его: «Да что у вас там хорошего, здесь-то разве плохо?» — «Все бы ничего, земля плодородная, фрукты, да чайки не кричат, а без крика чаек жизнь не мила». И как он это мне сказал, его тоска мне сразу понятна стала. У них морские крупные чайки у самого жилья держатся! По дворам шагают, рыбные отбросы подбирают, а потом рассядутся на крыши и на все лады кричат, хохочут. Одним словом, орут и хозяйничают, как на кордоне вороны.

Но вернемся к воронам Астраханского заповедника. «Проезд запрещен» — гласят надписи на берегах многих проток, где издавна большими колониями гнездятся голенастые птицы. Конечно, этим путем удается сократить гибель птенцов и яиц от энергичных и находчивых хищников. Но это только полумера. Ворона — одна из немногих птиц, вред которых чрезвычайно велик, и этот хищник повсеместно заслуживает истребления.

Глава вторая

ВОДА ОДОЛЕЛА

— Ты знаешь, папка, — как-то сказал мне сын, — я видел дикую свинью с поросенком. В самый разлив они приплыла в Дамбинскую яму, где на крошечном островке стоял домик лесника, и стали жить с домашними свиньями и коровами!

— Наверное, ты что-нибудь напутал, — усомнился я. — Беспомощные домашние свиньи часто бывают поразительно на кабанов похожи, наверное, ты с такой одичавшей свиньей столкнулся.

Но сын так горячился и доказывал свою правоту, что я не мог ему не поверить. Он только что вернулся из Астрахани от дяди, с которым много ездил по дельте Волги.

Меня этот случай очень заинтересовал. Ведь я хорошо знаю кабанов, знаю, насколько осторожны эти сообразительные животные, как они боятся человека, — и вдруг дикая свинья сама пришла к человеку!

— Знаешь, папка, — продолжал сын, — старая свинья совсем людей не боится, но от них в стороне держится. Как подойдут к ней близко, полосатый поросеночек за нее спрячется, а свинья сгорбится, ощетинится вся, недобро смотрит, того и гляди бросится.

Спрашивает сынишка у лесника: «Как это она не побоялась человека, сама к вам пришла?» А тот смеется: «Не сама пришла, беда пригнала, не пошла бы, да вода одолела. Вот как спадет вода, свинья с поросенком опять в камыши уйдут, здесь не останутся».

А ведь прав лесник. Вода заставит не бояться и человека. Глуп заяц, труслив до крайности, а и тот сам в лодку к Мазаю прыгал, когда вода одолела. И я вспомнил один давнишний случай с кабанами.

Но перед тем как рассказать читателям об этом трагическом случае, я расскажу то, что видел совсем недавно в Астраханском заповеднике, расположенном в дельте Волги.