Раннее утро. На горизонте показалось солнце. Ярким светом оно пронизывает густую листву деревьев, блестит в каплях росы на траве, на листьях кустарников. Полный решимости и энергии, я на знакомом месте. Сегодня я не допущу никакого малодушия — сделаю все от меня зависящее, чтобы добраться до гнезда птицы. И эта уверенность придает мне силы, а дерево кажется не столь уже недоступным, и при большом желании до гнезда добраться не так сложно.

Я сбрасываю с себя все лишнее: патронташ, сумку, ружье, стягиваю с ног сапоги и, оставшись в носках, начинаю карабкаться по стволу выше и выше, туда, где в стороне от гнезда, на фоне неба, четко вырисовывается сухая ветвь. Только бы схватиться за нее рукой, а там, опершись на ее основание, нетрудно влезть и в гнездо птицы. И, судорожно сжимая руками ствол, я медленно, но упорно взбираюсь все ближе к заветной ветви. Проходит минута, другая, еще несколько, и я достигаю цели. Силы мои почти на исходе, но я крепко обхватываю основание сука и могу несколько отдохнуть в таком положении. Вот уже не так сильно бьется сердце, не стучит в висках — можно действовать дальше. Я осторожно подтягиваюсь на руках, встаю ногой на ветвь и, вытянувшись во весь рост, достаю руками до края гнезда. Но в этот момент предательская ветвь хрустнула, я судорожно вцепляюсь в гнездо и через мгновение сижу в нем вместо скопы. Отсюда мне слышно, как падающая ветвь скребет ствол дерева и наконец с хрустом разлетается на куски при ударе о землю.

Несколько минут назад я стремился вверх, к гнезду, а сейчас, когда достиг цели, меня охватывает противоположное желание. Скорей вниз, на твердую землю. Но как это сделать, когда ветвь обломана, когда спуск опасен — почти невозможен! Я стараюсь взять себя в руки, успокоиться и поступаю так, как будто не произошло ничего страшного. Осторожно завернув три крупных пестрых яйца скопы в бумагу, а затем в мешочек, я на тонком шпагате спускаю их на землю. «Эх, если бы мне самому удалось спуститься так благополучно!» — думаю я и тут же допускаю непростительную глупость — бросаю конец веревки.

Гнездо огромно, я сижу в нем, как в мягком кресле, но ведь не для того я сюда забрался, чтобы оставаться здесь неопределенное время, и я чувствую себя так, словно попал в ловушку, и начинаю ломать голову, как мне спуститься на землю. Сделать это чрезвычайно трудно и, конечно, много труднее, чем сюда забраться.

Крепко ухватившись за гнездо, я спускаю с него ноги, пытаюсь достать ими ствол, но это не удается мне, и я вновь комфортабельно усаживаюсь в гнезде. «А если разобрать его? — думаю я. — На это уйдет немало времени, но шансы на благополучный спуск тогда увеличатся. А если и после этого я не спущусь с дерева, ведь мне придется сидеть без всяких удобств, и долго ли я просижу на голой вершине! Нет, это я успею сделать всегда, а пока подожду — быть может, найду другой выход».

Время шло. Солнце поднялось высоко, сильно пригревало землю, блестело на спокойной морской поверхности. А я все продолжал сидеть в гнезде и не мог ничего придумать. Однако как было приятно смотреть с высоты на цветущую землю! Направо в голубой дымке синел лесистый истыль, ею берега желтели от бесчисленных цветов желтой лилии, а кругом — рисовые плантации, покрытые коврами какой-то особенно нежной зелени. Вот мимо беспечно трусит шакал. Сверху мне это хорошо видно. Его линялая шкурка выглядит неказисто — зимняя шерсть висит клочьями на боках. Неожиданно он замирает на месте, вслушивается. Это ветерок пахнул на него запахом лежащих под деревом моих вещей. Еще секунда, и он опасливо спешит в сторону и исчезает в густых зарослях.

— Э-эй, что ты там делаешь? — слышу я где-то внизу голос и, обернувшись, вижу загорелого азербайджанца. Он стоит на освещенной солнцем поляне и, загораживаясь от ярких лучей ладонью, с удивлением рассматривает меня. — Что ты там делаешь? — повторяет он свой вопрос.

— Сижу, как видишь.

— А как тебя туда занесло?

— Не занесло — сам залез. Слезть не могу.

— Не можешь, а залезть мог?

— Залез, как видишь, а слезть никак не могу.

— Ничего я не вижу; если слезть не можешь, значит, и влезть не мог.

— Да что я, с неба сюда свалился, что ли? — вспылил я.

— Не знаю, как ты туда попал, да и не мое это дело. — И, покачивая головой, он стал удаляться от дерева.

— Послушай, погоди, что ты уходишь! Помоги мне как-нибудь слезть с дерева.

— Ну как я тебе помогу? — на мгновение остановился тот и развел руками. — Залез — и сиди там. — И, отмахнувшись от меня, он исчез за густыми кустарниками.

Что мне оставалось делать? Я вспомнил, как утром ушел от завтрака. Я всегда не любил, когда запоздавший завтрак отнимал у меня лучшее время дня — утро. Вот и сегодня я сказал, что вернусь, когда завтрак будет готов. Быть может, меня хватятся дома? В этот момент снова на полянке появился азербайджанец в сопровождении еще одного человека.

— Ты кто такой? — спросил меня новый пришелец.

— Москвич, живу в Велях, — ответил я.

— Сам ты туда залез?

— Да, сам.

— Ну так слезай.

— Я уже говорил твоему товарищу, что слезть не могу. — И я, чтобы убедить их в своем бессилии, спустил с гнезда ноги и, не достав ими ствола дерева, беспомощно поболтал в воздухе.

— Не надо, не надо, — запротестовали оба и сокрушенно закачали головами. — Подожди немного, сейчас придем, — крикнул один из них, и оба удалились по той же тропинке.

На этот раз они не появлялись очень долго. Солнце уже давно перевалило за полдень и сейчас склонялось к западу.

А я все сидел в гнезде и надеялся на помощь. Иногда подлетали владельцы гнезда — скопы — и кружились над самой моей головой.

Спустя часа полтора наконец на лужайке появились люди, и не один, и не двое, а по крайней мере человек двадцать. Они принесли сюда два тонких длинных шеста, веревку, топор и ряд мелких предметов. Молодой здоровый парень опоясал себя прочным ремнем, пропустил под него толстую веревку и охватил ею ствол. Далее, всаживая топор в дерево, подтягиваясь на руках и передвигая веревку, он медленно, но уверенно стал подниматься вверх. Это продолжалось долго, и я с трепетом следил за каждым его движением. Поднявшись таким образом на две трети высоты дерева, он особенно глубоко всадил свой топор и, опершись на него ногой, подтянул к себе на шпагате длинный шест. Поднятый шест коснулся гнезда — я торжествовал. Сорвав с него конец шпагата, я осторожно втянул в гнездо толстую веревку. На ее конце я сделал широкую петлю, сунул в нее ногу и, перекинув веревку через гнездо, приготовился к спуску. Меня спустили на землю так же осторожно, как я спустил из гнезда мешочек со скопиными яйцами. Только то было ранним утром, а сейчас был уже вечер. Я просидел в скопином гнезде, следовательно, целый день.

Вы думаете, после этого случая я отказался лазать на большие деревья? Ничего подобного! После того я побывал во многих скопиных и орлиных гнездах. Но этот урок не пропал даром. На всякий случай я захватываю с собой прочную веревку и стараюсь не делать никаких глупостей. Семь раз отмерь, один раз отрежь — строго придерживаюсь я мудрой пословицы.

Глава тринадцатая

ЗАГАДОЧНЫЕ ПТИЦЫ

— Елдаш (товарищ), дай мне два патрона, — обратился ко мне колхозник-азербайджанец, у которого мы остановились, чтобы передохнуть часок-другой после утомительной охоты и сварить обед.

— Разве ты охотник? — спросил я его.

— Да нет, не охотник, — ответил он. — У соседа ружье есть, патронов нет, а мне птицу стрелять надо.

Не интересуясь, какую ему надо застрелить птицу, я вынул из патронташа пару патронов и передал ему. Однако вскоре я был до крайности удивлен: колхозник достал у соседа ружье, сунул в него мои патроны и тут же во дворе застрелил пару своих собственных кур. Мне было непонятно его поведение.