Дункан все еще с любопытством разглядывал своего соседа, когда к нему осторожно и бесшумно приблизился разведчик.

— Как видите, мы добрались до их деревни или лагеря,— прошептал молодой человек.— А вот и один из дикарей, занимающий такую позицию, что он может помешать нам следовать дальше.

Увидев индейца, на которого указывал ему Дункан, Соколиный Глаз вздрогнул и вскинул ружье. Затем опустил смертоносное дуло и вытянул длинную шею, словно пытаясь попристальнее вглядеться в туземца.

— Мошенник не из гуронов и вообще не принадлежит ни к одному из канадских племен, — объявил он.— И в то же время одежда его доказывает, что негодяй ограбил белого человека! Да, Монкальм недаром шарил по лесам: он набрал себе для набегов шайку славных головорезов!.. Вы не заметили, куда он девал свое ружье или лук?

— По-моему, он безоружен и не выглядит свирепым и злонамеренным. Если только он не подаст сигнала своим приятелям, шныряющим у воды, мы можем его не опасаться.

Разведчик повернулся к Хейуорду и с нескрываемым изумлением воззрился на офицера. Затем широко раскрыл рот и залился неудержимым, хотя по-прежнему беззвучным смехом, к которому приучила его жизнь среди постоянных опасностей.

— Приятели, шныряющие у воды! — повторил он и добавил:— Вот что значит учиться по книгам и расти в городе! Однако ноги у этого злодея длинные, и доверять ему не годится. Держите его на мушке; а я подползу к нему через кусты и возьму мошенника живым. Только ни в коем случае не стреляйте!

Соколиный Глаз уже скользнул в кусты, когда Хейуорд, протянув руку, остановил его и осведомился:

— А могу я выстрелить, если увижу, что вы в опасности?

Соколиный Глаз посмотрел на него так, словно не знал, как понять его вопрос; потом покачал головой, снова беззвучно рассмеялся и бросил:

— Стреляйте хоть один за целый взвод, майор!

В следующую секунду он скрылся в зарослях.

Дункан провел несколько минут в лихорадочном

ожидании, прежде чем опять увидел разведчика. Соколиный Глаз осторожно полз по земле, на которой его можно было различить лишь с большим трудом; наконец он очутился позади своего будущего пленника и, когда между ними осталось всего несколько ярдов, медленно и бесшумно поднялся на ноги. В тот момент раздались громкие всплески и, мгновенно обернувшись, Дункан успел увидеть, как сотня темных фигур гурьбой бросилась в воду. Он покрепче сжал в руках ружье и опять перевел взгляд на стоявшего неподалеку индейца. Ничего не подозревающий дикарь отнюдь не встревожился, а, напротив, вытянул шею и с тупым любопытством уставился на озеро, словно тоже наблюдая, что там происходит. В это мгновение над ним поднялась рука Соколиного Глаза, но тут же, без всякой видимой причины, вновь опустилась, и разведчика охватил внезапный приступ веселья. Когда же взрыв его искреннего, но своеобразного смеха наконец улегся, Соколиный Глаз не только не схватил свою жертву за горло, а наоборот, легонько хлопнул по плечу и громко воскликнул:

— Ну что, приятель? Никак, вы задумали обучать бобров пению?

— Вот именно,— раздался незамедлительный ответ.— По всей видимости, тот, кто наградил их столь необыкновенными способностями, не отказал им и в голосе, чтобы славить его.

 ГЛАВА XXII

Читатель быстрее и лучше представит себе изумление Хейуорда, чем мы опишем его. Шныряющие индейцы неожиданно превратились в четвероногих грызунов, озеро — в бобровую запруду, водопад — в плотину, возведенную этими трудолюбивыми, умными животными, а неведомый враг — в верного друга и учителя псалмопения Давида Гамута. Вид последнего вселил в душу молодого человека так много неожиданных надежд на счет участи обеих сестер, что майор, не задумываясь, выскочил из засады и присоединился к двум главным действующим лицам этой сцены.

Веселье Соколиного Глаза улеглось не скоро. Он бесцеремонно поворачивал Давида во все стороны, твердя, что его наряд делает честь вкусу гуронов. Затем, схватив руку собеседника, он пожал ее с такой силой, что у кроткого Давида выступили на глазах слезы, и пожелал ему удачи на новом поприще.

— Вы вроде бы собирались поупражнять глотку в обществе бобров, так ведь? — полюбопытствовал он.— Хитрые зверюги уже отчасти знакомы с этим занятием: вы только что слышали, как они отбивают такт хвостом. И сделали они это в самое время, не то мой оленебой первым задал бы им тон. Я на своем веку видывал дураков, которые умели читать и писать, но были не в пример глупее бывалого старого бобра. Что же касается умения драть глотку, тут уж ничего не поделаешь — бедняги родились бессловесными! А как вам понравится вот такая песня?

Услышав карканье ворона, Давид заткнул свои чувствительные уши, а Хейуорд невольно поднял голову в поисках птицы, хотя и был заранее предупрежден о сигнале.

— Вот видите,— со смехом продолжал разведчик, указывая на остальных путников, которые в ответ на зов уже приближались к ним.— Эта музыка тоже не лишена известных достоинств: она привела ко мне два метких ружья, не говоря уж о ножах и томагавках. Но коль скоро вы целы и невредимы, рассказывайте поскорей, что с девушками.

— Они в плену у язычников и, хотя душой сильно встревожены, телом пребывают в добром здравии и безопасности,— ответил Давид.

— Обе? — задыхаясь, спросил Хейуорд.

— Вот именно. Правда, путь наш был тяжким, а пища скудной, но других причин жаловаться на похитителей у нас нет, если, конечно, не считать того, что нас силой увели в плен в чужую далекую страну.

— Да благословит вас бог за ваши слова! — дрожащим голосом воскликнул Манроу.— Значит, мои девочки вернутся такими же ангельски непорочными, какими я потерял их!

— Не знаю, так ли уж скоро вам удастся их вернуть,— с сомнением возразил Давид.— Вождь этих индейцев одержим бесами, и никому, кроме всемогущего, его не усмирить. Я пробовал воздействовать на него, и когда он спал, и когда он бодрствовал, но ни звуки, ни слова не находят отклика в его душе...

— Где сейчас этот мерзавец? — перебил разведчик.

— Сегодня он охотится на лося вместе с молодыми воинами, а завтра, как я слышал, они уйдут в леса, поближе к границам Канады. Старшую девушку отвели к соседнему племени, чьи хижины расположены вон за той черной остроконечной горой, а младшую оставили под присмотром гуронских женщин, которые живут всего в двух милях отсюда, на плоскогорье, где огонь выполнил миссию топора, очистив место для их селения.

— Алиса, бедная моя Алиса!— простонал Хейуорд.— Она лишилась последнего утешения — общества сестры.

— Вот именно. Но если хвалы и псалмопение могут утешить страдающую душу, то недостатка в таком утешении она не испытывала.

— Разве музыка способна сейчас доставить ей удовольствие?

— Да, самое серьезное и возвышенное! Впрочем, должен признать, что, несмотря на все мои усилия, девушка чаще плачет, чем улыбается. В такие минуты я воздерживаюсь от священных песнопений; но в редкие часы сладостного успокоения наши согласные голоса поражают слух дикарей.

— А почему вам позволено разгуливать на свободе?

Давид принял вид, изображавший, как ему казалось, кроткое смирение, и скромно ответил:

— Такой ничтожный червь, как я, не вправе хвалить себя. Но хотя псалмопение утратило свою чудодейственную силу на страшном поле кровавой битвы, через которое мы прошли, оно теперь вновь возымело действие на души язычников; поэтому мне и разрешают ходить где угодно.

Разведчик рассмеялся и, многозначительно постучав себя по лбу, дал более удовлетворительное объяснение снисходительности дикарей: