Мне пришлось наклониться, чтобы разобрать слова. «Дитя, которым чрез Марию решил нас, Боже, наградить, На радость Англии Ты должен спасти, хранить и защитить», — прочитала я.

— Воля Божья да исполнится, — нараспев произнесла Мария и сложила руки на неимоверно раздувшемся животе. — Передай это моей сестре.

— Будет исполнено, ваше величество, тем более что Елизавета тоже верит в это. Но разве вы не примете ее и не скажете ей ничего сами?

Я думала, что Мария разгневается, но она ответила со вздохом:

— Ее желает видеть мой любимый супруг, поэтому передай: он придет в ее гостиную примерно через час. Я посылаю своей сестре платье, в которое ей надлежит облачиться, потому что я не потерплю, чтобы она явилась пред очи короля Англии в простеньком тусклом одеянии, без всяких украшений, словно прибыла сюда на похороны, а не на рождение наследника престола.

— Слушаюсь, ваше величество.

— Мой господин подумывает выдать Елизавету замуж за иностранного принца — такого, разумеется, который придерживается истинной веры.

У меня внутри все перевернулось. Я чуть было не сказала, что моя госпожа ни о чем подобном не помышляет и никогда не выйдет замуж — ни за границей, ни в Англии. Но я прикусила язык.

— Елизавета почтет за честь встретиться с королем, — с трудом ответила я, хотя мне хотелось столько всего к этому добавить. Только когда я получала хоть что-нибудь, кроме неприятностей, если рисковала противоречить Тюдорам — королям или королевам?

— А как ты думаешь, не он ли заправляет здесь всем из-за кулис? — шепотом спросила Елизавета, одетая и причесанная для встречи с королем.

Она уже несколько лет носила длинные волосы, как и подобает незамужней девице или невесте. Остальные дамы и служанки ушли, и мы вдвоем остались ждать в маленькой гостиной, выходившей в коридор, где неизменно стоял страж.

— Да, лучше всего разговаривать шепотом. Один человек давно говорил мне, что и стены имеют уши, а тут, я думаю, и подавно. Не могу не упомянуть о том, что и в этом дворце, и в Уайтхолле имеются тайные переходы — вроде тех, по которым вы с братом бегали много лет назад. И где бы ни жили король и королева, все говорят, что его величество знает такие вещи, которые можно узнать, только если подсматривать в замочную скважину или из мышиной норки.

Елизавета рассмеялась. Как быстро изменилось ее настроение! Впрочем, она была в восторге от того, что — впервые за два года — надела новое платье, к тому же великолепное. И ей не терпелось увидеть короля, хоть он со своими католиками и принес столько горя ей самой и всей Англии. Елизавета закружилась на месте, чтобы полюбоваться, как вздуваются пышные, обильно расшитые юбки из парчи канареечного цвета. Моя девочка, от природы тщеславная, много лет старательно и глубоко прятала это качество, но оно ведь никуда не делось. Я размышляла, стоит ли предупредить ее о том, что Филипп, возможно, собирается выдать ее замуж в интересах королевской политики, однако Елизавета и раньше сталкивалась с подобными предложениями, но не давала своего согласия. Тут послышался стук и дверь широко отворилась. Елизавета медленно повернулась, искусно изобразила замешательство и присела в изящном реверансе. Я тоже низко присела, потом попятилась из комнаты, предусмотрительно оставив дверь неплотно прикрытой.

Филипп вошел в гостиную один. Он приблизился к Елизавете и помог ей подняться. Я видела их неясно, как в театре теней, потому что из распахнутой за спиной короля двери лился яркий свет. Он расцеловал Елизавету в обе щеки, потом поцеловал в губы и погладил пальцами ее золотисто-рыжие волосы — уж это-то я хорошо видела!

— Я слышал, дорогая сестра, — сказал он по-английски с сильным акцентом, — что у короля Генриха тоже были огненные волосы.

— Вам сказали правду, ваше величество. Для меня большая честь познакомиться с вами.

— Время сейчас нелегкое — и для королевы, и для меня.

— Зато вскоре ваше счастье станет полным, — ответила Елизавета, переходя на испанский язык.

— Мне говорили, что вы столь же образованны, сколь и красивы, — заметил король, явно обрадованный возможностью говорить на родном языке.

Я уже давно выучила испанский, однако темп речи Филиппа и особенности его выговора застали меня врасплох. Елизавета, разумеется, воспринимала его речь совсем иначе, нежели я. Ласковые слова короля звучали так, словно он пытался соблазнить ее. Мне доводилось слышать, что в Испании у благородных дам есть дуэньи, которые никогда не спускают с них глаз, — теперь я поняла необходимость такого обычая. А почему Филипп не заводит речь о возможном браке Елизаветы с иностранным принцем?

— Я высказал королеве свою мысль: необходимо, чтобы отношения между нами стали более близкими, чтобы общение наше вошло в привычку, — снова заговорил Филипп. На его лице выделялся массивный квадратный подбородок. Король кружил возле моей девочки, осматривая ее, словно молодую кобылицу на рынке. — Как я рад тому, что оказался в родстве со столь очаровательной молодой дамой, и сколь печалят меня известия о том, что в нашей семье нелады.

У меня глаза полезли на лоб. Что это: ловушка или мягкая форма допроса? Да этот человек смертельно опасен! Это ведь он настоял на том, чтобы Мария отказала в помиловании одному тринадцатилетнему подмастерью, которого должны были сжечь за веру на костре в Смитфилде вместе с неким мясником и цирюльником. Одно дело, когда казнили зачинщиков мятежа против Марии, но ведь король и королева противопоставили себя всему народу, они возбуждали негодование тех, на ком держится вся страна. И если уж речь зашла о кострах, могу поклясться, что король заметно воспламенялся страстью всякий раз, когда прикасался к Елизавете. Я ожидала от него в худшем случае суровости, в лучшем — неприязни, но никак не ласк и поцелуев.

Еще больше меня рассердило то, что Филипп тщательно закрыл обе двери: сперва ту, через которую вошел, а затем и ту, через которую я подслушивала и подсматривала.

— Оказал ли он вам уважение, которое полагается невестке короля? — спросила я, как только Елизавета возвратилась в свою опочивальню.

— Могу сказать только, что он здесь ужасно скучает, Кэт, — прошептала она, увлекая меня к открытому окну покоев, находившихся во втором этаже дворца. Так делала ее мать, когда не хотела, чтобы кто-нибудь подслушал ее беседу. — Филиппу надоело ждать наследника, и он вовсе не уверен, что тот появится на свет…

— Как это?

— Ш-ш-ш! Ну, конечно, лекари, повитухи и предсказатели утверждают, что наследник будет, но я же видела: король в этом отнюдь не уверен.

— Но не может же королева притворяться! — воскликнула я.

— Ш-ш-ш! Она сама верит в это, отчаянно верит. Ну и, разумеется, я говорю лишь то, о чем сумела догадаться по намекам.

— На английском, на испанском или на языке любви?

— А ты подслушивала? Я пустила в ход все возможные ухищрения и, не скрою, добилась, чего хотела.

— Но чего же он сам хотел?

— Я уверена, что не только моей любви, как выразился сам Филипп, — ой, не надо на меня так смотреть! Речь шла о родственных чувствах…

— Пусть он моей козе это скажет! Клянусь, Филипп мечтает выдать вас замуж так, чтобы и самому иметь доступ к вашему ложу.

— Он упомянул о возможном замужестве, но я сразу отвергла это предложение. Кэт, он пообещал, что мы сможем уехать сразу же, как только Мария родит ребенка. Филипп тогда и сам уедет, хотя меня весьма печалит то, что он опустошил нашу казну, а теперь собирается повести наших добрых крепких англичан на войну с Францией. Ведь это она должна быть нашей союзницей против Испании, а не наоборот.

Так я убедилась в том, что моя девочка умеет пользоваться женскими уловками в политических целях. Где и когда она этому научилась, если находилась все время то в тюрьме, то в сельской глуши? Или это у нее наследственное, от матери? Теперь Елизавета уже мало походила на ту юную деву, которую едва не соблазнил Том Сеймур. Я-то думала, что ей многому еще предстоит научиться, но потом поняла, что и мне самой многое надо постичь.